В то время когда черкасы запорожские мешали своим козацким характером успешному ходу дел в Белоруссии, главный предводитель их, Богдан Хмельницкий, с своим войском оставался в бездействии в Малороссии. Подданство этой страны московскому православному государю отозвалось между православным народонаселением турецких областей, возбудило большие надежды. В Москву приходили вести: греки Бога молят, чтоб совокупил христианство воедино и быть бы им под благочестивым христианским государем, только того и дожидаются, как государевы ратные люди Дунай-реку перейдут или Хмельницкий с черкасами выступит, и они тотчас на турок сами встанут и будут над ними промышлять сообща. Но Хмельницкий с черкасами хотя и выступил, но остановился в таборах под Хвостовом. Царь отправил туда 20 000 жалованья для раздачи козакам, но Выговский писал (19 июля): «Жалованье царское, червонные золотые, теперь нельзя козакам раздавать, потому что Войско Запорожское не вместе находится, и нельзя составлять списка, доколе Бог подаст победу над врагами; теперь больше 100 000 войска вышло на рать, а жалованья царского только 20 000: если этим разделим, другие забунтуют и на службу государеву не пойдут». В августе Хмельницкий извещал государя, что господарь молдавский и волошский и король венгерский хотят быть под царскою рукою; но Выговский писал боярину Бутурлину, что волохам верить нельзя, потому что они вместе с поляками от Днестра ударили на полк Браславский. Государь не был доволен медленностию гетмана. В августе дворянин Ржевский послан был сказать ему: «Государь сам пошел на поляков, а тебе, гетману, и всему Войску Запорожскому, видя такую премногую государскую милость, и давно было над польским королем промышлять; а крымского хана бояться нечего: от него защищает боярин Василий Борисович Шереметев, да и у тебя, гетмана, в Полтаве и в других местах, куда можно ожидать прихода крымских людей, полки козацкие есть; кроме того, донским козакам велено идти на Крым и татарские юрты разорять». Хмельницкий отвечал, что если б он не боялся хана, то давно бы пошел и теперь выступает по царскому указу. Действительно, он выступил из-под Хвостова, но не помешал полякам свирепствовать в Подолии и Украйне, где жители русских городов, защищаясь от врага, ознаменовали себя геройским, но бесполезным мужеством. Вместе с Хмельницким должен был идти московский воевода Андрей Бутурлин, который не был доволен распоряжениями гетмана и писал государю: «Я пошел от Хвостова августа 25-го, а гетман пошел 26-го и настиг меня в Романовке, а в Романовке дал мне вожа и велел идти перед собою, велел меня вести и сам идет за мною с Войском Запорожским пустым местом, черным шляхом, не спеша. 6 сентября мы пришли под пустой городок Бердичев и стояли до 15 числа; ставится он, гетман, от меня особым обозом. Я приезжал к нему много раз и говорил по твоему государеву указу, чтоб шел, не мешкая, в сход к твоим боярам и воеводам, князю Алексею Никитичу Трубецкому с товарищами, под Луцк, жилыми местами; но он мне отказал тем, что со мною ратных людей мало, а о князе Трубецком под Луцком не слыхать, а знает он подлинно, что польский король с гетманом идет против него; также знает он наверное, что польский король крымского хана подкупил, который сбирается войною под черкасские города, и ему, гетману, идти против короля и над польскими городами промышлять не с кем. У меня в обозе, продолжает Бутурлин, ратным людям в запасах оскуденье и многие драгуны разбежались и лошадьми опали; а иные драгуны пошли для корму под польские города без моего ведома, и если гетман будет стоять в пустых местах к зимнему времени или поворотился назад к Чигирину или к Белой Церкви, то комарицкие драгуны и остальные разъедутся и твоей казны, наряду, зелья и свинцу, и всяких пушечных запасов оберегать и везти будет некому». Опасения Бутурлина оправдались: Хмельницкий отправился в Чигирин, оставив московского воеводу у Белой Церкви; комарицкие драгуны, иные с голоду, другие пропившись и проворовавшись, покинули воеводу и разбежались по домам, унимать было их некому, потому что Бутурлин заболел, а товарища у него не было.
Но, действуя медленно против врагов, Хмельницкий извещал царя о вредных замыслах против Москвы в Малороссии. В сентябре приехал к государю уже известный нам грек Иван Петров Тафлары, высвободившийся из польского плена, в который он попал под Берестечком. Грек объявил, что еще в Великий пост перед Светлым воскресеньем присылали на сейм к королю киевский митрополит и другие духовного чина люди двоих чернецов с объявлением, что им с московскими людьми быть в союзе невозможно и они этого никогда не желали; Москва хочет их перекрещивать; так чтоб король, собравши войско, высвобождал их, а они из Киева московских людей выбьют и будут под королевскою рукою по-прежнему. Король написал универсалы, обольщая малороссиян, и духовных, и мирских людей, всякими прелестями. Развозить эти универсалы по Малороссии король поручил ему, Ивану Петрову, но он, взявши универсалы, привез их прямо к гетману Хмельницкому и рассказал ему о присылке митрополита к королю. Богдан отвечал ему: «Знаю я давно об этом и знаю, что делать», – и послал его, Ивана, к государю объявить обо всем. Сначала поляки надеялись на храброго и ловкого козацкого полковника Богуна, который медлил присягою царю. Православный шляхтич Олекшич, желая удержать Богуна на стороне королевской, писал ему: «Твоя милость хорошо ведать можешь, что в эти годы, воюя только сами с собою, мы сильно опустошили свою землю: что же будет, когда столь многие народы войдут в страну нашу? Без сомнения, придет тогда конечная погибель имени православному. Наводит немалую печаль нам и всей братии нашей, от единой крови происходящим и единую церковь восточную материею своею почитающим, когда слышим, что патриарх московский духовным нашим и всему миру христианскому на повиновение себе присягать велит, отступивши от святейшего патриарха константинопольского; мы для этого и с костелом римским унии принять не хотели и пастырю нашему старейшему, которого нам Бог дал, не противились».
Так прошел 1654 год. Новый 1655 год начался вестями неприятными с запада. Любовицкие мещане изменили, воеводу Рожнова отдали полякам; оршане отложились и заставы поставили; жители Озерищ связали воеводу и отослали к гетману литовскому Радзивиллу, порубили 36 человек русских солдат, ушло только четыре человека; в Смоленске изменили молодой Соколинский и двое Ляпуновых. Матвей Васильевич Шереметев разбил наголову князя Лукомского, хотевшего отнять дороги у Витебска; но, с другой стороны, гетман Радзивилл предпринял наступательное движение на русских: 2 января Золотаренко писал из Нового Быхова, прося помочь ему против приближающегося Радзивилла, а 7 января извещал, что он осажден 24 000 литвы. Но Радзивилл не стал медлить под Новым Быховым, когда ему представилась возможность овладеть более значительным городом – Могилевом. Он вошел в сношения с Поклонским. Тот, как бы загодя оправдываясь в измене, писал 17 января боярину Василью Васильевичу Бутурлину: «Поддавшись раз царю его милости, изменять не мыслю и посылаю к царскому величеству листы, писанные ко мне Радзивиллом; только надобно скоро людей: одни мы не можем с королем польским воевать, и не надобно бы давать себя ляхам на посмеяние». Скоро после того товарищ Поклонского, Воейков, дал знать князю Трубецкому об измене полковника-шляхтича: «На пятое февраля, за два часа до света, полковник Поклонский государю изменил с могилевскою и других городов шляхтою и с козаками, которые у него в полку были, гетманов Радзивилла и Гонсевского с польскими войсками в большой земляной вал впустил, и теперь я в меньшем земляном валу сижу в осаде с государевыми ратными людьми и с мещанами, которые с нами; было три приступа и под вал четыре подкопа, но подкопами нам ничего не сделали, и теперь мы ждем выручки от вас». Поклонский, оправдывая свой поступок, писал Золотаренку: «Мы в лучшей вольности прежде за ляхами были, чем теперь живут наши; собственные мои глаза видели, как бездельно поступала Москва с честными женами и девицами». К протопопу Нежинскому он писал: «Золотые слова шляхте и городам на бумаге надавали, а на ноги шляхте и мещанам железные вольности наложили; насмотрелся я над кутеинскими монахами, как Москва почитает духовенство и вещи церковные: в церкви престолы сами обдирали и все украшение церковное в столицу отослали, а самих чернецов в неволю загнали; а что с отцом митрополитом и другими духовными делают! Жаль: вместо лучшего в пущую неволю попали». Единомышленникам Поклонского, тем духовным, которым казалось, что попали в пущую неволю, не нравилось поведение могилевских мещан, оставшихся верными Москве. Феодосий Васильевич, архимандрит Слуцкий, игумен Михайловский киевский, писал им, что Хмельницкий и Москва разбиты в пух: «А мы, убогие, с отцом митрополитом и со всеми духовными полагаем надежду на пана гетмана, что даст нам убежище в Литве; только одно нам мешает и поистине всей вере и народу нашему нестерпимую чинит трудность и хлопоты, что паны мещане могилевские не хотят князю его милости (Радзивиллу) покориться».
