Панин исполнил приказание относительно Стахиева и Константинова; кроме того, сочтено нужным наставить и самого Шагин-Гирея; Панин отправил ему письмо (от 1 октября): «Я за нужно нахожу сделать вашей светлости некоторые изъяснения; но как я еще в бытность вашу здесь при высочайшем дворе из истинного моего к вам и достоинствам вашим почтения обращался с вами дружеским и откровенным образом, то я и теперь, возобновляя и подтверждая прежнюю мою к вам, светлейший хан, дружбу и удовлетворяя долгу и законам оной, буду с вами продолжать беседу мою не в лице, однако ж, министра, но по доброжелательству моему к вам, с полным чистосердечием и доверенностью. Нет и не было еще почти никогда ни одной области и державы при своем начале вдруг на степени того величия и могущества себя зревших, в какой потом многие из них чрез продолжение времени нашлись действительно, и не меньше правда и то, как нередко и самые знаменитейшие в свете империи и государства долженствуют иметь политические уважения, коим соображаясь, сколько по нужде, столько ж и по дальнейшему предусмотрению, жертвуют иногда некоторыми выгодами и преимуществами для приобретения лучших и прочнейших или же по крайней мере для сохранения и утверждения своего и в настоящем положении. Сие неоспоримое и примерами всех веков доказанное правило, по моему мнению, есть достаточно уменьшить заботу с стороны вашей светлости в рассуждении касательства турецкого до города Суджука, лежащего на супротивном берегу от Крыма и отделенного немалым и моря пространством, и убедить вас, напротив того, взирать на то с меньшим духа беспокойством». Указав на тo, что при всех переговорах никогда не было и помина, чтоб Суджук или абазинцы принадлежали к татарскому владению, Панин продолжает: «При окончании сих обеих статей, касающихся до города Суджука и абазинцев, маловажных в сравнении приобретенных выгод существенных, я с удовольствием вновь себе представляю превосходную разность настоящего татарского состояния пред их прежним. Тогда они были рабы постороннего народа, служили ему животом и кровию, имели то, что им оставить хотели их господа, были невольные стражи их границы и первою жертвою неприятеля; теперь сами господа, сами собственного своего покоя и безопасности содетели и сами пользующимися и трудами своими, утверждены будучи в независимом настоящем положении священными двух империй обязательствами и залогами и имея полную и ласкательную надежду видеть участь свою от часу лучшею собственным своим поведением, свойственным народу вольному. Сие краткое начертание довольно разрешает учиненный вашею светлостию вопрос резиденту Константинову о разности одного состояния пред другим при участвовании и ныне Портою Оттоманскою в Крыме в делах, до закона магометанского только принадлежащих».
Генералы, командовавшие русскими войсками в Польше. доносили, что в этой стране все спокойно; то же самое доносил и Штакельберг, но он указывал на образование австрийской партии, с которой не следует спускать глаз. Партия французская, которая постоянно существовала в Польше, теперь соединилась с русскою; и вождь ее Мокрановский доказал свое усердие к России, будучи маршалом на сейме 1776 года. В декабре 1779 года этот самый Мокрановский сообщил Штакельбергу, что гр. Вержень советует ему предупредить всех друзей Франции, как они должны быть осторожны относительно прельщений составить партию против России, ибо это единственное государство, заинтересованное в сохранении Польши. Мокрановский уверял, что это внушение со стороны французского министра основано на известии о проекте императора Иосифа перемешать карты в Польше. Штакельберг, извещая Панина о проезде австрийского посла графа Кобенцля, отправлявшегося в Петербург, пишет, что. несмотря на всю сдержанность Кобенцля, он, Штакельберг, проник цель его пребывания в Варшаве. По вечерам Кобенцль принимал к себе людей, наиболее враждебных русским интересам, сам тайком посещал мелких придворных, которые хотя сколько-нибудь пользовались доверием короля, дал пенсию аббату Гиджиотти, который, заведовая итальянским департаментом, имел случай часто видеть короля. В последнем Штакельберг был уверен, что не поколеблется от австрийских внушений: Станислав-Август так отдался России, что не может безопасно вернуться назад, кроме того, граф Ржевусский не теряет его ни на минуту из виду. Летом 1779 года австрийский поверенный в делах при польском дворе поднял тревогу относительно пограничных споров между Россиею и Польшею в приднепровской степной Украине. Штакельбергу удалось достать донесение этого поверенного в делах своему двору; донесение выяснило виды австрийского правительства.
Что же касается видов прусского правительства, то Фридрих II в августе писал своему послу при петербургском дворе: «Вывод русских войск из Польши – такое дело, которое заслуживает величайшего внимания. Если они будут выведены, то это совершенно снимет узду с австрийских интриг. Новая война, бесконечно важная для наших обоих дворов, будет следствием, и существование польского короля станет так непрочно, что нельзя будет отвечать за него ни на одну минуту. Все эти соображения так важны, что не могут избежать от проницательности русского министерства, и я надеюсь, что ее и. в-ство найдет в них могущественное побуждение для оставления достаточного корпуса войск в этом государстве». В то же время Фридрих в своих депешах, которые показывались русскому министерству, говорил о движении австрийских полков в Нидерланды, о намерении венского двора вмешаться в войну между Франциею и Англиею и приводил с этим в связь отправление посланником в Россию графа Кобенцля, человека, по словам короля, хитрого, интригана. «Очень может статься, – писал Фридрих, – что Кобенцля выбрали нарочно для возбуждения русского двора против меня. Одно верно, что везде я замечаю распоряжения, выражающие закоренелую вражду венского двора ко мне. Укрепляются в Богемии, на границах силезских и саксонских». В сентябре новые внушения со стороны Фридриха. «Я утверждаюсь все более и более в мысли, – писал он, – что одна из главнейших целей австрийских интриг состоит в сближении с русским двором и здесь венский двор имеет прямые интересные виды. Думают, что он метит на польский престол для одного из своих принцев, когда поднимется вопрос о новых выборах, и для этого старается издалека привлечь на свою сторону Россию. Я предполагаю, что это возбудит и в последней такое же негодование, какое я чувствую: едва только Австрия успела потерпеть поражение в своих гибельных намерениях относительно Баварии, как уже затевает новые планы против Польши, старается со временем присоединить ее к владениям своего дома. Столько примеров алчности доказывают только, как опасно прислушиваться к ее внушениям, и я надеюсь, что по признанной мудрости русского двора он отправит Австрию с ее химерическими идеями, диаметрально противоположными как общим интересам Пруссии и России, так и поддержанию польской свободы и конституции. Этот новый замысел даст России почувствовать, как я был прав, советуя ей не выводить своих войск из Польши. Этим она очистила бы для Австрии совершенно свободное поле для сплочения своей партии, для подчинения беспокойных польских голов всему тому, что она сочла бы нужным предложить им». Подобные внушения из Берлина продолжались до конца года. Фридрих писал, что он с удовольствием примет участие в мерах, которые высокая мудрость императрицы признает нужными для удержания стремлений Иосифа II. Для убеждения Екатерины в том, какую беспредельную цену придает он ее дружбе, Фридрих послал орден Черного орла двухлетнему внуку ее, великому князю Александру Павловичу. Грозя честолюбивыми замыслами Иосифа, Фридрих внушал, что в Польше уже существует сильная австрийская партия, составленная из самых значительных лиц под предводительством князей Адама Чарторыйского и Любомирского; что Иосиф рассчитывает на два события, которые развяжут ему руки для начатия войны, именно: смерть Марии-Терезии, смерть его, Фридриха, и смерть курфирста пфальского. У Иосифа 260000 войска, с которым он надеется вести успешно борьбу против целой Европы. Такие громадные средства и непомерное честолюбие императора заставляют Фридриха, пока есть досуг, принять вместе с своими союзниками меры, чтоб Пруссия не стала добычею алчности и ненависти двора, который не преминет распространить свои чувства и на позднейшее потомство его, Фридриха. Поэтому (в депеше от 2 ноября н. с.) король предписывает своему послу предложить русскому министерству войти в соглашение с Пруссиею для предупреждения взрыва австрийских махинаций.
15 мая (н. с.) Мария-Терезия писала своей сестре и кузине (soeur et cousine) императрице всероссийской: «Я знаю, что обязана заботам в. и. в-ства столько же, сколько и стараниям христианнейшего короля моего союзника, приятным событием восстановления мира, подписанного в Тешене 13 числа этого месяца, и поэтому я считаю своею обязанностью известить в. и. в-ство прямо об этом как можно скорее, равно как засвидетельствовать живую признательность за новый знак дружбы, который вам благоугодно было оказать в этом случае. Это меня очень тронуло, я приношу вам искреннейшую благодарность и сильно желаю получить возможность взаимно выразить все мои чувства к вам».
