Ознакомительная версия.
Вопрос о контрнаступлении. Когда командование Западного фронта в конце ноября и в начале декабря 1941 года организовывало сопротивление и проводились контрудары, оно не задавалось планами осуществления контрнаступления в тех масштабах, в которых оно потом осуществилось. Необходимость контрнаступления в полной мере была осознана тогда, когда на южном крыле войска генерала Гудериана стали пятиться назад, а на северном крыле под ударами наших войск соединения Гепнера стали откатываться на запад. По ним наносили удары из района Яхромы войска 1–й ударной армии, а из района Красной Поляны наступала бригада генерала Лизюкова, входившая в состав вновь развертывавшейся 20–й армии. Задачи армиям ставились контрударного порядка: в одном месте разгромить противника и вернуть Крюково, а в другом месте взять Солнечногорск и Клин и еще некоторые пункты. Задачи войскам по глубине не превышали 20–30 километров. (Реплика с места: «В пределах к полсотни километров, не больше»). Дальнейшие задачи войскам ставились распорядительным порядком. Все они были согласованы между собой примерно 8–9 декабря.
У нас нет такого приказа, который бы мы заранее отдавали войскам (30 ноября или 1–2 декабря 1941 года) на контрнаступление. И это происходило потому, что у нас было слишком мало сил и средств. Первую ударную армию Василия Ивановича Кузнецова, прибывшую из резерва на фронт, мы начали вводить по частям еще 29 ноября, когда танковая группировка противника проскочила через канал Москва—Волга в районе Яхромы. Бригады одна за другой последовательно стали вводиться в бой и к 6 ноября чуть ли не вся армия была задействована. Контрнаступление армии постепенно приобретало все больший и больший размах.
Следовательно, контрнаступление под Москвой не было похоже на контрнаступление под Сталинградом или в другом районе. Под Москвой контрнаступление вылилось из контрударов. Его развитию, конечно, способствовал ввод новых соединений и удары авиацией по войскам противника. Были ли у нас в штабе фронта и в Ставке разговоры о контрнаступлении? Такие разговоры, конечно, велись. Например, заместитель начальника Генерального штаба Василевский вел разговор с командующим войсками Калининского фронта с И. С. Коневым о том, что этому фронту надо тоже включиться в контрнаступление. Этот разговор, как видите, носит чисто агитационный характер и свидетельствует о том, что заблаговременного разработанного плана не было ни в штабе Калининского фронта, ни в Ставке Верховного Главнокомандования. Насколько мне помнится, Калининскому фронту никаких средств усиления не передавалось.
В первой половине декабря контрнаступление на флангах фронта развивалось весьма успешно. Например, на левом крыле фронта перед войсками 10–й и 50–й [армий] и группы Белова противник временами просто бежал. По—иному складывалась обстановка на Центральном участке фронта. Здесь мы его медленно выталкивали. И это объяснялось тем, что в армии, действовавшие в центре фронта, при переходе от контрударов в контрнаступление, мы не дали ни одного солдата, ни одного пулемета, ни одной пушки. Все что нам поступало из резерва Ставки Верховного Главнокомандования мы передавали во фланговые группировки. Мы стремились в максимальной степени ослабить и обескровить танковые армии противника и выйти на фланги и в тылы группы армий «Центр».
Теперь вновь о Ставке. Товарищи высказывались, чтобы я более объективно осветил ее деятельность и сказал пару теплых слов о Сталине. Мне представляется, что, прежде всего, больше следует сказать о Генеральном штабе, который очень внимательно следил за ходом военных действий Калининского и Западного фронтов, своевременно определял момент ослабления группировок противника, а также улавливал момент перехода от контрудара в контрнаступление.
Мне кажется, что не все понимают, что представляла собой Ставка Верховного Главнокомандования в годы минувшей войны. Я был членом Ставки от первого до последнего дня войны. Собиралась ли когда—либо Ставка для обсуждения стратегических и других вопрос? Нет. Кто был в Ставке и кто вел там разговоры? Сталин. Сталин — это Ставка. Генеральный штаб — его аппарат. Сталин вызывал в Ставку, кого он считал нужным и когда считал нужным. Был это член Ставки или просто был командующий. Он вызывал его вместе с начальником Генерального штаба или с его заместителями. Здесь же заслушивалось мнение командующего и Генерального штаба по интересующему вопросу.
Вы правильно считаете, что мало сказано о Верховном. Нужно о нем сказать побольше потому, что его роль в обороне Москвы была больше, чем здесь сказано. Я хотел бы попросить редакцию восстановить тот абзац, который ею был ранее исключен. А в нем было сказано так: ко мне часто обращаются с вопросом, где был Сталин во время битвы за Москву. И я отвечал: Сталин был в Москве, работал и добивался почти невозможного в организации обороны Москвы. Это по—моему самая высшая похвала для Верховного Главнокомандующего. А этот пункт выпал. Думаю, что его следует восстановить снова. Я разделяю озабоченность товарищей: получается что командование фронта и Военный Совет работали, а Ставка где—то была на задворках.[1]
Вы, наверное, заметили, что я употребил слова «нам приходилось выпрашивать» и «нам давалось то, что было возможно» (речь здесь идет о пополнении людьми, вооружением, боеприпасами и т. д.). Значит, Верховный действительно следил за возможностями и просьбами фронта и он их удовлетворял. Об этом, может быть, следует добавить пару слов. А больше добавлять нецелесообразно. По—моему, более или менее о Ставке ясно. Я старался здесь, как говорится, более объективно высказать свою точку зрения. Конечно, были и довольно неприятные моменты в работе Ставки, но я считаю, что выносить их на страницы журнала нецелесообразно. Поэтому о них распространяться не стоит.
О психологическом переломе. С началом наступления, конечно, у всех был психологический перелом — и у командующего и у солдата. Раз начал вырисовываться успех, он захватил и солдат и Военный Совет фронта. Все были в приподнятом настроении, все были рады и довольны тем, что началось движение вперед. Как этот психологический перелом лучше показать, пусть редактор подумает и подскажет.
Нельзя ли все же разграничить по времени контрудар и контрнаступления? Никакого такого разграничения в жизни не было. Эти события тесно переплетались и одно вытекало из другого (контрнаступление вытекало из контрудара). Вряд ли здесь подойдет академическая мерка в разграничениях событий. Статья отражает события так, как они были в жизни. И думаю, что она от этого не теряет. Это свидетельствует также и о том, что мы улавливали каждый подходящий момент в интересах разгрома противника.
Упоминалось здесь о том, что я о контрнаступлении лет десять тому назад говорил нечто другое. Я не припоминаю деталей этого разговора. Но я и тогда говорил и сейчас повторяю, что под Москвой не было того классического контрнаступления, как мы его понимаем. Не было его и как отдельного этапа. Этот вид военных действий возник самим ходом событий. Ели бы противник оказал более серьезное сопротивление нашим контрударам, то, разумеется, никакого контрнаступления не состоялось бы. Ставке пришлось бы сосредотачивать новые силы, новые перегруппировки для того, чтобы сломить сопротивление противника. Тогда бы речь шла о подготовке к контрнаступлению. В этом случае мы, конечно, не обошлись бы 1–ой и 10–ой армиями.
Почему была введена в дело 20–я армия? В 22 км от Москвы находится населенный пункт Красная Поляна. Вот тут и образовалась в нашем фронте дыра.
Ее—то и закрывали бригады группы генерала Лизюкова, выдвинутой из московской зоны обороны. Туда же по приказу Сталина выехал член Военного Совета Н. Булганин с задачей «отобрать обратно у противника Красную Поляну». Подчеркиваю, речь шла только о Красной Поляне, но не дальше. В это же время меня послал Сталин в 16–ю армию, в дивизию Белобородова, тоже отвоевывать от противника деревню Дедово.[2]
Этот эпизод высвечивает некоторые особенности нашего Верховного. Хотя он тоже в данном случае не виноват. Ему подсказывали не то, что следовало: думали, что противник захватил город Дедовск.
О дорогах. Ну, вы, наверное, хорошо знаете, что мы занимали деревни, а в деревнях кроме калек никого не оставалось — все трудоспособное население немцы угоняли. И местного населения, как такового, собственно говоря, мы и не видели, поэтому некого было использовать. Но и все же, кое—где в крупных населенных пунктах, в городах местное население было использовано достаточно. Конечно, я затруднюсь сейчас сказать конкретно, где, что было использовано, это в мои функции не входило, как командующего.
О смене командных пунктов. Здесь поднимался вопрос о том, что в тех условиях никто не разрешил бы менять командный пункт фронта назад. Простите, уж если командующий фронтом решил сменить командный пункт, то Ставка бы не возражала. Расположение командного пункта должно отвечать интересам управления войсками — и, как я считаю, откуда я считаю нужным управлять, Ставка не может мне указать. Но, конечно, сами понимаете, что штаб фронта был расположен на недопустимо близком расстоянии от противника, по существу в зоне дальнего артиллерийского огня. Это, конечно, неправильно. Но мы, откровенно говоря, тогда даже и не думали об этом. А вот сейчас я думаю, что не вредно с точки зрения понимания этого вопроса порассуждать. И штабы армий, конечно, тоже были на недопустимо близком расстоянии. Штабов было много, и если бы эта цепочка двинулась назад, чтобы сказал солдат? «А, высшее начальство начинает пятиться назад, не пора ли и нам». Это вполне естественная человеческая слабость.
Ознакомительная версия.
