Его посланцы, отправившись на верблюдах по старинному туркменскому торговому пути на Хиву, через семнадцать дней пути достигли хивинского урочища Карагач, куда выходила большая караванная дорога из Астрахани на Хиву. Здесь, верстах в двух от реки Амударьи, они увидели земляной вал, высотой в аршин с четвертью, шириной в три сажени, тянувшийся на пять верст. Аму, бывшая тогда в разливе, доходила до самого этого вала. Оставив хивинскую дорогу, Ходжа Нефес повел русских спутников к тому долу, который туркмены считали старым руслом Аму. Его они достигли, пройдя от вала двадцать верст. Вдоль этого дола они шли три дня до урочища Ата-Ибрагим и не раз находили на краях этого дола (или старого русла) следы брошенных селений и даже городов. От большого «русла» отходили малые, вроде каналов, и это укрепило в разведчиках уверенность в том, что они отыскали то, за чем их посылали. Идти до самого моря «по старому руслу» Нефес отказался, уверяя, что оно до моря, конечно же, доходит, но в тех местах легко попасть в руки разбойников. Свернув от «русла» разведчики пришли другой дорогой к берегу залива, где стояла на якорях флотилия князя Черкасского.
Для того чтобы окончательно убедиться в том, что они действительно отыскали русло Аму, Черкасский выслал новую разведку с берега залива. На этот раз с несколькими туркменами отправлен был астраханский дворянин Алексей Тараковский, который должен был пройти найденным «руслом» от моря до Ата-Ибрагима. Но туркмены не довели Тараковского до урочища, ссылаясь на великий риск оказаться захваченными и проданными в рабство. Князя Черкасского рассказы разведчиков удовлетворили, и он совершенно уверился в том, что нашел старое русло Аму, которая прежде изливалась в Балханскую бухту, самую вдававшуюся часть Красноводского залива. Весь маршрут, пройденный отрядом, был занесен на карты, были также произведены съемки неизвестных дотоле местностей побережья Каспийского моря.
С этими трофеями, проведя в походе более пяти месяцев, отряд Черкасского вернулся в Астрахань 9 октября 1715 года. Тем временем хивинский посол Ашур-бек, который никак не мог вернуться домой, вел оживленную переписку с должностными лицами, добиваясь разрешения на отъезд и получения пожалованных ему царем подарков. Посол писал астраханскому обер-коменданту Чирикову: «От Ашур-бека, посланника, честному и почтенному Михаилу Ильичу, почтение и поклон. На многие лета, да здравствует Белый царь, равно и вы. Извещаю вас: в знак милости мне пожертвовано Белым царем 6 пушек с порохом, ядрами и пенькой, также 8 пар соболей и 5 драгоценных занавесей. Пожалованное царем назад не берется, так же как вода из моря не возвращается. Но вы отобрали у меня пушки. Скажите, по указу ли вы их Государеву их взяли или сами собой?»
В ноябре того же 1715 года Ашур-бек снова писал обер-коменданту Чирикову: «Я приехал сюда, чтобы ехать тою дорогой, которая мне надобна, но несколько медлил, потому что в Хиве убили хана, на его место вступил было хан из каракалпаков, но и тот умер. Теперь ханом Ширгози из Бухары. Он знает меня и ценит в тысячу раз более, нежели посылавший меня хан. Возвратите мне пушки, дайте путевых денег и отправьте в дорогу вместе с караваном, а за этим караваном пойдут и другие». Ашур-бек обещал установить торговые сношения и уверял, что все осталось по-прежнему во взаимоотношениях между его ханством и Россией. Но его надеждам не суждено было сбыться. Пребывание Ашур-бека в Астрахани затянулось на долгие два с лишним года, а пока почтенный Ашур-бек, пребывая в полной неясности своих дел, жил в Астрахани, новый хан отправил в Россию нового посла. Его приезд не миновал внимания бранденбургского резидента Вебера, отметившего в своих записках: «Этот посол, прибыв в Петербург, 20 декабря имел у императора в его канцелярии аудиенцию, на которую собрались многие знатные русские вельможи. Несмотря на то, что все русские стояли, посол потребовал себе стул и сел. Но когда великий канцлер дал знак идти к царю, посол вскочил, бросил свою саблю в руки богато одетых людей своей свиты и, низко нагнувшись, вошел в кабинет царя. По окончании аудиенции царь вышел вместе с послом в канцелярию, и здесь старый слуга посла, выйдя вперед всей свиты, произнес длинную речь, говоря хорошо поставленным голосом. В приблизительном переводе смысл его слов был таков: “Подобно тому, как яркое солнце освещает всю землю, так будет он, царь, ее обладателем”».
* * *
В это время в Поволжье полыхала настоящая степная война, начатая султаном кубанских ногайцев Бехти-Гиреем, который во главе 60-тысячного войска совершил набег на русские земли. Дойдя до самой Казани, ногайцы захватили богатую добычу и увели 7 тысяч пленных. В погоню за войском Бехти-Гирея выступил полковник Шварц, немец, уже восемнадцать лет состоявший на русской службе. Он настиг султана в сорока верстах от Казани и, хотя имел под своей командой всего шестьсот драгун, набранных из шведских пленных, удачно атаковал ногайцев и ловким маневром загнал их под огонь русских пушек. Шварц уже хотел дать команду окатить нестройные толпы всадников картечью, когда по приказу Бехти-Гирея вперед его воинов выгнали пленных. По укрывшимся за «живым щитом» ногайцам Шварц стрелять из пушек не осмелился и дал команду «взять татар на шпагу». Его драгуны атаковали конницу ногайцев лишь со шпагами в руках, и имевшие многократное численное превосходство ногайцы смешались под натиском «русских шведов», побежали, бросив полон и 1500 лошадей. В том бою ногайцы понесли большие потери убитыми, а среди пленных оказался сын Бехти-Гирея. Его полковник Шварц тут же приказал повесить в назидание папаше, а добычу, брошенную ногайцами при отступлении, милостиво подарил своим воинам.
После этой «славной виктории» минуло менее месяца, когда под Рождество 1715 года Бехти-Гирей попытался взять реванш, явившись с 30-тысячным войском под стены Астрахани. Он внезапно навалился на калмыцкие улусы, перехватил караваны, наконец, напал на ставку самого хана Аюки. Хан Аюка был старым врагом ногайцев; еще во времена царя Алексея Михайловича, в 1672 году, стремясь заслужить поддержку русской короны, он пошел войной на Кубань, где ногайские ханы заявили о выходе из русского подданства. За два месяца он покорил ногайцев и принудил уйти в те места на Волге, которые были отведены им для кочевий. В 1710 году, когда генерал Апраксин в очередной раз был послан «усмирять» «возмутившихся» ногайцев, с ним на Кубань пошел и 20-тысячный отряд калмыков, посланный ханом Аюкой, под командой его военачальника Чандор-Чжаба. Калмыки тогда славно повоевали, захватив много скота, уведя в полон многие тысячи женщин и детей. Теперь пришел черед Аюки «платить по старым счетам». Нападение разгромленных было кубанцев было столь неожиданно, что калмыки не сумели организовать сопротивление. Имея тройное превосходство в людях, султан Бехти-Гирей легко одолел калмыков, перебив около трех тысяч воинов Аюки, но, предусмотрительно не причиняя русским никакого вреда. Аюка-хан принужден был, бросив кибитки, бежать под защиту русского оружия.
Комендант Астрахани, вместе с князем Черкасским, выступил в степь, имея 3 тысячи регулярного войска. Русские без труда перехватили Бехти-Гирея и собирались уже учинить ему разгром, когда со стороны ногайцев к ним были посланы парламентеры, которые стали уверять, что ногайцы действуют против калмыков по разрешению царя Петра! В доказательство этих слов они предъявили письменный приказ, действительно подписанный царем, в коем ногайцам дозволялось преследовать калмыков и «наказывать их везде, где только встретятся». Как отмечает в своих записках Вебер: «Русские военачальники хоть и подивились, но принуждены были пойти назад, в город. Кубанцы же после этого навалились на калмыков с новою силою и перебили их великое множество». Аюка умолял русских офицеров, командовавших войсками, ударить по ногайцам, прекратить резню и разорение его племени, но те лишь пожимали плечами. Зная, что Бековичу позволено более, чем остальным, Аюка просил о помощи его — у князя под рукой был сильный отряд, подчинявшийся ему непосредственно, но Черкасский отвечал, что по приказу государя он охраняет особу Аюки, но не имеет указания вступать в бой против кубанского султана, действующего по цареву же приказанию.
До сих пор не известно: был ли тот приказ царя подлинным, являлся ли он следствием попытки устрашения калмыков, которые не явились на Сибирскую ярмарку, препятствовали продвижению русских по Иртышу и «беспокоили» владения хивинских правителей? Как мы помним, хан через своего посла Ашур-бека просил воспрепятствовать самовольным захватам Аюки в степях. Вполне возможно, что, пытаясь угодить будущему союзнику, Петр действительно разрешил одному своему подданному — кубанскому султану — наказать другого своего подданного — хана Аюку — для пользы сношения с третьим подданным — ханом Хивы, который был для Петра, возможно, важнее обоих первых степных владык. Не исключено также, что эта грамота была дана ногайцам когда-то давно, а пригодилась лишь теперь. Ведь Аюка многократно нарушал клятвы верности, принимал участие в набегах на русские окраины, играл в политические игры с китайским богдыханом, ханами Бухары и Хивы, со степными князьями и турецкими султанами. Как бы ты ни было, но Аюке в помощи было отказано, разгром калмыков под Астраханью был чудовищным, и после этого грозный степной хан затаил в душе лютую ненависть к Черкасскому. Это была первая ошибка, сделанная Бековичем при подготовке похода, — ведь идти ему предстояло через земли, принадлежавшие Аюке и его данникам. Аюка-хан был одной из ключевых фигур политического расклада в Степи: через него и его родственников русские пытались установить связи при китайском дворе и даже проникнуть в Тибет, куда на поклон к далай-ламе регулярно отправлялись калмыцкие посланцы. Предательство интересов Аюки князем Черкасским аукнулось ответным ходом грозного и хитрого хана.
