Ознакомительная версия.
Николай Ульянов в статье «Комплекс Филофея» утверждает следующее: «Памятников письменности с упоминанием о Третьем Риме насчитывается ничтожное количество, и среди них нет ни одного, посвященного специально этой теме. Государство, во всяком случае, не прокламировало ничего такого. Ни в официальных актах, ни в летописных сводах, вроде Воскресенского и Никоновского, игравших роль тогдашних официозов, ни в Степенной Книге упоминания о Москве – Третьем Риме не находим. Его нет в цикле документов и текстов, связанных с венчанием Дмитрия Ивановича и Ивана Грозного.
Только в «утвержденной грамоте» константинопольского патриарха Иеремии, приехавшего в 1589 году на Русь и давшего согласие на учреждение патриаршества в Москве, находим почти дословную формулу Филофея. Но в этом как раз и приходится видеть подтверждение давно высказанной мысли, что лозунг «Третий Рим» надо рассматривать как чисто церковную идеологию. И если подсчитать памятники, в которых он фигурирует, то, за ничтожным исключением, это будут сплошь памятники церковной письменности… Можно думать, что в самой церкви идея Третьего Рима выродилась в XVI веке в чисто практическую идею – возведение московского митрополита в сан вселенского патриарха. Как только эта цель была достигнута, о Третьем Риме замолчали. В XVII веке почти не находим произведений с упоминанием о нем»[99].
Кстати, нельзя даже сказать, что Филофей был автором идеи Третьего Рима. Он всего лишь интерпретировал известную тогда доктрину Второго Рима, сформулированную патриархом Фотием: «И как владычество Израиля длилось до пришествия Христа, так и от нас, греков, мы веруем, не отнимется царство до второго пришествия Господа нашего Иисуса Христа». Но не выгорело грекам с царством. В правление Ивана III наблюдается наплыв «ученых мужей» с Балкан в Москву (скорее всего, из-за турецкой экспансии), куда они принесли свои политические идеи. Потому для русского культурного слоя того времени знакомство с концепцией Второго Рима является само собой разумеющимся, но говорить о перенесении ее на московскую почву оснований нет. То, что в восхвалениях деяний московских государей мы встречаем сравнение их с ромейскими императорами, а Москва величается новым Царьградом, не следует воспринимать буквально – это лишь стилистический прием, широко применяемый в пышных официозных панегириках.
Десять филофеевских строчек не оказали, да и не могли оказать при неразвитости книжной культуры ни малейшего влияния на национальное самосознание в его время. Не были они восприняты и государственной элитой в качестве, как сейчас бы сказали, национальной идеи. По смерти Филофея он был вскорости забыт, и лишь изредка его имя упоминалось в сочинениях некоторых раскольнических писателей (Аввакум, Авраамий) по вопросу о крестном знамении или критики католицизма и волховства. Насколько прочно Филофей был забыт в России, иллюстрирует тот факт, что он даже не упомянут в изданном в 1827 г. «Словаре историческом о бывших в России писателях духовного чина», составленном знаменитым исследователем древности, митрополитом киевским Евфимием Болховитиновым. Впервые имя Филофея упоминается в печати в 1846 г. В связи с публикацией в I томе «Дополнений к Актам Историческим» его послания к дьяку Мунехину. Остальные его послания то в выдержках, то полностью стали появляться в конце 50-х и в 60-х годах того же столетия в «Православном Собеседнике».
Именно это и послужило толчком для создания концепции Третьего Рима во времена царствования Александра II, пышно расцветшей при следующем монархе. Причины же официального филофейства русской правящей верхушки были следующие. Начиная с Петра I и заканчивая Николаем I, русские государи как бы не имели национальности, будучи по своему мировоззрению евроцентристами. Интересы национальные были для них абстракцией, будучи в лучшем случае составляющей государственных интересов, но и последние зачастую отдавались ими в жертву во имя «общечеловеческих ценностей». Проще говоря, российская политическая элита пыталась стать «своей» в Европе, разменивая интересы России. В 1856 г. с поражением в Крымской войне эта полуторавековая политика потерпела оглушительный крах. Фигурально выражаясь, Европа четко указала России, что ее место у параши, а все ее предыдущие заслуги вроде разгрома Наполеона или спасения в 1849 г. Австро-Венгрии от революции ничего не стоят[100]. Осознание этого стало таким потрясением для императора Николая, что он, как предполагается, добровольно ушел из жизни.
Его сын Александр, наследовавший престол, будучи воспитанным в евроцентристском духе, особыми талантами не блистал, но тут уж и дураку будет ясно, что просвещенная Европа не уважает ничего, кроме физической силы. Слабость же России заключалась не только в экономической отсталости (это было ее традиционный изъян, сам по себе ничего не определявший), но и в отчуждении по-обезьяньи западничеющего господствующего класса от народных масс. Это отчуждение было настолько глубоко, что многие интеллигенты искренне радовались поражению в Крымской войне, почитая в этом победу столь милых им «общечеловеческих ценностей» над ненавистным «азиатско-московитским варварством».
Николай Васильевич Шелгунов (1824–1891 гг.), известный диссидент-западник, пишет в своих мемуарах о своем приятеле, исследователе русской литературы Петре Пекарском: «Когда в Петербурге сделалось известным, что нас разбили под Черной, я встретил Пекарского. Пекарский шел, опустив голову, выглядывая исподлобья и с подавленным худо скрытым довольством; вообще он имел вид заговорщика, уверенного в успехе, но в глазах его светилась худо скрытая радость. Заметив меня, Пекарский зашагал крупнее, пожал мне руку и шепнул таинственно в самое ухо: «Нас разбили!»
При отсутствии внутреннего единства страна никогда сильной не будет, а потому сверху стала насаждаться консервативная по характеру и совершенно искусственная, да к тому же аморфная идеологическая доктрина, достигшая расцвета при Александре III, который считал, что Россию надо немного «подморозить», дабы уберечь от революции. В основу новой национальной идеи, состряпанной придворными интеллигентами-политтехнологами, легли патриархальность, церковность и принцип сакрального единства царя с народом. Вот тогда цари и стали демонстрировать свою нарочитую русскость, даже отпустили бороды. Именно в это время многие публицисты и придворные историки (Соловьев, Ключевский) начинают формировать и широко насаждать миф о Филофее и богоизбранническую доктрину Третьего Рима. Осознание своей исключительности русским народом должно было сгладить чувство национальной неполноценности, вызванной экономическими и военными неудачами страны, и мобилизовать для великих свершений «за веру, царя и отечество».
Но никаким «подмораживанием», распадающуюся Россию спасти уже было нельзя, максимум – оттянуть агонию. Филофейство же никоим образом не смогло духовно спаять русское общество, все более раздираемое социальными противоречиями. Окончательный крах доктрины Третьего Рима пришелся на 1917 г., когда озлобленные солдатские массы не понимавшие, зачем они должны подыхать ради захвата черноморских проливов, не только положили конец монархии в России, но и расплавили в революционном котле «подмороженную» тушу романовской империи. Сегодня Россия «опущена» Западом гораздо сильнее, чем в 1856 г., но осознающих это меньше, а слюняво радующихся нашему поражению пекарских значительно больше. Но столь же велик страх перед возмездием у тех, кто собственными руками разменял могущество страны на «общечеловеческие ценности» и счет в офшорном банке.
Поэтому нынешние хозяева Кремля панически ищут способ «подморозить» Россию настолько, чтобы она как можно дольше находилась в состоянии анабиоза – это позволит им паразитировать на теле страны до самой ее смерти. Но интеллигенция вырождается, и нынешние консервативные идеологи уже не способны придумать ничего нового. Как за соломинку, хватаются они за бывшую в употреблении романовскую доктрину Третьего Рима. Но не спасла она Романовых, не спасет и нынешних хозяев Кремля.
Современную цивилизацию породил железный топор?
Думаю, читатель уже готов самостоятельно ответить на вопрос, почему Киевская Русь не могла состояться даже гипотетически. Однако критика официального научного догмата непродуктивна, если автор не предложит альтернативную версию древней русской истории. Это задача не того масштаба, чтобы решить ее одной главой, для этого понадобится не один пухлый том. Поэтому я ограничусь лишь самыми общими рассуждениями о том, где находилось ядро русского государства, и почему оно никогда не смещалось из Киева во Владимир и Новгород на Волхове.
Почему русские люди расселились столь широко, заняв пространства от Ледовитого океана до Кавказа, от Карпат до Сахалина? На этот вопрос уже фактически дан ответ выше. Здоровый климат и здоровый образ жизни (баня, баня и еще раз баня!) практически исключали эпидемии и вообще препятствовали всяким болезням, что делало возможным демографический взрыв. Полукочевое подсечно-огневое земледелие обеспечило возможность гарантированно прокормить большое количество людей при относительно малых трудозатратах. Этот же метод ведения хозяйства стимулировал народ к рассеянию. Лес давал защиту от врагов, строительный материал и топливо.
Ознакомительная версия.
