Вручение премий состоялось после торжественного обеда вечером 23 апреля. Председатель Уайт сделал вступительное слово, потом выступил председатель общества, женевский кардиолог Дюшозаль (у которого я был раньше - во время моих приездов в Швейцарию - дважды в гостях в его прекрасной вилле). Далее пошла сама процедура: сперва о лауреате говорит соответствующий ученый, выделенный обществом, потом Бэер вручает дар, затем держит слово лауреат.
Вручение премий состоялось после торжественного обеда вечером 23 апреля
Первым был Лиан, о нем говорил председатель Кардиологического общества Канады, затем в ответном слове Лиан рассказал об истории стетоскопа, описанную в моем учебнике, приглашенный к принцессе, должен был слушать ее сердце, склонив на ее нежную грудь свою косматую голову, но это ему показалось неудобным, да и пациентка запротестовала, тогда он, вспомнив, как мальчишки слушают в дудки, попросил принести ему газету, свернул ее и в импровизированную трубку стал слушать сердце). Лиану теперь около 80, он хорошо выглядит, но уже не тот, что десять лет назад, как-то везет свои ноги и глуховат. Лиан, конечно, крупнейший кардиолог Франции старшего поколения, но был выбор между ним и его учеником Ленегром (Ленегр недавно женился, его красивая молодая жена - актриса, она сидела, как и моя жена, в первом ряду столиков - молодец, он в моих летах). Вторым был я, обо мне говорил профессор Лукл из Чехословакии. Он сказал не только о моих трудах, но и о нейрогенном направлении в кардиологии, которое я успешно развиваю, что является моим крупным оригинальным вкладом в мировую науку, о том, что я обладаю богатством идей при блестящей способности к их синтезу, наконец о том, что я являюсь олицетворением связи между медицинской наукой Востока и Запада. Он так лестно и проникновенно меня охарактеризовал (конечно, с неизбежной для подобных случаев гипертрофией), что ничего подобного мне о себе никогда не приходилось слышать (или читать) ранее. Получив из рук Бэера золотой стетоскоп, я, шутки ради, стал выслушивать через рубашку сердце Пола Уайта, что было встречено бурными аплодисментами (некий символ - русский и американец, сердце); в ответном слове я как раз говорил о символическом значении премии, о значении науки вообще и, в частности, кардиологии в объединении народов и т. п. - на весьма неважном английском языке, что не помешало потом всем расхваливать мою речь.
Присутствовали все видные кардиологи (всего из 30 стран мира)
Профессор Паркинсон не мог прибыть по болезни (это тот самый Паркинсон, выдающийся деятель современной международной медицины, который описал вместе с Бэтфордом характерную электрокардиологическую картину при инфаркте миокарда, а также вместе с Уайтом - особый синдром ускорения проходимости сердца и мн. др.); стетоскоп Паркинсона вручен Бэтфорду.
После обеда и процедуры со вручением премий в кулуарах подходили ко мне разные лица, жали руку, давали сувениры и т. п. Вообще присутствовали все видные кардиологи (всего из 30 стран мира).
Итак, я попал в число четырех виднейших кардиологов мира - и притом старейших (впрочем, одно утешение, среди них я самый молодой, на 15 лет моложе других). Кипшидзе и Шхвацабая внесли за обед по 50 долларов из своего кармана, шутили, что они готовы были бы заплатить и во много раз больше, чтобы присутствовать на таком торжестве их учителя и представителя Родины.
На следующий день мы покатили по Швейцарии. Наши туристы уехали немного раньше, мы на легковой машине догнали их в Берне. В Лозанне я уже бывал раньше, как и в Монтрё, поднимался на фуникулере на снеговые горы, осматривал Шильонский замок и т. д. В Берне, где я тоже был раньше (и даже делал доклад в клинике видного специалиста по болезням почек Рейби, а потом у него дома ужинал и рассматривал старую русскую икону), лил дождь. Надо было уточнить вопрос с обратным билетом, поскольку мой был фиксирован от Женевы, а отбытие нашей группы прямо из Цюриха, пришлось заехать в наше посольство; из-за воскресного дня посла не было. Дежурный отказался мне что-либо сделать. «Ждите до завтра». Я разозлился (лауреат Золотого стетоскопа») и велел передать послу, что я жду его помощи в одном маленьком деле.
Не прошло и двух часов, как в номер гостиницы явилась целая компания - приветливые люди, - и от посла и некоторые других они выражали сожаления, что я их не предупредил о своем приезде, что с билетом, конечно, все будет устроено. Они повели нас в ресторан и т. п. Я еще завез нашу компанию в музей, где в нижнем этаже была выставка абстракциониста Клес.
Наутро мы выехали в Интеряскен, поспели на поезд на Юнгфрау. Сперва мы сели на один поезд, потом пересели на другой. Зубчатая дорога шла по необычайно красивым склонам и, наконец, погрузилась в длиннейший тоннель и вынырнула на вершине. Погода стала лучше, а на горе - и совсем ясная. Открылся чудесный мир снеговых гор, сверкающих на солнце ледников. Было холодно, мы сперва побродили немножко по снегу в нашей легкой обуви, озябли и в ожидании обратного поезда грелись в станционном помещении на калорифере. Вернулись к вечеру, усталые и счастливые, с чувством, что мы видели какое-то чудо мира. Утром поехали в Люцерн, однако прямой путь завалило (в связи с дождями), и мы отправились назад к Берну и, не доезжая до него, свернули по холмистой местности к Люцерну. В Люцерне я раньше не был, чудный город - красиво все: и озеро, и набережные, и остроконечные башни зданий, и изящные улицы, и панорама гор, в том числе сизо-фиолетового Пилата, обсыпанного снегом на вершине. Мне особенно понравились в Люцерне башни и стены за городом (Musegy tьrme) и мост (Kapellbrьcke), построенный еще в начале XIV века, деревянный, под крышей которого в ее свод вделаны трехугольные старые картины, их около 80 - прекрасные по краскам и выразительности сцен. Переночевав в гостинице Шиллер, мы покатили по знаменитой дороге по берегу озера Ури. Трудно передать словами впечатления от отвесных скал слева, а справа синей глади озера, за которым сияют кажущиеся очень близкими снеговые горы. Да и сама дорога в техническом отношении, с тоннелями и виадуками, едва ли имеет себе равных. Очень мил Флуэлен с видом на пик Бристен. В живописном местечке Альдорф на площади мы осмотрели памятник Вильгельму Теллю. Далее - дорога на Сен-Готард, окруженная горами с альпийскими лугами. Сколько простору! Как все сохранно!
Замечательная страна. Маленькая, казалось бы, по карте, а такие просторы горных склонов и долин. Старая, в центре старушки Европы, через нее проходили народы с юга на север, с запада на восток, - а между тем чистая, как бы даже девственная. Сколько тут путешественников, туристов, курортников - а нет впечатления тесноты, напротив, малолюдно и спокойствие. Промышленности почти нет (за исключением знаменитых химических заводов на окраине страны, в Базеле), а между тем все время сооружаются дорогостоящие ленты дорог, изобилие товаров в магазинах лучшего качества, всеобщее богатство людей. За счет чего они живут? За счет туристов? Или за счет банковских капиталов, хранящихся охотно в маленькой традиционно нейтральной стране - в нашу эпоху войн, революций? Что оберегает эту страну? Мы видели какие-то тоннели, идущие в горные массивы, военные машины. Но велика ли может быть у них армия? А ведь вокруг сжимали страну последние столетия сильные державы - Франция, Германия, Австро-Венгрия и Италия. Почему они ее не растерзали? Когда-то швейцарцы были стойкими вояками, но их мало. Может быть, чтобы оставить тыл для сохранения имуществ и жизни?
При всем том люди здесь удивительно трудолюбивы и честны. Обиход жизни здесь точен, как часы, родиной которых Швейцария является. К сожалению, швейцарцы (и особенно швейцарки) не отличаются красотой. Северная, бульшая, часть говорит по-немецки, но немки куда краше. Южная, мйньшая, - на французском, но француженки куда изящнее.
Обиход жизни здесь точен, как часы, родиной которых Швейцария является
Мне пришла в голову мысль, что разделение романской и германской культур прошло по горным хребтам, начиная с Карпат, потом Альп и Арденн (романские народы - за этой цепью к юго-востоку, к югу и юго-западу от этой линии, начиная с румын, итальянцев, французов и валлонов), славяне не в счет, они расселились по той и по другой сторонам, но в Европе они подчинились этим главнейшим культурам, сохранив лишь свой язык.
Наконец, наш шестиместный лимузин («Ситроен») забрался высоко к Сен-Готард; почтенный шофер, мсье Мору из Парижа (по летам он работает в Женеве) для сокращения пути погрузил нас на железнодорожную платформу и мы попали в длинный тоннель. Когда мы вылетели из его мрака, была словно другая страна: сияло солнце, тепло, мы помчались вниз, сухие склоны, леса отступили. Прежних швейцарских домиков с большими нависающими крышами уже больше нет, как и остроконечных колоколен; они сменились романскими круглыми куполами и домиками итальянского типа. Мы - в итальянской части страны. Вскоре - Локарно (где был подписан знаменитый договор), красивые южные сады и парки и наконец Лугано. По общему определению членов нашей группы, мы попали в сущий рай. Чудесный город, окаймляющий синее озеро, вокруг нежные голубые горы, все погружено в бесконечный цветущий сад. Наш отель на горном склоне, с балкона - амфитеатр города и гладь вод. Я позвонил д-ру Бишофу (я его встречал на конгрессах, и он был у нас в Москве, подарил мне часы с надписью на память - часы эти он оставил И. И. Сперанскому, так как меня в Москве не было - и тот еще справлялся, где следует, можно ли принять часы, сказали - можно). Вскоре доктор и его симпатичная оживленная жена приехали за нами, повезли к себе, где показывали мой портрет на стене, виды Москвы, а потом отправились ужинать в ресторан (где при нас на столе приготовляли вкусное мясо, какую-то дичь).
