— Напрасно беспокоишься, у нас есть деньги, много денег.
— Где они, эти деньги?
— Разве забыл? В Петербурге под проценты двадцать тысяч вложены.
Нет, Федор этого не забыл. Деньги, о которых говорил адмирал, были внесены им в Опекунский совет императорского воспитательного дома за условленные проценты — по пяти рублей со ста. Федор даже счет вел росту суммы по тем процентам. По его расчетам, уже набежало до десяти тысяч рублей. Вместе с процентами за Опекунским советом теперь значилось тридцать тысяч рублей. Только ведь деньги те находились в Петербурге, а не в Темникове! Чтобы получить их, надо было еще хлопотать, а на всякие хлопоты время нужно.
— Деньги наши не пропадут, — заверил Ушаков. — Окажемся в нужде, так сразу и затребуем.
Федор не стал больше противиться, убедил его хозяин. На другой день он сам поехал в Темников с этими 540 рублями. Ушаков приказал отвезти их уездному предводителю: пусть предводитель сам решит, как лучше поступить с ними — лекарю ли отдать для закупки больным довольствия или другому лицу.
Когда после потери сознания Арапов пришел в себя, он с удивлением обнаружил, что лежит на нарах — без мундира, в одной только рубахе, прикрытый шинелью. Рядом с ним на этих же нарах лежали еще двое, лица которых он не мог видеть, поскольку они лежали к нему спиной. Трое сидели у топившейся печки и вполголоса разговаривали между собой. Голова одного из них была обмотана белой тряпкой со следами запекшейся крови, на плечах его висел мундир с отличиями пехотного майора. Он сидел к печи ближе, чем его товарищи, и отблески огня освещали все его скуластое хмурое лицо.
Арапов попробовал шевельнуться и не смог: все его тело пронзила острая боль. Он вспомнил о своем ранении и понял, что находится в лазарете. Лазарет представлял собой обыкновенную крестьянскую избу, чуть больше той, в которой ему пришлось ночевать, перед тем как угодить под неприятельную пулю. "А пакет?.. — ожгла его мысль. — Отдали ли его главнокомандующему?" Он вспомнил, что успел вручить пакет в руки адъютанта Кутузова, и успокоился. Уж кто-кто, а адъютант о пакете не забудет…
В голове гудело словно после продолжительной артиллерийской канонады. Руки и ноги отяжелели так, что не хватало силы ими шевельнуть. Во рту, казалось, язык распух от сухости. Хоть бы капельку водички!
Арапов стал по сторонам водить глазами, надеясь увидеть санитара. Санитара не было. В избе вообще никого не было, кроме раненых.
Сидевшие у печки, должно быть, не заметили его пробуждения и продолжали свою беседу. Человек с перевязанной головой рассказывал товарищам о стычке с французами по ту сторону Березины.
"Французы уже за Березиной! — удивился Арапов, прислушиваясь к ровному, чуть насмешливому голосу рассказчика. — Когда же они успели?"
— А Чичагов, где же был Чичагов, когда французы бежали? — возмущенно заговорил один из собеседников, державший на коленях забинтованную руку. Кажись, Чичагов западный берег занимал, а западный выше восточного господствующее положение было у Чичагова. Чичагов все мог.
— Чичагова французы вокруг пальца обвели, — сказал майор. — Адмирал надеялся их у Шабашевичей встретить, пошел на Игумен, а они близ Студенка переправу устроили. Никто им не помешал.
— Надо бы Чичагову на Березине центральный пункт занять, выслать для открытия неприятеля вверх и вниз по реке отряды, тогда бы все иначе получилось, не ушел бы от нас Наполеон. А теперь ищи ветра в поле.
— Не один Чичагов виноват, — сказал майор. — Граф Витгенштейн тоже виноват, тоже зазевался, проторчал в стороне, вместо того чтобы по неприятелю с фланга ударить.
— Довольно, господа, — подал голос третий участник беседы, молчавший до этого. — Какой толк теперь говорить об этом? Неприятель прогнан, и на том слава Богу. Наполеону все равно далеко не уйти: не здесь, так в другом месте наступит ему конец.
— Правильно, конечно, конец ему будет, а все же жаль, что из пределов своих упустили. Лучше бы тут его прикончить, на земле русской.
— На земле нашей и без того хватает костей вражеских.
— Вражеских, да не таких. С татарского нашествия более опасного противника на нашей земле, пожалуй, еще не бывало.
Арапову тоже захотелось подать голос, но вместо слов из уст его вырвался стон. Сидевшие у печки тотчас прекратили разговор, обратив лица в его сторону. Подождав немного и услышав повторный стон, майор подошел к нарам и склонился над ним, спрашивая, не помочь ли ему чем. Арапов глазами показал на кувшин с водой, стоявший на подоконнике. Майор налил из кувшина полстакана, позвал товарищей, чтобы помогли приподнять с подушкой голову раненому, и поднес стакан к губам Арапова. Арапов сделал глоток, отдохнул немного, потом потянулся губами к стакану еще и так выпил всю воду.
— Спасибо, — сказал он, приняв прежнее положение. После того как пришел в сознание, это было первое слово, которое ему удалось вымолвить.
Несколько глотков воды оживили его. Ему показалось даже, что он уже может не только говорить, но и подняться, сесть.
Ходячие больные, давшие ему попить, все еще стояли у изголовья, словно ожидали от него еще какой-то просьбы. Его пробуждение, видимо, их очень поразило, и они не могли решить, как с ним быть.
Вошел лекарь — седенький, пухленький, какой-то домашне приятный. Посмотрев на Арапова, на его открытые глаза, обрадовался:
— Проснулись, боженька мой? Славно, славно! А мы уж совсем было приуныли. Шутка ли, шесть дней без памяти! Много крови потеряли, оттого и без памяти находились, боженька вы мой.
Он положил ему на лоб свою мягкую прохладную ладонь, подержал немного, потом пощупал пульс и остался доволен:
— Теперь на лад пойдет, боженька мой, на лад!
Через час он принес куриного бульона, сам стал кормить его из ложечки.
— Это, боженька мой, я ради знакомства стараюсь, — говорил он шутливо. — Завтра с ложкой я уже не приду, завтра сами кушать будете, без моей помощи.
Арапов слушал его приятный голосок, ел и радовался: очень повезло ему, что попал к такому милому доктору! Да и соседи по лазарету попались тоже очень славные. Хорошо!
На другой день Арапову и в самом деле стало лучше, и он даже сумел без посторонней помощи повернуться на бок, а потом и на живот. Лекарю, однако, это не понравилось.
— Лежите спокойно, — предупредил он, — у вас все-таки две раны. Будете напрягаться — не скоро зарастут.
— Две раны? — не поверил Арапов. — Я думал, одна.
— Свежая одна, но у вас и старая открылась. А это, боженька мой, весьма серьезно. — Лекарь, утешая, погладил ему руку. — Просто не знаю, как с вами быть… Надобно бы вам в Россию, в госпиталь настоящий, да рискованно в таком состоянии отправлять. Боюсь, не выдержите, боженька мой.
Дни проходили за днями. Арапов много спал, не отказывался от еды, но силы восстанавливались медленно, раны не закрывались. Между тем майор, раненный в голову, и два его товарища, имевшие легкие ранения, выздоровели и уехали в свои полки. Их места в лазарете заняли другие. Один из новых больных, с неприятельской пулей, угодившей ему в бедро, к счастью, в мягкое место, сделался лекарю добровольным помощником в уходе за тяжелоранеными. Это был капитан Березовский, служивший до ранения у генерала Ермолова, красавец и балагур. Он много знал забавных историй и мог рассказывать ночи напролет. Арапова его истории не трогали, пролетали как-то мимо ушей, но один рассказ запомнился. Рассказ этот касался адмирала Чичагова, которого капитан считал главным виновником благополучной переправы Наполеона через Березину.
— Значит, так, — рассказывал капитан, выдвинувшись со стулом на середину помещения, чтобы его могли лучше видеть, — повел наш адмирал армию свою в Игумен, видит: нет там Наполеона. Почесал затылок и повернул обратно. Только тронулись в путь, как вдруг появились французы. Что делать? Растерялся наш адмирал. Растерялся и говорит своему начальнику штаба: "Иван Васильевич, не умею я в сражениях распоряжаться войсками, не научился еще, прими команду и сам атакуй неприятеля". А Иван Васильевич разумел в таком деле не больше своего начальника. Однако виду не подал, принял команду и атаковал. Но так атаковал, что будто лицом в грязь шлепнулся. Опрокинули его французы, пришлось нашим улепетывать. В том деле адмирал наш серебряный сервиз потерял и теперь, говорят, оловянным блюдом пользуется. Дорого обошлось ему боевое крещение.
Капитан захохотал, но, кроме него, никто больше не засмеялся. Слушатели промолчали.
— Не смешно? А я думал, животы от смеха надорвете. — На лицо капитана неожиданно легла тень разочарованности. — Собственно, вы правы. Тут не до смеха. Тут плакать надо. — И, посидев молча, повеселел снова: — А все же, господа, я верю в справедливость, верю, что придет время, когда не будет хода в верхи всяким бездарностям, а будет в России торжество истинных талантов.
