Ознакомительная версия.
– А Нина Теймуразовна? Как ты думаешь, это ей поможет?
– Думаю, да. Заложники – угроза очень серьезная, и товарищи из ЦК понимают это лучше, чем кто-либо еще. А упоминание отдела безопасности спецкомитета не прибавит им спокойствия.
– Думаешь, он не понял, что мы слышали его разговор?
– Нет, зато я полагаю, в ближайшее время у него появятся определенные трудности в общении с господином Абнером.
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.
Глава 14
Последний бой приходит, когда не ждешь
…Пока Серго Берия не мог особо пожаловаться на обращение – в конце концов, тюрьма есть тюрьма. Вспоминая рассказы тех, кто сидел еще в ежовские времена, он понимал – могло быть и хуже. Похоже, здесь вообще не знали, что с ним делать и что ему предъявить. Пытались спрашивать о заговоре, но неуверенно и недолго. Зачем-то выясняли подробности личной жизни отца. Ни очных ставок, ни документов – ничего. Единственная неприятность – ночные допросы, а в шесть утра уже будили, убирали койку.
Потом все изменилось. Появился еще один прокурор, Китаев – в отличие от первого, Камочкина, который вел себя прилично, этот кричал на допросах, оскорблял, говорил гадости об отце. Серго совсем перестали давать спать, вместо имени присвоили номер, несколько раз били. Требование было одно – отречься от отца, написать заявление и подписаться, всего-то и делов…
– Подумайте хорошенько, – убеждал его один прокурор, – вас осудят как члена семьи изменника Родины. Понимаете, что это значит? Тюрьма, лагерь, сломанная жизнь. А ведь у вас семья, дети. Это в ваших же интересах, как только напишете заявление, вас освободят, восстановят на работе, в партии.
Второй вел себя иначе.
– Я тебе, гаденыш, устрою здесь такое, что ты меня, пока жив, помнить будешь. Ты ведь ребенка ждешь? А можно помочь ему не родиться…
Серго был хоть и молод, но отнюдь не дурак и понимал: это, скорее всего, правда. И угрозы устроить «веселую жизнь», и обещание свободы – все так и будет, как говорят. Удерживало только понимание того, для чего нужно это отречение, – чтобы положить его на очередном допросе перед отцом. Потому и держался. А еще он помнил слова матери: «Человек умирает один раз. Если придется, встреть судьбу как мужчина…»
На него давили и убеждали, давали читать стенограмму пленума, показания Саркисова и других. Ощущение было такое, словно с головой влез в помойную яму. Один-единственный раз он дрогнул, подписал формулировку: «Для меня теперь ясно и понятно, что мой отец, Берия Л. П., разоблачен как враг народа, и кроме ненависти я к нему ничего не имею», – после чтения материалов пленума и нескольких суток без сна. И едва подписал, как режим смягчили, улучшили питание, даже разрешили прогулки. На допросах спрашивали теперь всякую ерунду о работе, о каких-то людях, которые приходили к ним в дом. С отречением отстали совершенно. Серго приходил в камеру и думал: неужели он сделал то, чего эти хотели? Впрочем, освобождать его явно не собирались…
…День был теплый, солнечный. Серго вышел на прогулку, когда внезапно в тюремном дворике появились человек десять солдат во главе с молодым лейтенантом. Пришедший с ними надзиратель коротко приказал: «К стенке!» Он по-прежнему ничего не понимал, до тех пор, пока не стали читать приговор. Сознание отказывалось воспринимать смысл, выхватывало только отдельные фразы: «как врага народа…», «к высшей мере наказания…». Затем короткая команда. Серго непомерным усилием воли оторвал взгляд от поднимающихся стволов, взглянул в лицо лейтенанту.
– Вас тоже расстреляют, – крикнул он, – как свидетелей.
Лейтенант отвел глаза, взглянул на надзирателя, тот смотрел куда-то вверх. В окне второго этажа маячило чье-то лицо. Человек в окне махнул рукой, сухо протрещали выстрелы. Серго мотнул головой, ничего не понимая. Офицер и солдаты ошалело уставились на него. Подошел надзиратель – он тоже смотрел как-то странно, – взял под руку, помог оторваться от стены:
– Номер второй, идите в камеру.
В камере, хотя был день, опустил койку, буркнул: «Можете лечь!» Разрешение было очень кстати – Серго не держали ноги.
Следующие несколько дней он провел как в тумане. В камере все время дежурили двое охранников. Койку не поднимали, и он целыми днями лежал, но уснуть не мог. Еда тоже не лезла в горло. На третий день принесли хороший обед, по-видимому из столовой для персонала, появился какой-то высокий тюремный чин, полковник – не то начальник тюрьмы, не то кто-то из заместителей. Он велел охране выйти и неожиданно принялся уговаривать: почему не едите, почему не ходите на прогулки, вам нужен свежий воздух, подумайте о своем здоровье…
– Спасибо, – поморщился Серго, – прогулками я уже сыт.
Гость опустил глаза.
– Поймите, – негромко сказал он, – мы люди подневольные. У меня тоже семья, что я могу сделать?
– Зачем все это было?
– Понятия не имею. Мне приказали организовать ложный расстрел, я выполнил. Их тоже не поймешь: сперва устроили этот спектакль, теперь звонят по два раза в день, спрашивают, как вы себя чувствуете, говорят, головой за него отвечаешь. Хотите, в больницу вас переведу, там хорошие условия?
– Не хочу. Лучше охранников из камеры уберите.
– Если вы дадите слово, что не попытаетесь покончить с собой…
Почему-то именно эти слова Серго рассмешили.
– С какой стати я должен делать за вас вашу работу? – фыркнул он.
– Зачем вы так, Серго Лаврентьевич? – устало спросил визитер. – Вы не там врагов ищете. Охрану я уберу, режим дадим максимально мягкий. А гулять ходите, пока можно. Кто знает, какие завтра придут установки.
Он поднялся, снова посмотрел пристально и очень внимательно.
– Да что вы на меня так смотрите? – раздраженно спросил Серго.
– Вы себя не видели в последние дни?
– Мне в камеру зеркало повесить забыли!
– Дело в том, что вы совсем седой…
Вернувшись к себе, заместитель начальника тюрьмы в третий раз за день снял трубку прямой связи.
– Был у номера второго, – коротко отрапортовал он. – Провел беседу. Думаю, тревожиться за него нет оснований.
– А номер первый? Как она?
– Все еще в больнице. Врач говорит, завтра ее можно переводить в камеру.
– Ладно! Головой отвечаете.
Полковник положил трубку и зло, смачно выругался. Он не стал рассказывать сыну Берии, зачем устроили этот расстрел, а то, пожалуй, тот бы его сразу, в камере, и задушил. Он сам, по крайней мере, поступил бы именно так.
Когда Серго повели к стенке, заместитель начальника тюрьмы был тем самым человеком, который, махнув рукой из окна второго этажа, дал команду. Возле соседнего окна стояли двое: Нина Берия и ее следователь, неофициальный, который не писал протоколов.
Нина, не отрываясь, глядела во двор. Серго тащили к стене тюремного дворика, он упирался, что-то кричал, через оконное стекло слова были не слышны. Потом охранники отпустили его и отошли в стороны, он стоял совсем смирно, не отрываясь, смотрел на поднимающиеся винтовки.
– Все еще можно остановить, – звучал откуда-то издалека голос следователя. – Скажите, где бумаги вашего мужа, и завтра же оба будете на свободе.
– Я ничего не знаю, – отрешенным, потусторонним голосом сказала Нина. – Лаврентий не посвящал меня в свои дела.
– Вы не мать! – тихо проговорил следователь. – Вы… черт знает, что такое. Смотрите! Вы сами этого хотели! Товарищ полковник, командуйте!
Полковник махнул рукой, и следователь едва успел подхватить падающую женщину.
Это было два дня назад, а на следующий день утром позвонил из ЦК куратор следствия. Спокойный и выдержанный Лев Александрович, узнав, чем кончился спектакль и услышав, что Нина Берия до сих пор не очнулась, наорал на полковника так, как на него давно не орали. Можно подумать, идея расстрела родилась в тюрьме, а не в цековских кабинетах! Через полчаса в тюремной больнице появились врачи из Лечсанупра, и в результате их совместных усилий женщина к полудню пришла в себя. С тех пор в ЦК словно взбесились. Телефон звонил по несколько раз в день, куратор постоянно требовал отчетов о состоянии обоих арестованных. Полковник сам пришел к Нине в палату, хотя куда с большим удовольствием заставил бы это сделать Льва Александровича, но увы… не дотянуться. Услышав, что расстрел был инсценировкой, та даже головы не повернула, сказала только:
– Я вам не верю!
– Нина Теймуразовна, – снова принялся уговаривать он. – Ваш сын жив и здоров, патроны были холостые. Когда встанете, вы сможете на него посмотреть…
…Вернулся он к себе в кабинет в растрепанных чувствах, представлявших собой странную смесь злости и восхищения.
– Нет, ну какая женщина! Бывают же такие! – он вспомнил истерические нотки в голосе цековского куратора и ухмыльнулся: – Неужели у них Берия сбежал? Едва ли… я бы знал. Интересно, что же эту сволочь так напугало?
…На этот раз Руденко не было. Допрос вел Цареградский, предельно корректный и сдержанный, даже немного участливый. Он велел снять наручники и протянул пенсне.
Ознакомительная версия.
