Как подытоживает Соловецкий летописец: «Приходил крымской царь на Русь с великим собранием, и на Молодех у Воскресения Христова крымского царя побили, и войска ево побито безчислено, из земли побежал с немногими людьми, а убили у него царевича да взяли Девий мурзу…»
Победа над татарами в 1572 была достигнута и благодаря огнестрельному оружию, которое поступало через Нарву.
В отражении крымско-турецкого нашествия не заметно и следа той странной пассивности, которая была видна в действиях многих воевод в 1571; теперь и земские и опричные войска действовали быстро и слаженно. Похоже, в перерыве между крымскими нашествиями удары карательной машины пришлись по правильным адресатам.
Хан Девлет-Гирея, потерявший в Молодинском сражении сына, внука и зятя, был сломлен психологически. Вплоть до своей смерти он не предпринимал никаких действий против Москвы.
Уже в 1572 донские казаки совершили успешный поход на Азов, крымский хан никак не откликнулся.
После Молодей крымская орда, как грозная боевая мощь, оказалась надолго исключена из вражеских расчетов.
Лишь в конце семидесятых, уже после смерти Девлет-Гирея, произойдет возобновление крымских набегов, но их сила будет значительно уступать набегам начала семидесятых.
Русские смогут продолжить укрепление южных оборонных рубежей. На Дону и Десне пограничные укрепления будут отодвинуты на юг на 300 километров. У Дикого Поля будут отвоеваны тысячи квадратных километров земли на пространстве между верхним Доном и верхней Окой, у рек Прона и Осетр.
На юге и юго-востоке встанут новые крепости: Лашнев, Чебоксар, Козмодемьянск, Орел, Донков, Епифань, Венев, Чернь, Кокшанск, Тетюшин, Алатырь, Арзамас и другие.
Укрепляя обороны «крымской украйны» царь привлечет казачью вольницу к созданию пояса военных поселений. Так например, Епифанская перепись от лета 1572 г., отмечая убийства и разрушения, причинённые «Крымскими людьми», указывает на размещение в этом районе семи казачьих сотен и формирование казачьих слобод.
Вслед за войсками на новые земли пойдут и русские крестьяне. Как писал Иван Грозный: «А на Крымской земле и на пустых землях, где бродили звери, теперь устроены города и села».
«Знакомясь с делом быстрой и систематической заимки „дикого поля“, мы удивляемся тому, что и это широкое предприятие организовывалось и исполнялось в те годы, когда, по привычным представлениям, в Москве существовал лишь террор „умалишенного тирана“»,[51] – замечает проф. С. Ф. Платонов. От себя замечу, что «привычные представления» на самом деле являются результатом тщательной промывки мозгов, организованной хозяевами информационного пространства. И на этом пространстве всё то разумное, доброе, вечное, что сделал для страны Иван Васильевич, затаптывалось с основательностью слоновьего стада. Освоение Дикого поля при царе Иване сделалось еще одной табуированной темой.
Даже судьбоносная молодинская битва на протяжении долгого времени подвергалась замалчиванию со стороны исторической и прочей прогрессивной общественности. Не знаю, чем уж не глянулась нашим «историкам» победа при Молодях, может тем, что решающую роль сыграл в ней опричный воевода Д. Хворостинин. Однако нам должно помнить – в 1572 русские воины спасли Москву точно также, как они спасали её в 1812 и 1941 гг.
Информация для любителей исторических рекордов: именно в 1572 отмечено максимальное проникновение турецких войск вглубь Европы. Подмосковное село Молоди, а не Вена.
Польское бескоролевье. Иван Грозный – кандидат литовской шляхты
В июле 1572 умирает, не оставив мужского потомства, последний польский король из династии Ягеллонов. В Польше наступает междуцарствие. В истории России подобный период будет в начале 17 в. и тогда она подвергнется масштабному внешнему вмешательству и военной интервенции поляков, литовцев и шведов. Польша и Литва в 1570-х имели возможность определится со следующим правителем без военного вмешательства России.
Иван Грозный не воспользовался этим сложным периодом в польско-литовской общественной жизни для совершения военного похода. Не послал иррегулярные силы, вроде казаков, чтобы «поддержать» ту или иную кандидатуру. Зато это делали османы, которые с помощью крымско-татарских набегов добавляли привлекательности подходящим для них кандидатам.
В борьбе за польский престол схлестнулись различные аристократические партии, уговорами, угрозами и посулами стремившиеся привлечь на свою сторону шляхту.
Симпатии литовской православной шляхты к Ивану Васильевичу сделали его кандидатом на польский престол.
Пользовалась кандидатура веротерпимого царя и большими симпатиями со стороны польско-литовской реформатской шляхты. Об этом пишет проф. Кареев в своем труде по истории реформации в Польше.
В сентябре 1572 г. польско-литовский посланник Федор Зенкович Воропай постетил Москву и официально предложил русскому царю выставить его кандидатуру или кандидатуру его сына, Федора Ивановича, на замещение вакантной должности польского короля и литовского великого князя.
Историк наш сентиментальный Карамзин спешит сочувствовать полякам: «они надеялись, что законы их республики обуздают тирана – и могли обмануться». Некоторые грозноведы, как например, драматург Радзинский, старательно обходят стороной тему участия Ивана в польских королевских выборах – если объемные факты не укладываются в плоскую теорию, тем хуже для фактов. Это же просто непостижимо, как из цитадели шляхетских свобод вдруг поступает приглашение тирану, «кровожадному», «безумному» и так далеее, выставить свою кандидатуру. Более объективные авторы, например, Скрынников, топят сей факт в словах, рассказывая, что «тиран» не был готов к работе с польско-литовскими «избирателями». Однако из словесных излияний непонятно, почему вообще масса иностранных «избирателей» захотела вдруг избрания «тирана», причем из вражеской страны. Может потому, что они знали царя Ивана совсем не так, как драматурги и писатели, жившие много спустя?
Симпатии значительной части литовской шляхты объяснимы не только религиозными факторами. Мелкопоместные и вовсе безземельные шляхтичи, вынужденные продавать свои услуги магнатам, видели заботу царя о поместных и денежных окладах служилого люда в России. Они знали, что царь защищает служилое дворянство от притеснений со стороны высшей знати, что всерьез занимается обороной от степных агрессоров. Поляки и литовцы были поражены тем разгромом, которые учинили царские войска крымско-турецким силам летом 1572.
«Свободу он (Иван Грозный) защищает не сукном мягким, не золотом блестящим, а железом, народ у него всегда при оружии, крепости снабжены постоянным гарнизоном, мира он не вымаливает, силу отражает силой», – пишет Михалон Литвин (Венцеслав Миколаевич), кстати католик и этнический литовец. А в современной ему Литве этот автор видит самовластье магнатов, порабощение простых людей, судебный произвол, безразличие верховной власти к нуждам народа. Нет, не обитель это «золотой вольности», а страна, где простых людей порабощают и мучают, где суд принадлежит самовластным магнатам и власть безразлична к нуждам народа.
«Мы держим в беспрерывном рабстве людей своих, добытых не войною и не куплею, принадлежащих не к чужому, но к нашему племени и вере, сирот, неимущих, попавших в сети через брак с рабынями; мы во зло употребляем нашу власть над ними, мучим их, уродуем, убиваем без суда, по малейшему подозрению, – возмущается Михалон Литвин. – Напротив того, у татар и москвитян ни один чиновник не может убить человека даже при очевидном преступлении, – это право предоставлено только судьям в столицах. А у нас по селам и деревням делаются приговоры о жизни людей. К тому же на защиту государства берем мы подати с одних только подвластных нам бедных горожан и с беднейших пахарей, оставляя в покое владельцев имений, которые получают гораздо более с своих владений».
Основные военные усилия польско-литовские власти обращают на борьбу против Москвы. Поэтому десятки тысяч жителей Польши и Литвы, и отнюдь не только простонародье, похищаются степными разбойниками и проходят через работорговые рынки Крыма.
«Один еврей, меняла, видя беспрестанно бесчисленное множество привозимых в Тавриду пленников наших, спрашивал у нас, остаются ли еще люди в наших сторонах или нет и откуда такое их множество», – передает Михалон Литвин слова литовского посла в Крыму.
И польско-литовские рабы ценятся у крымских татар выше, чем московские – за счет той покорности, к которой их приучили собственные господа. В отличие от московитов, поляки и литовцы не пытаются бежать из крымской неволи. Ведь многих из них ждет дома такая же неволя.
«Вельможи и княжата так робки и истомлены своими женами, что, послышав варварское нахождение (о нашествии татар), забьются в претвердые города и, вооружившись, надев доспехи, сядут за стол, за кубки и болтают с своими пьяными бабами, из ворот же городских ни на шаг. А если выступят в поход, то идут издалека за врагом и, походивши дня два или три, возвращаются домой и, что бедные жители успели спасти от татар в лесах, какое-нибудь имение или скот, все поедят и последнее разграбят», – сие написано Курбским, свежиспеченным польским патриотом, так что от чистого сердца.
