Второй отряд под командованием Ивана Куракина, Семена Головина и Григория Валуева Скопин отправил в феврале под Дмитров, вдогонку за уходящим Сапегой. Скопин торопил воевод, потому что из показаний языков знал: бо́льшую часть своего войска Сапега отправил за Волгу добывать припасы, а сам гетман с небольшим отрядом остался под защитой городских укреплений.
Зима 1610 года выдалась снежной. В войске Скопина и Делагарди активно действовали отряды лыжников. На прикрепленных к обуви деревянных лыжах — «тонких, длиной в пять футов, шириной в один, загнутых спереди назад»[568] — «бегуны» неслись за польскими фуражирами, неожиданно нападали на них, отбивали награбленное по деревням добро, захватывали пленных. Там, где по глубокому снегу не могли проехать тяжелая польская конница и казаки, лыжники проходили легко и стремительно, представляя собой что-то вроде отрядов быстрого реагирования. Особенно успешно действовали они в ту зиму под Троицей, Дмитровом, Александровской слободой и соседними с ними городами.
Вдохновленные присутствием самого Скопина, прибывшего под Дмитров, его войска действовали более успешно, чем под Суздалем: «Сапегу из Дмитрова выбили и многих у него людей побили»[569]. Вышедший из города навстречу противнику Сапега такого натиска не ожидал, сражение проиграл и был вынужден отступить назад в крепость. И если бы три сотни донских казаков не прикрыли его отход огнем, то, возможно, и самого Сапегу, и крепость захватили бы с ходу. В это время в Дмитрове находилась «царица Марина», оставшаяся не у дел после бегства самозванца из Тушинского лагеря в Калугу. Когда она увидела, как вяло приступили поляки к обороне, то решительно бросилась к городскому валу со словами: «Что вы делаете, злодеи, я — женщина, и то не испугалась!» Так, благодаря ее мужеству, как считали польские воины, они «успешно защитили и крепость, и самих себя»[570].
Третий отряд Скопин отправил в волжские города Старицу и Ржев, которые и были успешно освобождены от засевших там остатков тушинских войск. Под городом Белая русские воеводы столкнулись с неприятным для них явлением — немногочисленные оставшиеся в войске наемники Делагарди, устав защищать интересы царя Шуйского, решили попробовать счастья на стороне противника: «немцы француженя почали изменять, отъезждяти к литве»[571]. Это был тревожный сигнал, заставивший Скопина принять должные меры и полагаться в основном на свои войска — «московскую конницу», как писал Н. Мархоцкий. В начале марта 1610 года польские войска сдали город Можайск и отошли к Смоленску.
К этому времени в Тушинском лагере возникли серьезные разногласия, порожденные начавшимся еще осенью походом короля Сигизмунда на Россию: одни поляки стояли за продолжение службы «царю Димитрию», другие считали своим долгом присоединиться к войску польского короля. Первых было большинство. «Что же теперь, — говорили они, — идти на службу к кому-нибудь другому? Каким духом принесло короля на наше кровавое дело?»[572] Более всего эта часть Тушинского лагеря боялась потерять обещанные самозванцем деньги: если король победит «Димитрия», то вряд ли он заплатит им за службу в предыдущие два года. Но и сторонники короля также сомневались, что в войске Сигизмунда они сумеют получить такие же высокие звания и должности, как в тушинском войске. Пока тушинцы спорили между собой, ездили к королю для выяснения его предложений по службе, «царь» тем временем успел сбежать из Тушина в Калугу, что серьезно осложнило положение его сторонников.
Такой очевидный разлад в лагере самозванца не мог не сказаться на состоянии войска. Это красноречиво продемонстрировал эпизод, о котором рассказал Николай Мархоцкий. Когда Скопин бо́льшую часть своих людей увел из-под Дмитрова в Троицкий монастырь, то небольшой его отряд остался сторожить Сапегу, «обнеся свой обоз снежными валами». Так и не дождавшись возвращения своих посланных за провиантом людей, запертый в Дмитрове Сапега запросил помощи у своего соперника — гетмана Ружинского. Однако, как пишет служивший у Ружинского Мархоцкий, желающих идти на выручку своих не нашлось: «Кому мы ни предлагали, каждый отговаривался, ни один идти не хотел». В конце концов, пошел сам Мархоцкий и с ним 20 человек охотников, не считая двадцати донских казаков, которые сопровождали порох и пули в двух санях[573]. Получив вместо воинов боеприпасы, Сапега сжег крепость и ушел из Дмитрова.
Военные действия в 1609–1610 годах
В первых числах марта 1610 года, после двухлетнего «сидения» под Москвой, войско самозванца, так и не сумев захватить столицу, оставило наконец свой лагерь в Тушине и ушло в сторону Иосифо-Волоцкого монастыря. Там тушинцы разделились: одни последовали за самозванцем в Калугу, другие отправились под Смоленск к королю Сигизмунду III, а третьи, видя успехи войска князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, переметнулись на сторону царя Василия Ивановича.
12 марта 1610 года войско Скопина-Шуйского без боя вошло в Москву.
Последний пир воеводы Скопина
Шли последние недели Великого поста, заканчивалась, уходила вместе с таявшим снегом длинная и такая тревожная зима 1610 года. «Русский человек без радуги не живет», — подметил уральский сказитель Павел Бажов. Да и как без нее, без радуги-то жить? Двухлетняя осадная жизнь москвичей — в голоде, холоде и постоянном страхе от стоявшего в двух шагах от Москвы тушинского царька, — похоже, завершалась. О неоднократных попытках самозванца захватить Москву напоминали стены сожженного деревянного города, мимо которого проезжал Скопин, и разграбленное казаками-тушинцами Красное село. «Неужели все позади? — с надеждой вопрошали сами себя москвичи. — И самозванцы, и бунты, и разбойники на московских дорогах, а главное, — всеобщее колебание и неустройство? Неужели преодолели Смуту?»
К несчастью, Смута родилась не в одном сложно переплетенном клубке социальных, политических и экономических причин; гнездилась она и в необузданно эгоистических устремлениях людей, в известных еще со времен Каина и Авеля пороках под названием: зависть и вражда. Как ни призывал преподобный Сергий Радонежский всех русских людей к единению — верному и единственному средству борьбы с внешней опасностью, — но тяжело воспринимал народ этот призыв. Искоренить вражду между своими оказалось не под силу даже такому талантливому и удачливому полководцу, как Скопин, — перед ней он оказался бессилен.
Практически все иностранные авторы мемуаров и русские летописцы оказались единодушны в определении причин разногласий, случившихся между братьями Шуйскими и Скопиным-Шуйским: зависть к воинской славе Скопина, усилившаяся в дни торжественной встречи народом своего любимого полководца. Не ожидали Шуйские такого мощного всплеска проявления народной благодарности к их родственнику, так быстро и внезапно пошедшему в гору.
Когда Скопин во главе войска въезжал в город, царский брат Дмитрий Шуйский, наблюдая триумфальное шествие, как рассказывали, не сдержался, выкрикнул, одолеваемый злобой: «Вот идет мой соперник!» Его слова услышали многие, стоявшие рядом, особенно они стали памятны уже после внезапной смерти молодого воеводы. Не раз, вспоминали потом очевидцы этой сцены, честолюбивый Дмитрий высказывал царю, не стесняясь присутствующих, свои нелепые и нелестные домыслы о Михаиле[574]. Видимо, и сама идея отправить Скопина в Новгород договариваться с наемниками, а потом и воевать вместе с ними, также принадлежала Дмитрию. Но дело обернулось иначе — Скопин не погиб, как, наверное, рассчитывал его родственник, не опозорил себя бегством с поля боя, в чем преуспел неудачливый и трусливый брат царя, а смог не только нанять наемников, но и использовать их умения и опыт для блага своей страны, и главное — добиться победы.
Победителей, как известно, не судят. Наверное, царский брат не знал этой мудрости, потому что едва Скопин оказался в Москве, как тут же был вызван к царю для объяснений. Не скрывавший ненависти к Скопину Дмитрий Шуйский припомнил ему отпущенных восвояси посланников Прокофия Ляпунова и обвинил молодого воеводу в попытке занять престол. Он даже приписал Михаилу самовольную раздачу русских земель наемникам в качестве награды за их усердие. Когда Дмитрий дошел в своих обвинениях до крайностей, царь остановил брата и даже, по слухам, ударил его своим посохом.
Военное дело приучает к решительности, а победы и почести народные утверждают полководца в правоте его действий. Скопин спокойно выслушал Дмитрия, которого своим соперником никогда не считал, и напомнил, что все договоры, где упоминалось о передаче шведскому королю русских земель, он направлял в Москву на царское утверждение и ни одной грамоты по собственной инициативе не подписал. Посланцев из Рязани он действительно отпустил — было дело, пожалел, — но престола таким недостойным способом никогда не искал, «и в уме не было». Но если сейчас, когда в руках врагов еще остаются русские города, а польский король стоит со своим войском под стенами Смоленска, начать сеять рознь между собой, тогда, действительно, недолго осталось жить Русскому государству, и лучше царю Василию добровольно отдать кому-нибудь другому царский венец[575].
