Норманны, главным транспортным средством которых был флот, воспринимали Париж как важный стратегический пункт; он давал доступ по Сене и Марне ко всем землям, которые было бы заманчиво разграбить, в том числе к Бургундии[116]. На взгляд современников, Париж своим сопротивлением северянам спас королевство[117]; если бы он пал, франкское королевство погибло бы[118]. К тому же этот очень населенный по тем временам город был желанной добычей благодаря богатствам, какие в нем скопила торговля[119]: «Всякий, кто завидует сокровищам франков, обращает взоры к нему», — писал Аббон[120]. «Лютеция, благородная столица парижан! — восклицал агиограф IX в. — Ты некогда блистала славой и роскошью, славилась плодородием почвы и кротким спокойствием жителей; не зря тебя можно было назвать богатством королей и рынком народов! Теперь, — скорбно добавлял он, — ты уже не благородный город, а скорей груда истлевшего пепла»[121].
В самом деле, норманны несколько раз наведывались в Париж; впервые они подошли к нему 28 марта 845 г.[122] под водительством знаменитого Рагнара Лодброка; они нашли предместья пустыми; несколько дней они грабили и жгли, а потом удалились, нагруженные добычей и семью тысячами фунтов серебра, которые отдал им Карл Лысый, чтобы откупиться от них. Норманны не встретили никакого сопротивления; жители обоих берегов, монахи со святыми реликвиями бежали или укрылись под защиту стен Сите, куда, как у них были основания полагать, враги не проникнут[123]. Норманны вернулись 26 декабря 856 г.[124], разорили предместья и сожгли все церкви, кроме Сент-Этьен-де-Гре, Сен-Дени, Сен-Жермен-де-Пре, которые откупились серебром; Сите по-прежнему служил убежищем, он выполнял эту роль при каждом появлении северян. В 861 г. случились новые нашествия[125]; в том году они были частыми, потому что норманны обосновались на Сене, на острове Уассель; однажды они приехали на лошадях. Парижане придерживались все той же тактики — они оставляли оба берега опустошителям и укрывались на Сите либо бежали дальше, как некоторые купцы, которые поднимались по Сене на судах выше, попадая в плен[126]. В конце 861 г. одна ватага во главе с Веландом остановилась в Мелёне, чтобы зазимовать. В 865 г. двести норманнов поднялись по Сене до Парижа, чтобы запастись вином, но потерпели неудачу; другие в начале 866 г. разграбили Сен-Дени и вновь остановились в Мелёне[127]. Париж, по словам одного из них, храбрость живых уже не защищала; его единственным защитником был мертвый старик, некий Герман[128]; в самом деле, многие осквернители храма святого епископа были наказаны за дерзость. Если с 845 по 866 г. набеги норманнов на Париж были частыми, то с 866 по 886 г. они прекратились; выше этого города на реке норманны больше не появлялись, и их суда всего один раз бороздили воды Сены[129]. Этим временным спокойствием соседние с Сеной области были обязаны мерам, которые принял Карл Лысый. Он рассудил (и здраво!), что одним из лучших средств остановить норманнов будет преградить им проход по водным потокам укрепленными мостами; построив в Трильбарду мост через Марну, он отрезал отступление одной ватаге норманнов и продиктовал ей свои условия; в том же году он велел возвести на Сене, в Питре, укрепленный мост, который был сразу же заброшен либо разрушен[130]; в августе 868 г. король починил его и добавил укрепление[131]. Наконец, неизвестно когда[132] Карл возвел Большой мост в Париже; этот мост был необходим как средство коммуникации, а Карл сделал из него оборонительное сооружение. Этот мост находился там, где сейчас расположен мост Менял[133], он завершал каролингскую дорогу, ведшую в Сен-Дени: «Ее исходная точка на правом берегу совпадает с современной линией домов на набережной». Из найденных остатков можно сделать вывод, что он «состоял из круглых арок, опиравшихся на быки… непосредственно по наружной поверхности этих арок и шла дорога, насыпанная из булыжника и щебня». Центральную часть моста, вероятно, образовал плоский и съемный настил, деревянный, тоже опиравшийся на сложенные из камня быки[134]. «Подбор материалов, равно как и их применение, свидетельствуют о тщательности, какую едва ли можно было бы надеяться встретить в постройке, возведенной в такой спешке и во времена, когда, насколько можно предположить, к ремесленному труду испытывали пренебрежение, а большие работы организовать было трудно». Этот мост, судя по узости (его ширина составляла всего 6,2 м)[135] и по чрезвычайной прочности конструкции, был по преимуществу оборонительным сооружением[136]. По всей длине он был снабжен укрытиями, вероятно, башенками[137] для обороны защитников, а на каждой его оконечности было по башне, castellum'у, где должна была размещаться охрана[138]. Castellum на правом берегу был к тому же окружен рвами и траншеями[139], проходившими через проезжую часть, которая выводила на мост. Фундамент этого первого шатле найден; его образовал «щебень, смешанный с фрагментами черепицы и кирпича, и он был облицован мелким продолговатым тесаным камнем с грубой насечкой»[140].
Сообщение между Сите и левым берегом проходило по Малому мосту[141]; в отсутствие документов приходится допустить, что он занимал место современного Малого моста или, может быть, находился немного ниже[142], то есть никоим образом не служил продолжением Большого моста[143]; очень вероятно, что он был деревянным, как все парижские мосты до моста Карла Лысого; обе его оконечности были защищены башнями[144].
В 885 г. Большой и Малый мосты были единственными постоянными путями сообщения между Сите и обоими берегами; все остальные мосты разрушились от времени или были разломаны человеческими руками при приближении норманнов. Мост, построенный Карлом Лысым, правда, отбивал у небольших норманнских отрядов охоту подниматься вверх по Сене, но в то же время создавал угрозу городу. Пока его не было, парижане при подходе норманнов укрывались на Сите; те грабили берега и шли дальше. Теперь предположим, что вместо разрозненных шаек появляется армия северян, которая, пройдя через Питр, чувствует себя достаточно сильной, чтобы попытаться пройти выше Парижа, — в этом случае жителям города недостаточно укрыться в Сите: им придется оборонять переход, результатом чего станет осада. Так и случилось в 885 г.: многочисленность норманнской армии, с одной стороны, наличие моста и оборонительных сооружений — с другой привели к достопамятной осаде, основные эпизоды которой мы опишем.
Читателям уже известен — по крайней мере по имени, поскольку исторической его роль становилась лишь теперь, — Эд, который заперся в Париже, чтобы оборонять его. Храбростью и рвением с ним соперничал епископ города. Его звали Гозлен, и он принадлежал к могущественному роду; его отцом был Рорикон, граф Мэнский[145]; он приходился единокровным братом канцлеру Людовику, аббату Сен-Дени; у него было несколько братьев, один из которых, Гозфрид, сражался против норманнов бок о бок с Робертом Сильным и Гуго Аббатом, а другой погиб в борьбе с теми же врагами; наконец, он был родственником Эброина, аббата Гланфёя, епископа Пуатье с 839 г.[146] и архикапеллана Карла Лысого. Это высокое родство оказало благотворное влияние на его карьеру. Представители его рода на важных должностях, которые они занимали при дворе, отличились храбростью в борьбе с норманнами, но также, увы, неоднократными изменами законному государю[147]. Три этих фамильных черты обнаруживаются и в биографии Гозлена: заняв высокое положение при дворе, он тоже выказал неверность королю, но искупил свое вероломство рвением, какое проявлял до самой смерти в борьбе с захватчиками-варварами. Родился он около 820 г.[148]; поскольку с детства его предназначили для духовного поприща[149], он поступил в монастырь Гланфёй, или Сен-Мор-сюр-Луар, который его отец недавно отстроил напротив Анжера и аббатами которого были Гозберт, брат Рорикона, а потом Эброин[150]. Вскоре он покинул Гланфёй и перебрался в Реймс — центр, лучше подходивший для его развития. Религиозное воспитание и неординарное образование Гозлен, вероятно, получал в беспокойные времена, какие переживало это архиепископство после первого смещения Эббона до избрания Гинкмара (835–845); именно тогда он принял постриг[151] и получил ряд церковных чинов вплоть до иподиакона[152]. С тех пор реймсская церковь не оставляла его своим покровительством. В 845 г. он вернулся в Анжер, где Эброин, его родственник, поставил его диаконом[153]; в Пуатье его рукоположил в священство епископ этого города, и еще в том же году его пригласили занять должность аббата Гланфёя[154]. Потом Эброин представил его ко двору, где пользовался большим доверием как архикапеллан, и в 847 г. добился от Карла Лысого заверения, что Гозлен наследует все его права на Гланфёй[155]. С тех пор Гозлен мог считаться аббатом этого монастыря, если не формально, то во всяком случае фактически[156]. Его эрудиция и ученые речи принесли ему милость государя[157], и его положение при последнем очень скоро упрочилось. В год смерти Эброина, 858-й, Гозлен попал в плен к норманнам вместе со своим единокровным братом Людовиком, аббатом Сен-Дени[158]; во время нахождения в плену, продлившегося довольно долго, поскольку выкуп был затребован огромный, он сумел познакомиться с противниками, с которыми ему предстояло столь отважно бороться. Наконец необходимую сумму нашли, и в то время как аббатству Сен-Дени пришлось пойти на тяжелые жертвы, чтобы освободить своего аббата, Гозлена выкупила реймсская церковь[159]. В 859 г. Гозлен, вероятно, благодаря покровительству брата, канцлера Людовика, поступил в королевскую канцелярию в качестве нотария[160]. Эта функция, какую, впрочем, выполняли многие, получила особое значение с тех пор, как возник обычай, чтобы канцлера, одного из первых сановников двора, в исполнении его обязанностей мог замещать нотарий, избранный из числа самых способных и достойных доверия фигур[161]. Наконец, после смерти канцлера (9 января 867 г.)[162] Гозлену предложили занять его место[163]; можно полагать, что к этому сану он добавил и сан архикапеллана, который до смерти носил Эброин[164].[165] Отныне он стал одной из главных фигур при дворе Карла Лысого; так, именно ему в 871 г. государь поручил деликатную миссию передать своему сыну Карломану условия возвращения в милость[166].
