Газеты ежедневно регистрировали новые и новые очаги столкновений и бунтов. Протестовали рабочие, солдаты, мелкий городской люд. Солдатские жены требовали повышения пособий, квартир, дров на зиму. Черносотенная агитация пыталась найти себе пищу в голоде масс. Московская кадетская газета "Русские ведомости", в старое время сочетавшая либерализм с народничеством, теперь с ненавистью и отвращением глядела на подлинный народ. "По всей России разлилась широкая волна беспорядков... - писали либеральные профессора. - Стихийность и бессмысленность погромов... больше всего затрудняют борьбу с ними... Прибегать к мерам репрессии, к содействию вооруженной силы... но именно эта вооруженная сила, в лице солдат [314] местных гарнизонов, играет главную роль в погромах... Толпа... выходит на улицу и начинает чувствовать себя господином положения".
Саратовский прокурор доносил министру юстиции Малянтовичу, который в эпоху первой революции причислял себя к большевикам: "Главное зло, против которого нет сил бороться, это солдаты... Самосуды, самочинные аресты и обыски, всевозможные реквизиции - все это, в большинстве случаев, проделывается или исключительно солдатами, или при их непосредственном участии". В самом Саратове, в уездных городах, в селах "полное отсутствие с чьей-либо стороны помощи судебному ведомству". Прокуратура не успевает регистрировать преступления, которые совершает весь народ.
Большевики не делали себе иллюзий насчет тех трудностей, которые должны будут лечь на них вместе с властью. "Выдвигая лозунг "Вся власть советам!", - говорил новый председатель Петроградского Совета, - мы знаем, что он не исцелит мгновенно все язвы. Нам нужна власть, созданная наподобие правления профессионального союза, которое дает стачечникам все, что может, ничего не скрывает, а когда не может дать, - открыто в этом сознается".
Одно из первых заседаний правительства было посвящено "анархии" на местах, особенно в деревне. Снова признано было необходимым "не останавливаться перед самыми решительными мерами". Попутно правительство открыло, что причиной безуспешности борьбы с беспорядками является "недостаточная популярность" правительственных комиссаров в массах крестьянского населения. Чтобы помочь делу, решено во всех губерниях, охваченных беспорядками, срочно организовать "особые комитеты Временного правительства". Отныне крестьянство должно будет встречать карательные отряды приветственными кликами.
Непреодолимые исторические силы влекли правящих книзу. Никто не верил серьезно в успех нового правительства. Изолированность Керенского была непоправима. Его измену Корнилову имущие классы забыть не могли. "Кто готов был драться против большевиков, - пишет казачий офицер Каклюгин, - тот не хотел этого делать во имя и в защиту власти Временного правительства". Цепляясь за власть, сам Керенский боялся сделать из нее какое-либо употребление. Возрастающая мощь сопротивления парализовала вконец его волю. Он уклонялся от [315] каких бы то ни было решений и избегал Зимнего дворца, где положение обязывало его к действиям. Почти немедленно вслед за образованием нового правительства он подкинул председательство Коновалову, а сам уехал в ставку, где в нем меньше всего было нужды. В Петроград он вернулся только для того, чтобы открыть предпарламент. Удерживаемый министрами, он 14-го все же снова уехал на фронт. Керенский убегал от судьбы, которая преследовала его по пятам.
Коновалов, ближайший сотрудник Керенского и его заместитель, приходил, по словам Набокова, в отчаяние от непостоянства Керенского и полной невозможности положиться на его слова. Но настроения остальных членов кабинета немногим отличались от настроений его главы. Министры тревожно приглядывались, прислушивались, выжидали, отделывались отписками и занимались пустяками. Министр юстиции Малянтович был, по рассказу Набокова, крайне озабочен тем, что сенаторы не допускали к себе нового коллегу Соколова в черном сюртуке. "Как вы думаете, что нужно сделать?" - спрашивал с тревогой Малянтович. По установленному Керенским ритуалу строго соблюдалось, чтобы министры называли друг друга не по имени-отчеству, как простые смертные, а по занимаемому посту - "господин министр такой-то", - как полагается представителям сильной власти. Воспоминания участников кажутся сатирой. По поводу своего военного министра сам Керенский впоследствии писал: "Это было самое неудачное из всех назначений: Верховский в свою деятельность внес что-то неуловимо комическое". Но беда в том, что налет непроизвольного комизма лежал на всей деятельности Временного правительства: эти люди не знали, что им делать и как повернуться. Они не правили, а играли в правителей, как школьники играют в солдатиков, только гораздо менее забавно.
Выступая как свидетель, Милюков очень определенными чертами характеризует состояние главы правительства в тот период: "Потеряв под собой почву, чем дальше, тем больше Керенский обнаруживал все признаки того патологического состояния души, которое можно было бы на языке медицины назвать "психической неврастенией". Близкому кругу друзей давно было известно, что от моментов крайнего упадка энергии утром Керенский переходил во вторую половину дня в состояние крайнего возбуждения под влиянием медицинских [316] средств, которые он принимал". Милюков объясняет особое влияние кадетского министра Кишкина, психиатра по профессии, его умелым обращением с пациентом. Эти сведения мы полностью оставляем на ответственности либерального историка, у которого были, правда, все возможности знать правду, но который далеко не всегда избирал правду своим высшим критерием.
Показания столь близкого к Керенскому человека, как Станкевич, подтверждают если не психиатрическую, то психологическую характеристику, данную Милюковым. "Керенский произвел на меня, - пишет Станкевич, - впечатление какой-то пустынностью всей обстановки и странным, никогда не бывалым спокойствием. Около него были только его неизменные "адъютантики". Но не было ни постоянно раньше окружавшей толпы, ни делегаций, ни прожекторов... Появились какие-то странные досуги, и я имел редкую возможность беседовать с ним по целым часам, причем он обнаруживал какую-то странную неторопливость".
Каждое новое преобразование правительства совершалось во имя сильной власти, и каждое новое министерство начинало с мажорных тонов, чтобы уже в ближайшие дни впасть в прострацию. Оно дожидалось затем внешнего толчка, чтобы развалиться. Толчок давало каждый раз движение масс. Преобразование правительства, если отбросить обманчивую внешность, происходило каждый раз в направлении, противоположном движению масс. Переход от одного правительства к другому заполнялся кризисом, который каждый раз принимал все более затяжной и болезненный характер. Каждый новый кризис расточал часть государственной власти, обессиливал революцию, деморализовал правящих. Исполнительный комитет первых двух месяцев мог все, даже призвать номинально к власти буржуазию. В следующие два месяца Временное правительство вместе с Исполнительным комитетом еще могло многое, даже открыть наступление на фронте. Третье правительство, при обессиленном Исполнительном комитете, способно было начать разгром большевиков, но не способно было довести его до конца. Четвертое правительство, возникшее после самого долгого кризиса, неспособно было уже ни на что. Едва родившись, оно умирало и с открытыми глазами ждало своего могильщика.
[317]
ПРИМЕЧАНИЯ
(1) Здесь Троцкий пишет о "последовательности этапов революции". Но в сочетании с другой характеристикой, которая дается тут же ("могущественная планомерность русской революции"), эти этапы выглядят как нечто предопределенное, хотя все зависело от революционной энергии и воли масс. - 5.
(2) Троцкий не был председателем ВРК, хотя играл в нем определяющую роль как председатель Петроградского Совета, органом которого являлся ВРК. - 11.
(3) Тезис Троцкого о нерешительности, пассивности большевистского руководства на решающих этапах революции, часто повторяемый в этой работе, не подтверждается документами и противоречит фактам. Хотя в деятельности ЦК были и колебания, и ошибки. - 16.
(4) Троцкий называет Временное правительство - "правительством революции", хотя в то время оно предпринимало контрреволюционные акции. - 54.
(5) Автор характеризует июльские события как упущенную возможность взятия власти рабочими и крестьянами. На самом деле в сложившейся в то время обстановке условий для этого не было. - 66.
(6) Легенда о большевистском "полувосстании" в июльские дни всячески раздувалась прессой их противников. - 67.
(7) Взять власть в июле большевики не могли, ибо не только в провинции, но и в Петрограде за ними еще не шло большинство трудящихся. Лишь в конце августа был обеспечен перелом и Петроградский Совет принял резолюцию, предложенную большевиками. - 69.
