— Зависит от того, какие вопросы будут. Некоторыми вопросами можно «убить» и за пять минут, — пошутил Жуков, — если будут легкие, я думаю, что выдержу.
После этого высказывали свое мнение о прочитанном тексте статьи Жукова и задавали вопросы профессор Позняк В. Г., профессор Строков А. А., профессор Крупченко И. Е., генерал–полковник, академик Самсонов Ф. А., доктора исторических наук В. Дашичев, В. Кулишь, В. Поликарпов, кандидат исторических наук А. Светлишин.
Я не буду приводить их слова, а сразу перехожу к ответам Жукова. Сначала он поблагодарил собеседников за критику и замечания, а затем сказал:
— Об оценке противника. В разговоре со Сталиным я вел речь об истощении противника. Следует учесть, что эта оценка касалась в основном тех ударных группировок, которым надлежало преодолеть сопротивление войск Западного фронта на флангах, обойти и взять Москву. К концу ноября 1941 года эта группировка выдохлась и не могла дальше выполнять свои задачи. И не случайно войска Гудериана без приказа главного командования немцев начали отходить. То же самое произошло и северо–западнее Москвы. Войска танковой армии генерала Гепнера также отошли без приказа Гитлера и без приказа командующего войсками группы армии «Центр». О чем свидетельствуют эти факты? Они говорят о том, что фланговые группировки врага уже не могли выполнять наступательные задачи. А это и есть их истощение. Я не говорю об истощении всей группы армии «Центр». Наоборот, вы, наверное, заметили, что я везде подчеркивал об особенностях нашего фронта. Он перешел в наступление, не имея превосходства в силах и средствах. Если вы обратитесь к немецкой исторической литературе, то в ней тоже речь идет о крахе наступления на флангах, где действовали ударные группировки. Именно этот крах вызвал злобную реакцию гитлеровской Ставки верховного главнокомандования. Именно в результате этого краха полетели со своих постов генерал–фельдмаршал Браухич, Буш, генерал Гепнер. Мне представляется, что вносить в статью какие–нибудь коррективы в оценку противника не стоит. Но поскольку у вас вызывает сомнения вопрос оценки противника, подобные сомнения могут возникнуть и у читателей. Поэтому будет правильно, если в статью добавить пару абзацев о том, что ударные группировки врага действительно выдохлись.
Вопрос о контрнаступлении. Когда командование Западного фронта в конце ноября и в начале декабря 1941 года организовывало сопротивление и проводились контрудары, оно не задавалось планами осуществления контрнаступления в тех масштабах, в которых оно потом осуществилось. Необходимость контрнаступления в полной мере была осознана тогда, когда на южном крыле войска генерала Гудериана стали пятиться назад, а на северном крыле под ударами наших войск соединения Гепнера стали откатываться на запад. По ним наносили удары из района Яхромы войска 1–й ударной армии, а из района Красной Поляны наступала бригада генерала Лизюкова, входившая в состав вновь развертывавшейся 20–й армии. Задачи армиям ставились контрударного порядка: в одном месте разгромить противника и вернуть Крюково, а в другом месте взять Солнечногорск и Клин и еще некоторые пункты. Задачи войскам по глубине не превышали 20–30 километров. (Реплика с места: «В пределах к полсотни километров, не больше»). Дальнейшие задачи войскам ставились распорядительным порядком. Все они были согласованы между собой примерно 8–9 декабря.
У нас нет такого приказа, который бы мы заранее отдавали войскам (30 ноября или 1–2 декабря 1941 года) на контрнаступление. И это происходило потому, что у нас было слишком мало сил и средств. Первую ударную армию Василия Ивановича Кузнецова, прибывшую из резерва на фронт, мы начали вводить по частям еще 29 ноября, когда танковая группировка противника проскочила через канал Москва–Волга в районе Яхромы. Бригады одна за другой последовательно стали вводиться в бой и к 6 ноября чуть ли не вся армия была задействована. Контрнаступление армии постепенно приобретало все больший и больший размах.
Следовательно, контрнаступление под Москвой не было похоже на контрнаступление под Сталинградом или в другом районе. Под Москвой контрнаступление вылилось из контрударов. Его развитию, конечно, способствовал ввод новых соединений и удары авиацией по войскам противника. Были ли у нас в штабе фронта и в Ставке разговоры о контрнаступлении? Такие разговоры, конечно, велись. Например, заместитель начальника Генерального штаба Василевский вел разговор с командующим войсками Калининского фронта с И. С. Коневым о том, что этому фронту надо тоже включиться в контрнаступление. Этот разговор, как видите, носит чисто агитационный характер и свидетельствует о том, что заблаговременного разработанного плана не было ни в штабе Калининского фронта, ни в Ставке Верховного Главнокомандования. Насколько мне помнится, Калининскому фронту никаких средств усиления не передавалось.
В первой половине декабря контрнаступление на флангах фронта развивалось весьма успешно. Например, на левом крыле фронта перед войсками 10–й и 50–й [армий] и группы Белова противник временами просто бежал. По–иному складывалась обстановка на Центральном участке фронта. Здесь мы его медленно выталкивали. И это объяснялось тем, что в армии, действовавшие в центре фронта, при переходе от контрударов в контрнаступление, мы не дали ни одного солдата, ни одного пулемета, ни одной пушки. Все что нам поступало из резерва Ставки Верховного Главнокомандования мы передавали во фланговые группировки. Мы стремились в максимальной степени ослабить и обескровить танковые армии противника и выйти на фланги и в тылы группы армий «Центр».
Теперь вновь о Ставке. Товарищи высказывались, чтобы я более объективно осветил ее деятельность и сказал пару теплых слов о Сталине. Мне представляется, что, прежде всего, больше следует сказать о Генеральном штабе, который очень внимательно следил за ходом военных действий Калининского и Западного фронтов, своевременно определял момент ослабления группировок противника, а также улавливал момент перехода от контрудара в контрнаступление.
Мне кажется, что не все понимают, что представляла собой Ставка Верховного Главнокомандования в годы минувшей войны. Я был членом Ставки от первого до последнего дня войны. Собиралась ли когда–либо Ставка для обсуждения стратегических и других вопрос? Нет. Кто был в Ставке и кто вел там разговоры? Сталин. Сталин — это Ставка. Генеральный штаб — его аппарат. Сталин вызывал в Ставку, кого он считал нужным и когда считал нужным. Был это член Ставки или просто был командующий. Он вызывал его вместе с начальником Генерального штаба или с его заместителями. Здесь же заслушивалось мнение командующего и Генерального штаба по интересующему вопросу.
Вы правильно считаете, что мало сказано о Верховном. Нужно о нем сказать побольше потому, что его роль в обороне Москвы была больше, чем здесь сказано. Я хотел бы попросить редакцию восстановить тот абзац, который ею был ранее исключен. А в нем было сказано так: ко мне часто обращаются с вопросом, где был Сталин во время битвы за Москву. И я отвечал: Сталин был в Москве, работал и добивался почти невозможного в организации обороны Москвы. Это по–моему самая высшая похвала для Верховного Главнокомандующего. А этот пункт выпал. Думаю, что его следует восстановить снова. Я разделяю озабоченность товарищей: получается что командование фронта и Военный Совет работали, а Ставка где–то была на задворках[1].
Вы, наверное, заметили, что я употребил слова «нам приходилось выпрашивать» и «нам давалось то, что было возможно» (речь здесь идет о пополнении людьми, вооружением, боеприпасами и т. д.). Значит, Верховный действительно следил за возможностями и просьбами фронта и он их удовлетворял. Об этом, может быть, следует добавить пару слов. А больше добавлять нецелесообразно. По–моему, более или менее о Ставке ясно. Я старался здесь, как говорится, более объективно высказать свою точку зрения. Конечно, были и довольно неприятные моменты в работе Ставки, но я считаю, что выносить их на страницы журнала нецелесообразно. Поэтому о них распространяться не стоит.
О психологическом переломе. С началом наступления, конечно, у всех был психологический перелом — и у командующего и у солдата. Раз начал вырисовываться успех, он захватил и солдат и Военный Совет фронта. Все были в приподнятом настроении, все были рады и довольны тем, что началось движение вперед. Как этот психологический перелом лучше показать, пусть редактор подумает и подскажет.
Нельзя ли все же разграничить по времени контрудар и контрнаступления? Никакого такого разграничения в жизни не было. Эти события тесно переплетались и одно вытекало из другого (контрнаступление вытекало из контрудара). Вряд ли здесь подойдет академическая мерка в разграничениях событий. Статья отражает события так, как они были в жизни. И думаю, что она от этого не теряет. Это свидетельствует также и о том, что мы улавливали каждый подходящий момент в интересах разгрома противника.
