Опыт гражданской войны свидетельствовал: бесконтрольные формирования анархистов (или атаманов, называвших себя анархистами) часто превращались в банды грабителей, дискредитируя идеологию анархизма, к которой они на практике не имели отношения. Участники гражданской войны П. Аршинов и Н. Махно стремились найти способ обуздания таких бандформирований. Но как сделать это, не нарушая принципов анархии, несовместимой с централизованными механизмами насилия (к которым принадлежит и армия)? "Платформисты" не дают ответа на этот вопрос, продолжая рассуждать с позиций здравого смысла: "Но кому непосредственно армия может политически подчиняться? Ведь трудящиеся в целом не представляют собой единого органа. Они будут представлены различными экономическими организациями. Вот именно этим организациям, в лице их высших соединений, и будет подчинена армия"[727].
Это не совсем государство, но и не совсем анархия. Перед нами типичная переходная модель. Причем идея централизации военного командования и подчинения его центральным же гражданским органам делает эту модель в большей степени близкой к государственности, чем к анархии.
Опираясь на опыт гражданской войны в России, "платформисты" пришли к не высказанному публично, но глубоко обоснованному ими выводу – условия социальной революции и гражданской войны исключают немедленное формирование анархического устройства общества. Нужно создать такое общество, где не будет власти капитала, а власть управленцев будет как можно сильнее ограничена самоуправлением. Это – предел возможностей анархизма в революциях ХХ века.
* * *
20 марта 1927 г. в Париже состоялась конференция анархистов из России, Франции, Италии и Испании, с участием представителей Шведского рабочего центра (САК) и китайских эмигрантов. Она была посвящена обсуждению «Платформы» и в случае успеха должна была учредить Союз анархистов. Вел собрание француз Летенгре. Речи переводились на французский и испанский языки. Махно выступил с энергичной речью о необходимости единства идеологии и тактики анархистского движения. Выступавший следом итальянец Л. Фабри не возражал против единства, но от него досталось «платформе»: ее терминология «шокирует», особенно жесткие классовые формулировки. Ранко, выступавший от имени САК, поддержал идею единства идеологии движения и проинформировал, что в САК нет определенной позиции по поводу «платформы». Можно взять за основу предложения русских и создать подготовительный комитет для более солидного учредительного конгресса Союза.
Более критично высказался Н. Верни: «представленная «Платформа» может быть совершенной для русских, но только для них. Нужно учитывать существующие в различных странах течения и выработать новую платформу интернационального характера»[728]. Вскоре выяснится, что и среди русских есть активные противники «платформизма».
Вообще большинство выступлений на конференции 20 марта 1927 г. было выдержано в благожелательном ключе. Но для действительного объединения анархистских сил нужно было бы создать подготовительный комитет, куда включить представителей разных фракций, доработать текст «платформы» и затем собрать конгресс. Большинство участников, вопреки возражениям меньшинства, поддержали основные принципы платформы: анархо-коммунизм, классовую борьбу и поддержку синдикализма. По предложению Одеона было создано бюро для подготовки конгресса в составе Махно, Ранко и Ву Янга[729] (критиковавшие «Платформу» Фабри и Верни оказались «за бортом», что подрывало возможности для компромисса). Таким образом, «платформисты» одержали важную победу – с их идеями согласилось большинство участников конференции, «платформизм» распространился среди французов и испанцев, мог получить поддержку влиятельного шведского движения. Но это была последняя победа – против платформы энергично выступили ведущие теоретики европейского анархизма.
“Военный прагматизм” Махно и Аршинова вызвал резкую критику "Платформы" со стороны других анархических групп. В августе 1927 г. группа эмигрантов из России, поддерживавшая В. Волина, опубликовала резко критический ответ на "Платформу" (его автором, видимо, был сам Волин). Несколько позднее критический разбор "Платформы" предложил идеолог анархо-синдикалистов Г. Максимов. Реакция "платформистов" на критику была резко отрицательной. Ответ сторонников Волина они оценили как "беспрограммную программу анархо-хаотиков". Если уж Волин считает, что анархия родится в горниле насильственной революции, то как он представляет себе организацию обороны и наступления? Просто спонтанное восстание? Наивно. А как будут организованы коммунистические отношения? Все будут просто так дарить друг другу продукты своего труда? Еще наивней.
В ходе дискуссии 1926-1931 гг. различие позиций радикальных авторитарного («платформисты») и антиавторитарного («волинцы») течений российского эмигрантского анархизма объяснялось во многом принципиальными различиями в понимании самой сущности революции: "платформисты" смотрели на революцию как на сложный организованный процесс, а сторонники В. Волина – как на неуправляемую стихию.
В ходе дискуссии 1926-1931 гг. авторитарные и антиавторитарные теоретики радикального анархо-коммунизма выявили уязвимость конструктивных предложений друг друга. Постулат о возможности немедленно воплотить идеалы анархизма и коммунизма в ходе социальной революции (навеянный сочинениями П. Кропоткина, написанными в других исторических условиях), не выдержал этой дискуссии. Анархистские принципы децентрализации и самостоятельности объединений трудящихся вошли в острое противоречие с коммунистическими принципами социального равенства и экономической целостности общества.
Спор вокруг платформы увлек анархистов Европы и Америки. Эпицентром полемики была Франция. Как сообщали полицейские информаторы Парижа, «махновцы» «вызвали большую полемику среди французских анархистов» [730]. За ней следили и испанцы, часть которых поддержала С. Фора (его позиция была близка мнению Волина), а часть стояла на синдикалистских позициях[731].
Критика "Платформы" со стороны ведущих теоретиков международного и российского анархизма, в том числе А. Беркмана, М. Корн, В. Волина, Г. Максимова, М. Неттлау, Э. Малатесты, Л. Фабри, С. Грава и др. предопределила поражение "платформизма".
Массированная критика платформы убедила Аршинова, что с нынешними анархистами "каши не сваришь", и в октябре 1931 г. он выступил с докладом "Анархизм и диктатура пролетариата", в котором поддержал основные выводы работы Ленина "Государство и революция". Несмотря на то, что Аршинов в своем докладе еще считал себя "революционным анархистом", его призыв к борьбе за диктатуру и к "тесному контакту" с СССР означал публичный разрыв этого теоретика с анархизмом. В ответ редакция "Дела труда", в которую входил и Махно, заявила: "Ми никоим образом не можем согласиться со скороспелыми и шаткими выводами т. Аршинова. Идею "диктатуры пролетариата" мы отвергали и сейчас целиком отвергаем"[732].
Переход Аршинова на позиции диктатуры означал окончательное поражение "платформизма". В 1933 г. Аршинов вернулся в СССР. Его знакомый Н. Чербаджиев утверждал: "Аршинов перед отъездом дал понять, что уезжает для подпольной работы"[733]. НКВД косвенно подтвердил эту версию, расстреляв Аршинова в 1937 г. Впрочем, это могли сделать и "на всякий случай".
Посещала ли Махно мысль о возвращении на родину? Рассказывая об отношении батько к красным "генералам", французская анархистка Ида Метт писала: "Махно относился к ним с профессиональным уважением, мне даже показалось, что в его сознании непроизвольно возникли мысли о том, что и он мог бы быть генералом Красной Армии. Тем не менее, сам он никогда об этом не говорил. Наоборот, сказал мне, что если бы и смог вернуться в Россию, то ему бы пришлось серьезно изучать военное искусство. Это признание можно расценивать и как высказанную вслух мечту. Я уверена, если бы он вернулся в Россию, не прошло бы и 2-х дней, как он бы поругался с вышестоящим начальством, так как всегда был честным человеком и не мог бы смириться с социальной несправедливостью"[734]. Если бы жизнь батько сложилась иначе, и в 1919 г. он отказался бы от анархистских взглядов и связал бы свою судьбу с большевизмом, он прожил бы на три года дольше, до 1937 г. Но это была бы менее достойная жизнь.
Могло бы сложиться и совсем иначе. Французская анархистка И. Метт вспоминала: "Я думаю, самым существенным в нем было то, что он всегда оставался украинским крестьянином. Его никак нельзя было бы назвать беспечным человеком, в глубине души он и был эдаким бережливым крестьянином, превосходно знавшим жизнь деревни и заботы ее обитателей... Я вспоминаю, как однажды Нестор Махно рассказывал мне о своей мечте. Было это осенью 1927 года. Мы гуляли в Венсенском лесу. Может быть, красота природы настроила его на поэтический лад, и он сочинил этот свой "рассказ-мечту". Молодой Михненко (настоящая фамилия Махно) возвращается в родную деревню Гуляй-Поле, начинает работать, ведет спокойную, правильную жизнь, женится на молодой крестьянке. У него добрая лошадь и хорошая упряж. Вечером вместе с женой он возвращается в деревню после удачного дня, проведенного на базаре, где они продавали плоды урожая. В городе они купили много подарков... Махно так увлекся рассказом, что совершенно забыл, что сейчас он в Париже, что у него нет ни земли, ни дома, ни молодой жены. В то время они с женой жили порознь, множество раз сходились и расходились снова, пытались начать совместную жизнь"[735].
