После стройотряда считалось особым шиком проехать на такси от кинотеатра «Современник» до института задом, это примерно километр. Затем ухарь выходил из такси, доставал из кармана десятку и протягивая ее таксисту, говорил небрежно:
— Сдачи не надо!
Это означало, что «мастер высшего пилотажа» вернулся из стройотряда.
В общежитии мы одно время занимали комнату на двоих с Владимиром Борисовичем Исаковым, известным юристом, видным деятелем Верховного Совета Российской Федерации, а ныне — начальником правового управления парламента. До сих пор помню номер нашей комнаты — 214. Володя, кстати, научил меня делать «пролетарский салат имени Первого Интернационала». Что это такое? Это вареная свекла, чеснок и соленый огурец, которые надо было перетереть на терке и заправить майонезом. Получалось очень вкусное блюдо. Рецептом этим я пользуюсь до сих пор.
Работать я был оставлен в институте и вскоре сделался заместителем декана, а потом и деканом заочного факультета. Затем — деканом судебно-прокурорского факультета — самого крупного в СЮИ. Преподавательские и научные кадры у нас в институте были превосходные: Остапенко Дмитрий Демьянович — ректор, проректор по науке, как я уже говорил, — Семенов Владимир Михайлович, вторым проректором, по учебной работе, был Яковлев Вениамин Федорович — нынешний председатель Высшего арбитражного суда России. Но административная работа — административной работой, меня же больше занимала работа научная, поэтому я совмещал одну с другой. Вскоре стал профессором кафедры конституционного права.
Приходилось ездить и за кордон. В 1983 году я выезжал читать лекции в Гаванский университет, на Кубу. Читал я там курс конституционного права. Причем сравнительного — и западного, и нашего, в сравнении. Это довольно трудный курс, я долго готовился к нему и читал его не студентам, а преподавателям. Жил в доме для гостей Гаванского университета, на Кинта Авениде — пятой улице, недалеко от нашего посольства. Куба произвела на меня большое впечатление, и не потому, что я впервые так плотно столкнулся с заграницей, и не ошеломляющими по красоте видами набережной Малекон, а своей веселостью, жизнерадостностью, умением переживать беды.
Помню, мы летели в Гавану, сделали промежуточную посадку в Гандере, и едва оторвались от взлетной полосы Гандера, как кубинцы, почувствовав приближение дома, начали петь. А когда до Гаваны оставался час лета, уже весь Ил-62 пел и плясал. Кубинцы радовались родине, тому, что русские, сидящие за штурвалами лайнера, — отличные летчики, и вообще «советико» неплохие ребята, тому, что жизнь идет, в мире есть песни, есть вино и танцы… Нигде потом, ни в одном углу земли, я не видел таких жизнерадостных людей, как на Кубе. Пели «Катюшу» и «Подмосковные вечера». Эти песни там знают все, поголовно.
Меня незамедлительно стали звать Юрием Гагариным — не из-за того, что был похож, а из-за того, что у нас были одинаковые имена. На Кубе я, пожалуй, первый раз почувствовал себя представителем великой страны.
Совсем недалеко от дома для гостей был великолепный пляж. К сожалению, платный. А что такое деньги для командированного человека? Да буквально все и вместе с тем ничто — их у командированного просто не бывало. Так и у меня с моими коллегами…
Сторожем на пляже был очень приветливый старичок. Мы выстраивались в цепочку, подходили к старичку — я первым, — и как ведущий, произносил громким голосом по-русски:
— Здравствуйте, друг!
Старичок немедленно расплывался в роскошнейшей улыбке:
— О-о, руссо, о-о, советико! — и делал рукою широкое приглашающее движение на пляж. Без всяких денег.
Любовь к советским, к русским была повсеместная. Наши песни знали все. А сейчас мы проедаем остатки прежнего авторитета. Когда еще станут петь песни молодой России? Да и станут ли?
Следующую поездку я совершил в Германию. Один, без переводчиков. Рассчитывать приходилось только на собственное знание немецкого языка, приобретенное в институте. Прожил я там два месяца. Это была очень интересная и нужная стажировка у профессоров Зальцведеля и Осенбюля в Институте публичного права при Боннском университете. На окраине Бонна снимал маленькую квартирку, готовил себе сам, иногда ездил в студенческую столовую. На всем экономил. В результате, как и многие советские командированные, я купил телевизор «Шарп» и магнитофон. Радости в доме было много. Телевизор тот служил долго, недавно только сломался. Самое приятное было, что Лена встречала меня на вокзале в Москве — она специально приехала из Свердловска.
Она ведь, когда мы поженились, перевелась в Свердловск. После школы она училась в Восточно-Сибирском технологическом институте, в Свердловске же стала учиться в электротехническом институте инженеров железнодорожного транспорта, который благополучно и закончила. Стала инженером-экономистом.
Наш первенец — сын Дима — родился в 1976 году, дочь Саша — в 1981-м. Но вернемся к зарубежным поездкам.
В следующую закордонную командировку, в Польшу, в город Познань, я отправился уже с Леной. Это было в 1989 году. Мы дружили — Свердловский юридический институт и юрфак Познаньского университета. Поездка эта была обменная.
Самое интересное — все эти годы, особенно в зарубежных поездках, вспоминалось недавнее прошлое, наша с Володей Исаковым комната, «пролетарские» салаты, жесткая работа без всякого контроля со стороны. Просыпались мы обычно в половине девятого, потом — умывание, завтрак. После завтрака садились за книги. На часах была половина десятого, можно было не проверять… Вставали же из-за книг в половине десятого вечера, бежали в ДК «Урал», расположенный рядом, где имелся роскошный бассейн, плавали час, и всю усталость снимало как рукой. Молодые были, здоровые…
Когда я уходил в армию, место в комнате номер 214 не сдавали никому, держали для меня, Исаков жил один, на это место я и вернулся.
Позже Володя поменял свою квартиру в Нижнем Тагиле на две комнаты в Свердловске — у него был тяжело болен отец, его надо было забирать к себе, — и съехал из общежития. Мы потом уже жили там с Леной. И незаконным образом — с Димкой, когда тот родился. Незаконным образом потому, что детей, тем более грудных, — держать в общежитии было нельзя, но все, в том числе и начальство, закрывали на это глаза, понимали по-другому быть не может.
Из этого общежития, из памятной сердцу комнаты 214, мы переехали в другое общежитие, — то самое новое, построенное, где ныне живут студенты судебно-прокурорского факультета. Позже наша знакомая Валентина Станиславская, следователь Кировского райотдела милиции (муж ее Виктор был командиром роты в батальоне, где я служил), помогла нам снять однокомнатную квартиру. В этой квартире мы прожили три с половиной года.
А потом нам дали двухкомнатную квартиру в Пионерском поселке. Это было первое наше жилье — собственное, свое, не надо было мыкаться по чужим углам. Мы были счастливы. Дом был девятиэтажный, кирпичный. Через некоторое время к этому дому пристроили другой и мы получили жилье уже там, побольше — трехкомнатную квартиру. У нас к той поре, кроме Димы, была уже и Саша. В общем, поскитаться пришлось немало, но скитания эти не оставили в душе тяжелого следа — мы были молоды, верили в будущее, в свои звезды, если хотите, думали больше о дружбе, чем о распрях (о распрях вообще не думали), верили в то, что завтрашний день окажется лучше сегодняшнего. И были правы.
Иначе, если этого не будет, и жить не стоит.
Жизнь — штука удивительная, сюжеты иногда преподносит совершенно неожиданные. Я жил в Свердловске и не думал о Москве, но вскоре оказалось пора думать и о переезде в Первопрестольную.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ГЛАВЫ О СВЕРДЛОВСКЕ
Я написал главу об институте, прочитал ее и понял — написал мало, многое упустил, многих не упомянул. Ведь свердловский период жизни ключевой, не будь его, не было бы ничего, даже меня, нынешнего, и то не было бы.
Можно было, конечно, перелопатить главу о СЮИ, но я не стал этого делать, я решил написать отдельную главку, этакое дополнение к рассказанному выше. Это мне подсказала сделать и Лена, Елена Дмитриевна, моя любимая жена.
И я, пребывая в Москве, в тогдашних заботах переезда, вновь вернулся мыслями в Свердловск, в свой родной институт, к людям, которые мне были — и есть — дороги.
Идет время, многих уже нет в живых, а хочется вспомнить всех — и тех, кого уже нет в живых, и тех, кто живы.
В СЮИ работало много ученых с мировыми именами, общаться с ними было и полезно и важно для тех юристов, которые решили посвятить себя науке. Хотя я уже и назвал имена многих из них в предыдущей главе, я назову еще раз.
Одним из самых ярких людей в этом мире был, конечно же, Юрий Григорьевич Судницын. Во-первых, это был блестящий ученый, во-вторых, он великолепно знал немецкий язык и ездил в Германию читать лекции в институте Гумбольдта, в-третьих, оставил после себя несколько трудов, которые ныне считаются классическими.
