Все это я изложил одним махом. Сталин кивнул и тут же прервал меня жестом… Аналогичные трудности испытывали командиры многих других вновь сформированных частей и соединений.
Вскоре, после того как мы разъехались по своим частям, был издан специальный приказ, номер которого я помню по сей день. В нем, в частности, говорилось о необходимости перевода личного состава на казарменное положение».
Руководители ВВС, в отличие от простых летчиков, пришли в восторг. Генерал Я.В. Смушкевич заявил:
«Приказ Народного комиссара является основным условием оздоровления наших военно–воздушных сил… Единственная и, пожалуй, главная причина, почему боевая подготовка военно–воздушных сил находится на низком уровне, заключается в том, что в авиации фактически не было рядового состава (?), все были командиры. Летчики в возрасте 17―19 лет обзаводились семьями, и все внимание летного состава уходило не на рост боевой подготовки, а на семейно–бытовые вопросы».
Ему вторил генерал П.В. Рычагов:
«Молодой летчик и техник, обремененные семьей, потеряли всякую маневренность в случае передвижения части. Кроме этого, летчик, связанный большой семьей, теряет боеспособность, храбрость и преждевременно изнашивается физически (!). Приказ Народного комиссара обороны устраняет имевшиеся недочеты в этом отношении, создает нормальные условия для работы и роста воздушного флота, который при едином понимании использования принесет немало побед».
Гениально! Одна только подпись на приказе ― и боеготовность подняли, и на офицерских окладах сэкономили, и на форме, и женщины летчиков больше «не изнашивали».
Французский военный психолог Мокор выделял пять опасностей, грозящих снизить у отдельного военнослужащего «способность побеждать»: 1) половое воздержание; 2) разлука с семьей; 3) недоверие к своим начальникам; 4) скептицизм к военным установлениям; 5) страх смерти. По мнению буржуазных спецов, разработка комплекса мероприятий по уменьшению воздействия этих факторов на психику солдата позволяла повысить его стойкость в бою. На рядового красноармейца и сержанта действовали все пять.
Сталина не интересовали изыски психологии и тонкости индивидуального подхода, ему нужна была покорная, послушная, не рассуждающая масса. Психологию, в том числе и военную, в СССР придушили еще в 1930 году, чуть позже, в 1939–м, расстреляли комкора Г.Д. Хаханьяна, написавшего вредительские «Вопросы военной психологии». В СССР остались только психушки.
С началом войны упор сделали на борьбу с «пятой опасностью» путем воспитания у бойцов «презрения к смерти» и насаждения «железной дисциплины»:
«Подобная, не знающая жалости военная дисциплина, ― которую, я уверен, не выдержала бы ни одна другая армия, ― превратила неорганизованную толпу в необычно мощное орудие войны. Дисциплина ― главный козырь коммунизма, движущая сила армии».
Вот только невозможно предвидеть, как поступит красноармеец при отсутствии традиционных советских «дисциплинирующих факторов» ― комиссаров, особистов, трибуналов:
«Никогда нельзя заранее сказать, что предпримет русский: как правило, он шарахается из одной крайности в другую… Бывали случаи, когда русские части, самоотверженно отразившие все атаки немцев, неожиданно бежали перед небольшими штурмовыми группами».
А какой прок от «дисциплинированного» пилота истребителя, если он только на фронте впервые увидел свою «лошадку».
В советских ВВС, вследствие спешки и упрощенности при подготовке пилотов, на протяжении всего предвоенного десятилетия сохранялся высочайший уровень аварийности.
Так, 21 июня 1932 года Ворошилов писал Сталину:
«Я сейчас буквально места не нахожу вследствие аварий в Воздушном флоте. Не проходит дня, чтобы не получить сведения об авариях и даже тягчайших катастрофах с человеческими жертвами то в одном, то в другом округе. Достаточно указать, что только с 5 по 20 июня разбито одиннадцать самолетов и погибло тридцать человек…
Кадры летного и технического состава разрослись, укомплектовываются хотя и нашим, надежным политически, составом, но чрезвычайно молодым, малоопытным (что естественно), а главное, по–настоящему недисциплинированным. Залихватские замашки, бравирование своими летными подвигами, малая авторитетность молодого начсостава ― вот основные источники, откуда проистекают наши несчастья…»
Так было всегда: то состав молодой, то «бурный рост», то освоение новой техники.
9 апреля 1941 года вышло постановление ЦК и Совнаркома «Об авариях и катастрофах в авиации Красной Армии». В постановлении говорилось, что
«из–за расхлябанности ежедневно гибнет у нас при авариях и катастрофах два–три самолета, что составляет в год шестьсот– девятьсот самолетов».
Интересно было бы подсчитать: если произвести на шестьсот самолетов меньше (а у нас и так имелось по две машины на каждый экипаж), сколько толковых летчиков можно на эти деньги нормально обучить?
В 1944 году потери в боевых самолетах составили 24 800 машин, максимальные за войну. Но потрясает другое: из этого количества лишь 9700 погибли в боях, а 15 100 относятся к не боевым потерям. С одной стороны, советская военная приемка на заводах закрывала глаза на брак и на фронт нередко поступали самые настоящие «летающие гробы»: например, у «лучшего истребителя Второй мировой войны» «Як–3», в силу непрочности конструкции, сами собой отрывались куски обшивки или отламывались крылья, а 40–килограммовую мотор–пушку нередко отдачей срывало прямо в грудь летчика. С другой, опять сказывался низкий уровень летной подготовки «сталинских соколов».
Германские авиазаводы в 1941 году и в последующие годы выпускали в два–три раза меньше боевых машин, чем наши, и люфтваффе их вполне хватило, чтобы завоевать господство в воздухе.
Да и зачем нужно столько самолетов, если их нечем заправлять. Особым приказом были введены ограничения в расходе топлива, предназначенного для боевой учебы.
В результате накануне Великой Отечественной войны, за первые три месяца 1941 года, летчики Прибалтийского военного округа успели налетать в среднем 15,5 часа, Западного ― 9, Киевского ― 4 часа (немецкие пилоты проходили выучку в 450 часов, после чего отправлялись на фронт, но с ходу участия в боях не принимали ― сначала наблюдали со стороны и набирались опыта). Во время войны советских пилотов будут готовить еще ускореннее: «взлет–посадка» и ― в бой.
Советские летчики в своем большинстве не умели действовать в сложных метеоусловиях, имели низкий уровень огневой и разведывательной подготовки («большинство экипажей не умеют отыскивать цели даже в крупных пунктах»), не знали силуэтов и боевых характеристик ни немецких, ни своих машин (последнее относится ко всем вооруженным силам: истребители и зенитчики азартно палили во все, что летало, артиллерия с пехотой расстреливала и забрасывала гранатами свои танки или, наоборот, радостно приветствовала немецкие с красными нацистскими флагами на башнях).
Кроме того, из–за частых аварий двигатели на некоторых типах самолетов запрещалось использовать на полную мощность. По свидетельству В.Ф. Голубева, на ряде серий истребителей И–16 и «чайках» летчики имели право летать
«только при условии, если крен не более 45 градусов, скорость не превышает 400 километров в час, угол пикирования не более 35 градусов. Фигуры высшего пилотажа и воздушный бой категорически воспрещались».
Ограничивались полетом по кругу и стрельбой по конусу.
На самолетах новых конструкций многие пилоты вообще ни разу не поднялись в воздух. Не у каждого «сокола» хватало для этого квалификации. Генерал Г.Н. Захаров делился впечатлениями от поступавших на вооружение «мигов»:
«Между тем этот самолет имел ряд свойств, которые в конце концов были определены как недостатки конструкции… «Миг» был тяжеловат для истребителя. Ошибок при пилотировании он не прощал, был рассчитан только на хорошего летчика. Средний пилот на «Миге» автоматически переходил в разряд слабых, а уж слабый просто не мог бы на нем летать».
К началу войны в соседней дивизии на аэродроме в районе Белостока
«было уже около двухсот «Мигов», но, кроме командиров полков и некоторых командиров эскадрилий, на них еще никто не летал. Машина осваивалась медленно и в других соединениях».
И старые, и новые машины не имели радиооборудования. Так, на первых 1000 серийных «яках» радиостанции не устанавливались вовсе, а на последующих передатчики имел только каждый 15–й самолет, остальные ― только приемники.
Советские летчики, в соответствии с предвоенными теориями, обучались в основном нанесению ударов по наземным целям и были слабо подготовлены к ведению воздушного боя. Эскадрильи ходили плотными строями, что тоже соответствовало задачам штурмовки, с одной стороны, с другой ― было вызвано отсутствием радиосвязи. Для воздушного боя эти «рои» были малопригодны, в кутерьме схватки летчики быстро теряли визуальный контакт друг с другом и действовали самостоятельно, без взаимодействия и взаимного прикрытия.
