В январе 1929 года Бухарин, Рыков и Томский представили на рассмотрение Политбюро свою политическую платформу. Этот документ нигде и никогда не был опубликован, но его смысл может быть частично восстановлен по различным ссылкам. Платформа правых содержала протест против планов выжимания соков из крестьянства и резко критиковала отсутствие внутрипартийной демократии. В ней было такое заявление: «Мы против того, чтобы единолично решались вопросы партийного руководства. Мы против того, чтобы контроль со стороны коллектива заменялся контролем со стороны лица, хотя бы и авторитетного». «В этом положении платформы оппозиции», — заявил Рудзутак, приводя полтора года спустя, на XVI съезде ВКП[б], эту цитату, — «имеется не только протест против существующего в партии режима, но имеется и прямая клевета на партию, прямая клевета на т. Сталина, против которого пытаются выдвинуть обвинение в попытках единоличного руководства нашей партией».[57]
Постоянное внимание Сталина к организационным деталям приносило плоды. В Центральном Комитете правых поддерживала теперь только горсточка членов.[58] На пленуме ЦК в апреле 1929 года позиция правых была осуждена, Бухарин снят с поста главного редактора «Правды», освобожден от обязанностей председателя Коминтерна, а Томский отстранен от руководства профсоюзами. Говоря о профсоюзах, Каганович несколько позже заметил: «Таким образом в профдвижении большинство руководства и ВЦСПС и ЦК союзов сменилось. Могут сказать, что это нарушение пролетарской демократии, но, товарищи, давно известно, что для нас, большевиков, демократия не фетиш».[59]
В том же апреле, на XVI партийной конференции, были одобрены принципы ускоренной индустриализации и коллективизации крестьянства. После того, как их позиция была осуждена, правые отступили. 26 ноября 1929 года они опубликовали весьма общее отречение от своих взглядов по ряду политических и тактических вопросов.
Когда правые покорились, Сталин немедленно приказал пойти в коллективизации гораздо дальше того, против чего они протестовали. Согласно решению XVI партийной конференции, к 1933 году «общественный сектор» сельского хозяйства должен был охватить 26 миллионов гектаров или 17½ %всей пахотной земли. От «общественного сектора» предполагалось получить 15½ % валового производства зерна. Однако все эти задания были внезапно и резко изменены.
«На ноябрьском Пленуме ЦК Молотов, с согласия и одобрения Сталина, подверг критике самое идею проведения коллективизации в течение пяти лет. „В теперешних условиях — заявил он — заниматься разговорами о пятилетке коллективизации — значит заниматься ненужным делом. Для основных сельскохозяйственных районов и областей, при всей разнице темпов коллективизации их, надо думать сейчас не о пятилетке, а о ближайшем годе“. Молотов объявил все разговоры о трудностях коллективизации право-оппортунистическими…».[60]
Сталин не мог считать свои политические трудности решенными. Хоть он и разбил правых, полной гарантии против восстановления их сил не было. Зато, бросив партию в опасную авантюру внезапной коллективизации, можно было рассчитывать на большую солидарность всех колеблющихся. Воздействие коллективизации на левые элементы, и без того противостоящие взглядам Бухарина, могло быть только благоприятным для Сталина: оно разоружало левых, критиковавших сталинскую политику, и вытаскивало на свет старое партийное понятие солидарности перед лицом врага. Что касается только что побежденных правых, — не станут же они кренить корабль во время бури!
Партия всегда демонстрировала этот вид солидарности, когда была непопулярна в народе. В критический момент кронштадтского восстания все оппозиционеры — даже «Рабочая оппозиция» — сомкнулись с руководством.
Вот так заглохли последние требования о том, чтобы партийная воля была навязана крестьянам путем уговоров или хотя бы экономического давления. Чистое насилие, атака по всему фронту — вот каков был избранный метод. Без каких бы то ни было серьезных приготовлений или планирования экономической стороны вопроса партия была ввергнута в гражданскую войну на селе. Это был первый крупный кризис сталинского режима, и именно с этого момента начинается вся эпоха террора.
Внезапное нападение Сталина на крестьянство, со всеми его крайностями, возможно, и было удачным тактическим ходом в борьбе против правых. Но если рассматривать коллективизацию как серьезный политический шаг, то сразу видишь экономическое невежество, веру во всесилие административных методов и отсутствие каких-либо приготовлений, доведенное почти до легкомыслия.
Не мешает заметить, что Сталин не имел никакого экономического опыта, обладал весьма слабыми экономическими познаниями. После революции большевики начали с того, что почти полностью разгромили в промышленности квалифицированный предпринимательский класс. Теперь, в деревне, прошла точно такая же ликвидация наиболее продуктивного, наиболее умелого крестьянства. Экономика, построенная на мифах, привела также к постепенному выкорчевыванию сколько-нибудь знающих экономистов из самой партии. «Сталин так разнес в 1929 году имевшиеся балансовые построения, что отбил охоту заниматься ими, как у ученых, так и у практических работников».[61]
Большинство экономистов придерживалось той точки зрения, что широкие общественные капиталовложения, основанные на внутренних ресурсах, должны сочетаться с антиинфляционной политикой. Общественные капиталовложения, говорили они, увеличат личные накопления в сельском хозяйстве, но это не будет представлять опасности для режима, потому что общественный сектор будет развиваться еще быстрее. Сторонники Бухарина добавляли, что коллективизацию нельзя будет сделать ни привлекательной, ни даже просто практически приемлемой для крестьян до тех пор, пока не созреют и будут готовы более совершенные сельскохозяйственные методы обработки земли. Сталинская же схема — изымать все излишки у крестьян и платить ими за тракторы, которые только начнут приходить в деревню со временем — эта система быстро отняла какие бы то ни было стимулы у крестьянства. Колхозы насаждались на основе голода, исключительно силой. В своей злобе против коллективизации крестьянство разрушило огромную часть русского сельскохозяйственного богатства. А обещанные тракторы так и не пришли в нужном количестве. Более того, из-за отсутствия подготовки обслуживание тракторов было совершенно неудовлетворительным, и значительная их часть была погублена неумелым уходом.
Между тем, новая политика упорно проводилась в жизнь. 5 января 1930 года Центральный Комитет партии принял решение о переходе от первоначального плана коллективизации 20 % посевной площади за пятилетие к полной, сплошной коллективизации наиболее важных районов осенью 1930 года или, самое позднее, осенью 1931 года. В остальных районах коллективизацию предлагалось завершить осенью 1931 года или, в виде последнего срока, осенью 1932 года.[62] После этого положение вышло из-под контроля, и за несколько недель партия оказалась на краю катастрофы. С января до марта 1930 года количество коллективизированных крестьянских дворов увеличилось с 4 до 14 миллионов. Более половины всех крестьянских хозяйств было коллективизировано за 5 месяцев. Против коллективизации крестьяне бросились в борьбу, вооруженные чем попало. Их «обычным средством… были обрез, колун, кинжал, финка».[63] В то же время крестьяне предпочитали скорее резать скот, чем отдавать его в руки государства.
Калинин, Орджоникидзе и другие члены Политбюро выезжали в провинцию и по-видимому привозили правдивые отчеты о катастрофическом положении. Есть несколько сообщений о том, что Ворошилов в 1930 году возражал против стремительной коллективизации.[64] Но говорили,[65] что Сталин не потрудился получить утверждение Политбюро для своей программной статьи «Головокружение от успехов» в «Правде» от 2 марта 1930 года. Статья объявляла причиной всех бед эксцессы, творимые местными партийными работниками. По многим сообщениям, это было ударом для местных энтузиастов. 14 марта последовало осуждение «извращений» партийной линии по отношению к крестьянству — применение насильственных методов, говорилось в заявлении ЦК, было проявлением левого уклона, который мог только усилить правоуклонистские элементы в партии. Нашелся и козел отпущения — Бауман, сменивший Угланова на посту первого секретаря московского обкома партии.
Баумана обвинили в левацком загибе, сняли с поста и послали на низовую работу в Среднюю Азию.[66]
Поражение было признано. Крестьяне разбегались из колхозов. Сталинская политика провалилась.
