Ознакомительная версия.
Долгорукие также обошли всесильного Меншикова и в делах сватовства взбалмошного юнца в короне: Петр II сделал предложение княжне Екатерине Долгорукой, старшей дочери Алексея Григорьевича Долгорукого. 30 ноября 1728 года произошло обручение Петра II с новой невестой. Петр II огласил указ, по которому все Долгоруковы получали высшие должности при императоре, а свадьба назначалась на 19 января 1730 года. Известно из источников, что брак этот не был по сердцу княжне Долгорукой, она любила другого человека. Но ни отец, ни брат, ни другие родственники о желаниях Екатерины не спрашивали – слишком крупную дичь удалось с ее помощью увлечь в брачные тенета, до дня свадьбы оставалось меньше двух недель.
Следует отметить, что А.И. Остерман играл далеко не главную роль в свержении «полудержавного властелина»: он лишь содействовал клану Долгоруких. Когда это семейство, благодаря дружбе Ивана Долгорукого с малолетним царем, стало быстро набирать силу при дворе и в политике, а Меншиков, открыто помыкавший Петром, – наоборот стал терять свою былую власть, Остерман «поставил» на Долгоруких: иноземец в России (пусть и увенчанный славой искусного дипломата) может вершить свою политику лишь в тесном союзе с русскими олигархами.
Но все-таки треугольник Петр II – Остерман – Долгорукие не так однозначен, как кажется на первый взгляд. Существует ряд гипотез, по-другому расставляющих акценты в этой интриге. Долгорукие, желая полной власти над императором, хотели отправить в политическое небытие не только Меншикова, которого Петр не жаловал, но и Елизавету, которую император жаловал, и даже очень, еще с тех пор, как Остерман предложил вариант династического брака между ними. Возможно, между ними и не было любовного романа (все-таки разница в возрасте накладывает отпечаток на отношения), но они были очень дружны, и это факт. А по воле Долгоруких Елизавете уже полгода отказывали в праве присутствовать на охотах и балах, а также получать денежное содержание, достойное ее высокого положения.
Остерман пытался отстаивать интересы дочери Петра Великого. Подавленное состояние духа императора, которого мучила совесть за судьбу Елизаветы, после его тайной встречи с Остерманом только усугубилось. Предчувствуя неизбежные перемены с возвышением хитрых, деспотичных Долгоруких, вице-канцлер приехал на Рождество в Москву, надеясь отговорить Петра от бракосочетания. Император слушал, только иногда задавая вопросы о конкретных фактах взяточничества и казнокрадства новых родственников. Можно лишь гадать, что он имел в виду, сказав на прощание Остерману: «Я скоро найду средство порвать мои цепи».
6 января 1730 года, несмотря на сильный мороз, император неожиданно появился на параде московских полков и принимал его с фельдмаршалом Минихом и Остерманом. Возвращался он в толпе придворных невесты Екатерины Долгорукой, следуя за ее санями. Что замышлял коронованный подросток, обманутый в лучших чувствах опытными интриганами Долгорукими, почему не сел в карету Екатерины – остается загадкой.
Дома у Петра начался жар. Врачи обнаружили у него черную оспу и стали ждать кризиса, рассчитывая, что молодой организм справится с болезнью.
Иностранные дипломаты уже вовсю толковали о том, что будет, если случится несчастье. Указывали на четырех возможных наследников престола: цесаревну Елизавету Петровну, бабушку императора Петра II – Евдокию Федоровну Лопухину (монахиню Елену), малолетнего герцога Голштинии Карла Петра Ульриха – сына Анны Петровны, по линии матери внука Петра I – в будущем Петра III и невесту императора – княжну Екатерину Долгорукую. Говорили даже, что князь Алексей Григорьевич Долгорукий хочет обвенчать на смертном одре умирающего императора Петра II со своей дочерью.
В час ночи 19 января 1730 года Петр II пришел в себя. Саксонский посланник Лефорт сообщал в Дрезден, что последними словами царя было: «Заложите лошадей. Я поеду к сестре Наталии». Этот приказ уже не могли исполнить. Вскоре император умер.
Императора не стало за несколько часов до свадьбы.
Особенно горевали Долгорукие – корона империи выпала из их рук в последний момент. В последние часы жизни императора они попытались спасти положение, сочинив фальшивое завещание Петра в пользу невесты – Екатерины Долгорукой, а князь Иван тут же подделал под ним подпись своего царственного друга, ведь он в свое время развлекал Петра II копированием его почерка. Но фокус не удался, подделка раскрылась. Саксонский дипломат И. Лефорт писал в письме, что Иван Долгорукий, стоявший у дверей покоев, где скончался император, выхватил шпагу и закричал: «Да здравствует императрица Екатерина Вторая Алексеевна!», после чего был немедленно арестован.
Его сестра, та самая Екатерина, прощаясь с покойным женихом, вдруг вскочила с безумным взором и, подняв руку, на которой сверкал его именной перстень, объявила: «Петр Алексеевич только что нарек меня императрицей!» Она была посажена под домашний арест, а позднее отправлена в пожизненную ссылку, т. е. повторила путь своей предшественницы, первой невесты юного императора княжны Марии Меншиковой. Уже в сентябре 1730 года Екатерина, сосланная со всем семейством Долгоруких, оказалась в Богом забытом Березове, что неподалеку от нынешнего Сургута, в том самом доме, на той же самой лавке, где до нее умерли Меншиков и его дочь. Страшная судьба для восемнадцатилетней светской красавицы, невесты государя! Потянулись бесконечные долгие годы ссылки, полярной зимы. Но и это не было концом страданий. После громкого дела Долгоруких, когда многие из близких родственников Екатерины были казнены в 1739 году на грязном поле под Новгородом, княжну отвезли в Томск, указ предписывал: постричь в монахини «по обыкновению девку Катерину», так теперь называлась бывшая «государыня-невеста благоверная княжна Екатерина Алексеевна» – и не спускать с нее глаз. Легенды гласят, что Екатерина держалась в монастыре гордо и высокомерно, категорически отказывалась снимать кольцо, подаренное императором при обручении. Освобождение пришло только в 1742 году, когда новая императрица Елизавета сжалилась над Долгорукими. Екатерина вернулась в Петербург, ей шел уже тридцатый год. В 1745 году она вышла замуж за графа А.Р. Брюса. Но молодые не прожили вместе даже медового месяца. Екатерина поехала в Новгород на могилы близких, по дороге простудилась и умерла. Легенда гласит, что перед самой смертью, собрав последние силы, графиня Брюс начала бросать в камин все свои наряды: если не довелось носить ей, пусть же не достанутся никому!
Каким же на самом деле был мальчик-император? Вздорным ничтожеством с ограниченным умом и низменными устремлениями? Или все это было просто издержками переходного возраста, отсутствием систематического воспитания и генами неистового деда?
К 1729 году личность императора многим казалась вполне устоявшейся и малоприятной. В его характере были заметны фамильные черты – он был жесток, властен и своеволен. «Царь, – писал саксонский дипломат И. Лефорт, – похож на своего деда в том отношении, что он стоит на своем, не терпит возражений и делает, что хочет». О жестоком сердце и весьма посредственном уме великого князя еще в 1725 году сообщал прусский посланник А. Мардефельд. К мнению коллег присоединяется и англичанин К. Рондо, который отмечает в характере царя признаки «темперамента желчного и жестокого». «Никто не смеет ни говорить ему ни о чем, ни советовать», – писал испанский посол герцог де Лириа. Все окружающие замечали необычайно быстрое, просто стремительное взросление Петра. Жена английского резидента леди Рондо писала в декабре 1729 года: «Он очень высокий и крупный для своего возраста, ведь ему только что исполнилось пятнадцать… Черты лица его хороши, но взгляд тяжел, и, хотя император юн и красив, в нем нет ничего привлекательного или приятного». Особенно внимательно за взрослением Петра наблюдали австрийские дипломаты: по матери, принцессе Шарлотте Софии, он приходился племянником австрийскому императору. Австрийские посланники не могли сообщить в Вену ничего утешительного: император не получает образования, часы учения не определены точно, развлечения берут верх, «государь все более и более привыкает к своенравию».
Как некий обобщающий итог плохого и хорошего в царе можно привести мнение герцога де Лириа: «…хотя и трудновато сказать что-либо о будущем характере государя, но можно было догадываться, что если бы он прожил дольше, то был бы вспыльчив, решителен и, может быть, жесток. В отличие от одного известного царя, он не терпел вина, то есть не любил пить более надлежащего, в отличие от другого – не стучал сапогом, однако, как все цари, не забывал своего высокого сана. Быстро понимал все, но был осмотрителен, любил народ свой и мало уважал другие. Словом, – полагает дипломат, – мог быть со временем великим государем, если бы… поправить недостаток воспитания».
Ознакомительная версия.
