правящего казахского хана Младшего жуза Нуралы дома с заграждением, а также жилья для его слуг. Кроме того, ему должны были предоставить отряд охраны. Тем самым можно было достичь нескольких целей одновременно: укреплялся авторитет хана и вместе с тем его влияние внутри жуза, а казахи на примере сеновала в ханской крепости обучились бы тому, как обычно происходит заготовка корма на зиму для скота. И при содействии всех этих факторов можно было бы приобщить «народ» к «людскости» и к обязанностям подданных. Кроме того, Тевкелев и Рычков напомнили о том, что Коллегия иностранных дел еще в 1749 году в одном из указов велела приучать казахов к «здешней» пище. Это касалось прежде всего употребления хлеба. Чтобы сформировать сильную потребность в этом у всех казахов, было бы целесообразно поставлять зерно в казахские земли беспошлинно [1074].
Оба правительственных советника прибегли в рассуждениях к той самой модели, которая ранее уже была разработана для калмыков в Ставрополе: первым шагом необходимо было приучить правителя Младшего жуза Нуралы к российскому образу жизни. Ожидалось, что вслед за тем изменившийся образ жизни вождя окажет благотворное влияние на весь его жуз. Однако ни слова не было сказано о том, что успеха этой стратегии в Ставрополе, связанного с переменами в образе жизни, пришлось ждать два десятилетия. Также неясно, насколько Тевкелев и Рычков были знакомы с развитием ставропольского проекта. Во всяком случае, план создания дополнительного стимула для изменения образа жизни с помощью изменения рациона питания кочевников и тем самым попытки создать зависимость от сельского хозяйства, был новаторским.
Но вместо того чтобы принять предложение о смене рациона питания, центр выдвинул на первый план идею о том, что надежный охраняемый зимний лагерь для хана, сооруженный российской стороной, существенно повысит его достоинство и авторитет среди членов этнической группы и таким образом будет легче осуществить российские планы [1075]. Однако, когда спустя некоторое время Нуралы-хан вступил с царской администрацией в спор, затянувшийся почти на десять лет, о том, где именно должен быть построен его дом «с нарочитым укреплением», эта идея также утратила актуальность [1076].
Напротив, усилия царского правительства убедить казахскую элиту Среднего жуза хотя бы сезонно вести оседлый образ жизни и ввести земледелие, оказались успешнее. Спустя всего несколько месяцев после того, как Тевкелев и Рычков представили свой меморандум о всеобщем «обуздании» казахов, Военная коллегия отправила командующего российскими войсками на Сибирской линии генерал-майора Ивана Ивановича Веймарна к султану Среднего жуза Аблаю. Веймарну требовалось оценить, можно ли убедить султана Аблая и других казахских сановников селиться в зимние месяцы в домах и, таким образом, служить примером для всего Среднего жуза.
Казахская сторона отреагировала заинтересованно. Военная коллегия настаивала на том, чтобы действовать быстро, пока султан не передумал: случай с Аблаем позволил бы прояснить, насколько велики шансы привести к оседлости казахов в целом. Веймарн получил приказ немедленно отправить к султану Аблаю плотников и одного или двух инженеров, которые определили бы точное место для строительства зимнего дома. При этом они должны были действовать «неприметным образом», чтобы не вызвать страх в казахском населении и таким образом не нанести вред всему плану [1077]. Основное внимание следовало уделить тому, чтобы султан Аблай получил возможность проживать в своих домах не только сезонно, но и круглый год. Для этого нужно было построить помещения для мелкого скота и крытые конюшни для лучших лошадей. Кроме того, следовало установить не русские печи, а очаги татарского образца (с кожухом и отверстием для дыма). Поселок Аблая должен был производить впечатление богатого, чтобы султан мог им похваляться. Жажда славы и почета, подчеркивалось в письме Военной коллегии, распространена среди зажиточных владельцев скота в степи, поэтому дома Аблая также необходимо снабдить небольшим земляным валом и рвом [1078].
Рис. 25. Конный памятник хану Аблаю/Абылаю на Привокзальной площади в Алматы. Казахстан. 2000. Скульптор К. К. Сатыбалдин, главный архитектор С. К. Баймагамбетов. Фотография Д. В. Васильева
Несмотря на настоятельные призывы Военной коллегии ускорить процесс, переговоры о деталях поселения затянулись. Строительству суждено было завершиться только в 1765 году [1079]. Тем временем представления о том, как привести казахов к оседлому образу жизни, получили новый импульс. Как и в случае с царскими советниками Рычковым и Тевкелевым, хорошо знакомыми с местностью и выступившими в 1759 году с программным документом, эти импульсы снова исходили не из центра, а от вышеупомянутого генерал-майора Веймарна, служившего на имперской периферии.
За три года пребывания на посту командующего российскими войсками на сибирской линии Веймарн хорошо ознакомился с проблемами, возникающими в результате столкновений оседлых русских православных крестьян, занимающихся земледелием, с кочующими казахами, живущими за счет скотоводства. В то же время, являясь потомком семьи, иммигрировавшей в XVII веке из Германии в Остзейские губернии, он был частью традиции образованной элиты, тесно связанной с Западной Европой. Как до него Тевкелев и Рычков, Веймарн принадлежал к тем образованным и знающим многие иностранные языки российским руководителям, которые были глубоко убеждены в собственном цивилизационном превосходстве [1080]. Отчетливее чем когда-либо он выразил восприятие цивилизационного различия между «россиянами» и «казахами» в своем труде, опубликованном на русском и немецком языках: казахи «безрассудны, к воровствам и разбойничьим нападениям склонны, к тому же ведут дикий и звериный образ жизни». Они проявляют «бесполезные склонности и обычаи», являются «безрассудным в пустынях кишащим народом». В своем «обычном разбойничьем способе опустошать населенные места» показали они свое «безнравственное», «звериное воспитание», свои «бесполезные склонности», которые должны быть «искоренены насколько возможно» [1081].
В еще большей степени, чем у Тевкелева и Рычкова, в меморандуме Веймарна отразился распространенный в то время в Западной Европе негативный образ кочевников как деструктивных, морально неполноценных и отсталых. Кочевничество, скотоводство и экстенсивное землепользование больше не рассматривались как способ хозяйствования, а приобрели коннотацию бесцельного блуждания и бродяжничества. Однако решающее отличие от прежнего дискурса о кочевниках в Российской империи скрывалось за такими выражениями, как «бесполезные склонности» и «истребление склонностей и обычаев». Веймарн стал первым, кто больше не разделял уверенности в возможности полного перевоспитания кочевников. Напротив, он считал, что «надежды на полное исправление обычаев и традиций среди них мало или почти нет», их полное цивилизирование привычными способами невозможно. Этим пониманием были обусловлены предложенные изменения стратегии: глав жузов нужно было продолжать склонять к оседлому образу жизни с помощью образцово-показательных строений, чтобы затем опосредованно влиять на их племена. Однако решающее значение имело рассмотрение этой
