Вольфганг Фенор - Фридрих Вильгельм I

Софья Шарлотта не любила своего мужа, ее брак был устроен честолюбивой матушкой. Супружеские ласки она переносила скрепя сердце как выполнение супружеской повинности. Когда по вечерам курфюрст Фридрих приближался к ее покоям, чтобы исполнить свой супружеский долг, она искала прибежище в ироничном смирении. Прежде чем муж входил в будуар, слышались торжественные шаги двух придворных, державших в руках огромные подушки разных форм. Их неподвижные, каменные лица будто отражали грядущее уединение супругов на ворсистом ковре.

Однажды, когда зловещие подушки вносили в очередной раз, Софья Шарлотта писала письмо придворной даме и подруге фон Пёльниц. «Я должна заканчивать, — торопливо сообщала она. — Ужасные подушки идут! Меня тащат к алтарю. Что Вы об этом думаете? Будет ли жертва заколота?» И все же она как могла терпела своего мужа, соблюдала приличия и никогда не давала ему поводов для недоверия и ревности. И это поведение тоже было перенято сыном.

Когда наступил 1695 г., беспечная детская жизнь семилетнего Фридриха Вильгельма закончилась. Курфюрст назначил генерал-лейтенанта и тайного советника, графа Александра Дону, бывалого офицера и человека чести, обер-гофмейстером принца. 1 февраля Дона получил подробную инструкцию. В ней излагались принципы воспитания и обучения мальчика, разработанные премьер-министром бароном Эберхардом фон Данкельманом. Инструкция устанавливала, что принц должен просыпаться в 6 часов утра летом и в 6.30 зимой, а ровно в 10 часов вечера ложиться спать. Сразу же после подъема и непосредственно перед отходом ко сну он должен был вместе со своим слугой упасть на колени, страстно помолиться Богу и прочитать псалом. А в конце недели дважды посещать церковную проповедь, чтобы детское сердце насладилось словом Божьим.

«Лучше всего принц должен понимать величие и всевластие Бога, дабы всегда испытывать священный страх перед Всевышним и Его заповедями», — начиналась инструкция. И здесь же приводился интересный довод: «Это единственный способ удержать Их Высочества, не подверженные людским законам и наказаниям, в рамках приличий, поскольку, хоть они и стоят над всеми людьми, перед Божьей властью они ничто, как прах и пепел» (золотые слова, которые не мешало бы запомнить нынешним властителям).

Принц должен стремиться к «славе и чести». И тут же требование ограничивается: «Под этим следует понимать не гордость и высокомерие, и так пробирающиеся во дворец и усиливающиеся благодаря лести придворных, но добродетельное намерение стяжать хвалу и любовь на земле и заслужить вечную посмертную славу». Примерным поведением Фридрих Вильгельм должен был заслужить право называться «homme honnête».[5]

Слишком утомлять мальчика грамматикой не следовало. Но учить латынь он был обязан, потому что тогда она использовалась в дипломатическом обиходе Европы. История, французский язык и математика также были обязательны; и все же наибольшее значение придавалось элоквенции, ораторскому искусству. Поскольку: «Ничто не приличествует государю больше, чем умение хорошо говорить. Поэтому обер-гофмейстер должен заботиться о том, чтобы принц с детских лет упражнялся в элоквенции. Сначала это может быть заучивание принцем наизусть кратких речей, позже он сам должен создавать такие речи на все возможные случаи — например, когда он отвечает на поздравления, или обращается к войску, или держит слово на Тайном или, соответственно, на Военном совете».

Наконец, рекомендовалось обучать принца танцам, верховой езде и фехтованию.

Однако предпринятые воспитательные меры страдали внутренним разладом, противореча друг другу. С одной стороны, мать Софья Шарлотта прилагала усилия к тому, чтобы маленького принца воспитывали как светского кавалера, человека «комильфо», сверкающего и шпагой, и пером, как на поле боя, так и на паркете, производящего фурор и поражающего остроумием и в высшем обществе, и в ученом споре. С другой стороны, Данкельман и Дона стремились воспитывать серьезного, ответственного наследника престола, для которого чувство долга, трудовая мораль и страх Божий должны стать краеугольными камнями будущего поведения.

Как на это отреагировал Фридрих Вильгельм? Вообще-то тяги к учебе мальчик не проявлял, хотя граф Дона все же установил, что принц обладает сообразительностью и необычайной памятью. Но чужие языки вызывали у него отвращение (и будут вызывать всю жизнь). Во время зубрежки, сидя за толстыми фолиантами, он бросал тоскливые взгляды за окно, а уши его ловили звуки: смена караула, мычание коров, фырканье лошадей, стук деревянных башмаков на кухне. С мыслями он собирался только во время молитвы, церковной службы и слушая библейские рассказы. Верховая езда, фехтование, физические упражнения любого рода были его любимыми занятиями. Но попытки матери обучить его танцам, галантному обхождению, элегантным светским беседам, искусству грациозного кокетства он отклонял весьма бесцеремонно, даже по-хамски. С гувернерами, фрейлинами, французскими учителями танцев вел себя дерзко и приходил в бешенство, когда его заставляли играть на спинете или на флейте. Принц презирал такую музыку, ничего не стоившую в его глазах. Единственным искусством, восхищавшим его, оказалась живопись — особенно батальные сюжеты и сцены, изображения солдат или униформ. Болтовня и ужимки женщин были ему неприятны. Роскошь он ненавидел. Получив в подарок от отца шлафрок, сшитый из золотой парчи, принц послушно дождался, когда курфюрст выйдет из комнаты, затем рывком содрал с себя драгоценный наряд и бросил в огонь. Софья Шарлотта, страстно желавшая сделать из Фридриха Вильгельма миловидного мальчика и постоянно просившая его беречь от воздуха и солнца свое нежное белое лицо, пришла в ужас, найдя его в Люстгартене голым по пояс: принц принимал солнечные ванны, предварительно смазав лицо и грудь шкуркой окорока.

В том, что касалось отношения к изысканному французскому образу жизни, этот принц действительно был неисправим. Он хотел быть не франтом, а мужчиной, не галломаном, а германцем. Как тут не вспомнить энергичную бабушку, курфюрстину Луизу Генриетту, и знать не желавшую о безумстве французских мод? Взгляды Фридриха Вильгельма утвердились благодаря его первому учителю, тайному посольскому секретарю Фридриху Крамеру. Тот отличился, служа гофмейстером в доме фон Данкельмана. И теперь, в начале 1695 г., он получил задание: преподавать бранденбургскому курпринцу историю, математику, французский язык и географию. Крамер, человек весьма ученый, знал о брошюре аббата Буйера под названием «Есть ли вообще у немца душа?», ходившей по рукам парижских интеллектуалов. Он сел за стол и написал ответный памфлет под заголовком «Немецко-французская модная душа», ставший излюбленным чтивом Фридриха Вильгельма на всю жизнь:

«С тех пор как у нас, немцев, завелись французские черти, мы, к сожалению, полностью изменились в своей жизни, своих обычаях и привычках. Мы даже имеем право называться новым, обратившимся во французов, народом. Прежде немцы не восхищались французами, нынче же мы жить без них не можем. Все у нас должно быть французским: язык, одежда, блюда, мебель, музыка, даже болезни. Следует полагать, что все это завершит, конечно же, французская смерть. Древние немецкие обычаи и храбрость потеряны! И все это из-за рабского подражания чужому народу! Надменная, фальшивая, развратная французская душа, усыпившая нас сладкими словами, речами и посулами, хочет избавить нас от собственной немецкой свободы. Так, на французский манер устроено большинство немецких дворов, и желающий там устроиться должен говорить по-французски и побывать в Париже, университете всех видов распутства. Иначе не видать ему желанного местечка. А потому:

Стоит детям достичь четырех-пяти лет, их тут же принесут в жертву французскому молоху и будут приучать к французской галантности. Едва отлучив ребенка от материнской груди, родители начинают думать об учителе французского и танцмейстере. Во Франции никто не говорит по-немецки; у нас же, немцев, французский язык укоренился до того, что во многих местах на нем уже должны говорить сапожники, портные, дети и даже слуги. Парень, желающий стать придворной бабой, должен уметь присоединяться к болтовне, должен быть одетым в шляпку, жилет, изящные чулочки и т. д. Не важно, что у него кривой нос, выпученные глаза, горб, клыки, кривые ноги и так далее, — лишь бы он был одет a la mode frans…»[6]

Здесь каждое слово восхищало Фридриха Вильгельма. На протяжении всей жизни он часто обращался к темпераментному сочинению своего старого учителя Крамера, чтобы найти, оставаясь в окружении галломанов, силы и духовную поддержку для борьбы с иноземным духом времени. Его страстный, спонтанный протест против подавления и искажения собственной немецкой идентичности, да еще с детских лет, просто поражает. Этот протест тем более удивителен, что Фридрих Вильгельм плыл против общего потока в полном одиночестве.