Володя смотрел на расходившегося Браша с огромным наслаждением. Ему нравилось, что этот тщедушный, хлипкий с виду человечек не боится самого Паука с его телохранителями. Конечно, Браш немного преувеличивал (и в отношении своих заслуг перед искусством, и в отношении грязных штанишек Паука, - шеф и Браш были ровесниками), но в целом его речь заставила самого Паука сбавить тон, и шеф примирительно сказал:
- Я в твои дела, поверь мне, соваться и не собирался. Просто я бы хотел, чтобы работа, купленная мной и повешенная в моем доме, не имела аналогий, кроме подлинника, конечно. Ты знаешь мою натуру - я привык везде быть первым, и вот я узнаю, что у одного господина висит копия того же "Иеронима", да ещё выполненная самим Брашем. Разве мне приятно? Разве так делают? Что, Белорус тебе больше денег заплатил, а?
- Да где там больше! - простодушно воскликнул Браш. - Пятнадцать штук всего лишь дал!
- Баксов?! - с наигранной тревогой всплеснул руками шеф.
- Да где там баксов! - плаксиво прокричал художник. - Наших, деревянных!
Паук с шутовским негодованием покрутил головой:
- Ну и скупердяй же он, ну и жмот! И ты ему отдал картину? Труда не жалко?
- А ты знаешь... а ты знаешь, - уже совсем навзрыд прокричал Браш, захлебываясь глухими слезами, - что у меня сын помер, что я сына своего недавно хоронил, послезавтра сорок дней лишь будет! Не знаешь ты, Паук, что в наше время деньги! Вольно живешь, господином, сам для себя живешь, а вот выложил бы на гроб, на то на се да на поминки, так ты б не то что дешево, а и за гроши работать стал бы! Вот и я так...
И внезапно однорукий художник Браш, поднося к глазам своим то ли ножницы, то ли пассатижи, как бы желая утереть ими слезы, не стесняясь, заплакал, вспомнив и свое горе, и свою нужду, а заодно, возможно, ещё раз пережив обиду от слов того человека, кто ещё пачкал свои штаны, когда он, великий Браш, занимался неповторимым ремеслом.
- Ладно, Браш, - поднялся Паук, - ты нас прости. Я и не знал, что у тебя сын был. Мир праху, как говорится...
И Володя увидел, что Паук вынул из кармана толстый "лопатник" и принялся шуршать купюрами, словно выбирал именно ту, которая соответствовала бы обиде, нанесенной жалкому однорукому человечку, потерявшему сына.
- Вот тебе, Брашик, три "тонны" за беспокойство, - сказал Паук. Чувствую свою вину, но и ты меня пойми - я хоть и покупаю у тебя копии, но хочу, чтобы они были в единственном, так сказать, числе. Все, ребята, кивнул он Диме и Володе, - уходим, быстро уходим.
Паук потряс в воздухе тремя "тоннами", как бы подчеркивая значимость своего благотворительного поступка, и пошел к выходу. Володя и Дима тоже поднялись, а Браш, подперев щеку железной рукой, все сидел и рыдал, не обратив никакого внимания на щедрый подарок Паука. Вся компания вышла из квартиры, и только тогда Паук, назидательно и важно поднимая вверх палец, негромко сказал:
- Вот и все, что от Браша было нужно получить. Картинку, как я и думал, он делал для Белоруса, который, видно, решил нас хорошенько надинамить.
- Замочим Белоруса! - сжимая кулак, сквозь стиснутые зубы проговорил Дима, а Паук преспокойно так сказал:
- А видно будет. Едем к Белорусу.
Да, если для Паука визит к Брашу был закончен, то Володя имел к живописцу ещё одно дело, поэтому, когда они вышли на улицу и уже распахнулись дверцы машин, мальчик вдруг засуетился, стал шарить по карманам куртки, разыскивая что-то.
- Ну что ты там замешкался, пузырь? - грубо спросил у Володи Паук. Садись в машину!
- Да шапку я там оставил, у художника в квартире. Подождите, я быстро, я через минуту! - просил Володя, очень боясь, что шеф запретит ему подниматься к Брашу или пошлет с ним кого-нибудь из своих громил.
- Да что там шапка?! - недовольно возразил Дима. - Из песца она у тебя была, что ли? Новую куплю!
- Мне не надо новую! - упрямо настаивал на своем Володя. - Мне эту шапку мама подарила - сама вязала.
- Ладно, беги, только поскорей, - смягчился Паук, услышав о Володиной маме. - Квартиру помнишь?
- Конечно! - сказал Володя, устремляясь в черный провал подъезда.
Кабина лифта была внизу, как её и оставили, и Володя, нервно бегая пальцами по кнопкам, не сразу нажал нужную. Но вот кабина старого лифта со скрежетом двинулась вверх, и мальчик перевел дыхание - нужно было сосредоточиться. План созрел в его голове совершенно внезапно, когда он сидел на продавленном диване в мастерской Браша, план дерзкий, но в то же время сулящий если не полный успех, то один из бросков к успеху. И шапку там, в уголке дивана, Володя забыл, конечно, не случайно.
- Кто это? - раздался за дверью желчный голос Браша, в котором ещё слышались прежние плаксивые нотки.
- Это я, Володя, - зашептал зачем-то мальчик.
- Какой такой Володя?! Не знаю я никакого Володи! - резко проговорил Браш. - Идите отсюда прочь!
- Да от Паука я! Пять минут назад от вас ушел! Откройте, умоляю вас! Шапку я у вас забыл, там, на диване!
Щелкнул замок, дверь отворилась. Браш встретил Володю очень неприветливо, и мальчику даже показалось, что сейчас этот обиженный судьбой человечек, истративший свою жизнь, свой недюжинный талант на малевание копий, похоронивший недавно сына, вцепится своим железным протезом-пассатижами в его горло и задушит. Но Браш, однако, не только не стал душить Володю, но и даже сменил свое неприветливое выражение лица на внимательное и доброжелательное, - видно, так отчетливо запечатлелись на физиономии Володи испуг, нужда и, возможно, горе.
- Я шапку там у вас оставил... - повторил Володя очень робко.
- Ну, идем со мной, - предложил Браш, и, когда они очутились в мастерской и Володя первым делом забрал с дивана свою шапку, мальчик с ещё более просящим, даже умоляющим выражением лица заговорил, начав, признаться, довольно глупо:
- Дяденька... господин Браш... вы только мне поверьте, пожалуйста, поверьте! Я так люблю Боттичелли, так люблю его "Святого Иеронима", что хочу у вас просить: нарисуйте вы мне копию этой картины, очень вас прошу! Я верующий человек, и когда смотрю на эту картину, то в моей душе... в моем сердце такое, такое происходит... А я вам заплачу, - испугался Володя того, что Браш может подумать, что он просит работать за спасибо. - Я хорошо вам заплачу. - И Володя полез во внутренний карман своей чудесной куртки, где у него лежал сегодняшний выигрыш. - Вот, посмотрите, двадцать тысяч, это даже больше того, что вам дал Белорус. Поверьте, я как только увидел ваши копии, так мне тоже очень захотелось иметь работу, сделанную вами, именно "Иеронима". Прошу вас, напишите мне эту картину, деньги я вам сейчас отдам.
И Володя положил двадцать тысячерублевых бумажек на этюдник с красками, не замечая, что кладет их неподалеку от оставленных Пауком трех тысяч.
Браш улыбнулся, но не весело, а с презрением и негодованием:
- Кого вы хотите обмануть, птенчик! Я ещё при папе Сталине такие дела обделывал, и все ваши приемы мне хорошо знакомы...
- Умоляю вас, быстрее говорите, - перебил его Володя, - будете вы мне делать копию? Только мне очень быстро нужно, очень быстро, а то... - и Володя остановился, - а то они меня убить могут! Ведь вы знаете этих людей, они безжалостные, злые, им ничего не жаль! Ну, говорите!
Похоже, волнение Володи, изобразившееся не только на его лице, но во всей его сжавшейся, дрожавшей фигуре, так красноречиво свидетельствовало о том, что жизнь мальчика зависит сейчас от согласия Браша сделать копию, что измученный жизнью художник, вероятно почувствовав к Володе отцовское сострадание, нехотя сказал:
- Ладно, пусть ты, я вижу, тоже из "паучат", но я тебе помогу, но, разумеется, за деньги. За картиной придешь послезавтра, но... - он замялся, - если Паук узнает, что я тебе её писал, то мне плохо будет.
- А вы успеете? - робко спросил Володя, и Браш печально улыбнулся:
- Мальчик, ты ещё не видел меня в работе! Ведь я - на самом деле гений. Я к тому же знаю старинный способ быстро высушивать краски, при этом на картине появляются изящные кракелюры, трещинки, точь-в-точь как у старинных мастеров. Ты знаешь, почему на полотнах многих старых живописцев есть кракелюры? - Невыразительные, усталые глаза Браша, заметил Володя, оживились, когда он заговорил о своем любимом предмете.
- Нет, не знаю, - сказал Володя, зачарованно глядя на ожившее лицо художника и забывая, что на улице его ждут те, от которых теперь зависела его жизнь.
- Так я объясню тебе. Дело в том, что многие живописцы, работая на заказ, очень спешили и высушивали краски при высоких температурах, вот красочный слой позднее и коробился. Я поступаю тем же самым способом... Но внезапно Браш замолк, глаза его вновь приняли измученное выражение, обычное, как видно, для этого лица, и художник взволнованно зашептал, приникая к уху Володи, точно его могли услышать: - Зачем ты водишься с этими подонками? О, я умею читать по человеческим лицам и ясно вижу, что ты совсем другой, ты - чистый, гордый, благородный! Такие, как ты, должны спасти Россию, гибнущую Россию! Нет, не эти мерзавцы, на которых сейчас делают ставку, в которых видят будущее страны, будут её спасителями, а такие...
