- Вы думаете, Степан Ильич?
- Уверен. Корнев отходчив. До Нагасаки совсем успокоится. Да, наконец, ведь мы и не упустили его, а лихо догнали. Выведали только, куда идем, - вот и всего.
Эти успокоительные слова произвели свое действие, и Невзоров просветлел.
На "Витязе" тем временем взвился новый сигнал: "Лечь в дрейф", и Ашанин, первый раз в жизни производивший такой маневр, стал командовать, напрасно стараясь скрыть волнение, овладевшее им и сказывающееся в дрожащих нотках его громкого, звучного голоса.
Через несколько минут оба корвета почти неподвижно покачивались в очень близком расстоянии друг от друга. В бинокль можно было разглядеть на полуюте "Витязя" кряжистую, сутуловатую фигуру адмирала, расхаживающего взад и вперед быстрой походкой, точно зверь в клетке.
- Зачем это мы легли в дрейф? - спрашивали друг у друга офицеры, выскочившие наверх.
Никто не мог догадаться.
- Адмирал, господа, "штормует"! - проговорил лейтенант Поленов, не отрывая глаз от бинокля.
- Ну? Разве видно?
- Я вижу по его походке... Бегает... и на что-нибудь рассвирепел... Ну, конечно... Вот остановился и что-то говорит какому-то гардемарину... Должно быть, орет... Господа, слышите?..
Все притихли и действительно услыхали крик, донесенный ветром.
- А вот и узнаем, почему мы в дрейфе... Опять сигнал...
- Не сигнал, а переговор...
Через две-три минуты на "Коршуне" было известно, что адмирал требует гардемарина Ашанина с отчетом и с запасом белья на неделю.
Поленов сменил с вахты Ашанина и посоветовал ему собраться скорей.
- А то адмирал разнесет вас, даром что зовет погостить. К тому же он только что "штормовал"...
- Да, торопитесь, Ашанин! - повторил и капитан.
Ашанин побежал укладываться. Ворсунька, изумленный, что его барина переводят среди моря на другое судно, уже был в каюте. Лицо его было грустное-прегрустное. Он думал, что Ашанин совсем уходит с корвета.
- Живо, голубчик Ворсуня, маленький чемоданчик. Вали туда белья на неделю.
- Есть, ваше благородие. Значит, вы не совсем от нас? - повеселевшим голосом спросил Ворсунька, доставая чемодан.
- С чего ты взял? Всего на неделю.
- Так-то лучше... Крахмальных пять класть?
- Клади шесть.
Пока вестовой запихивал торопливо белье и объемистую тетрадь в чемодан и завязывал одеяло и подушку в парусину, баркас был спущен.
Наскоро простившись с офицерами, бывшими в кают-компании, Ашанин выбежал наверх, пожал руку доктора, механика и Лопатина и поднялся на мостик, чтобы откланяться капитану.
Крепко пожимая Ашанину руку, капитан сердечно проговорил:
- Надеюсь, адмирал вас не отнимет от нас. Иначе я буду протестовать.
- И я буду просить, чтобы меня оставили на "Коршуне", Василий Федорович.
- Если бы адмирал хотел взять к себе Владимира Николаевича, он бы велел ему собрать все свои потроха! - засмеялся старший штурман.
- До свидания, Андрей Николаевич. До свидания, Степан Ильич. До свидания, Петр Николаевич.
Все пожимали руку Володи.
Ашанин сбежал с мостика и, спустившись по выкинутому веревочному трапу, вскочил в баркас, где уже лежали его чемоданчик и небольшой узелок. Он сел на руль, приказал ставить паруса и понесся к адмиральскому корвету.
Через несколько минут баркас пристал к левому борту "Витязя", и Ашанин, несколько смущенный и взволнованный, ступил на палубу "Витязя", встреченный вахтенным офицером.
II
Ашанин сразу заметил какую-то особенную тишину на палубе, заметил взволнованно-тревожный вид вахтенного мичмана, хотя тот и старался скрыть его перед Володей в напускной отваге, увидал на мостике мрачную физиономию долговязого старшего офицера и удрученно-недовольное круглое лицо толстенького, низенького и пузатенького капитана и легко сообразил, что адмирал только что "штормовал", а то, пожалуй, еще и "штормует", чего Ашанин в качестве приглашенного гостя, да еще собирающегося читать свое произведение, вовсе не предвидел и чему далеко не радовался.
Эти быстрые и поверхностные наблюдения подтвердились еще внезапным появлением из-за грот-мачты корпусного товарища, гардемарина Касаткина, маленького, худенького, востроглазого брюнетика, который, пожимая руку Ашанина и озираясь на ют, быстро и конфиденциально шепнул:
- Глазастый черт взъерепенился. Сейчас всех разнес... Орал, как зарезанный боров. И мне здорово въехало... Хотел расстрелять! Ну, конечно, пугал... антихрист... Он так только кричит, - улыбнулся брюнетик. - Так, знаешь что? Не являйся к нему сейчас. Пережди, а то и тебе въедет... Он теперь в каюте... Не иди к нему... Пони...
Но Касаткин не окончил слова и исчез так же внезапно, как и появился.
Выход адмирала из каюты объяснил Ашанину эту внезапность и вместе с тем указал ему несостоятельность товарищеского совета. И он храбро двинулся вперед и, поднявшись на полуют, подошел к старшему офицеру и, приложив руку к козырьку фуражки, начал:
- Гардемарин Ашанин. Потребован по сигналу на "Витязь". Честь имею...
Старший офицер не дал Ашанину докончить и сказал, мотнув головой в сторону:
- Явитесь к капитану.
- Гардемарин Ашанин... Потребован...
- Знаю-с. Явитесь к адмиралу! - перебил капитан, которому, как и старшему офицеру, по-видимому, было вовсе не до гардемарина, вытребованного сигналом.
Адмирал был в нескольких шагах на правой стороне полуюта.
- Гардемарин Ашанин...
Адмирал остановил на Ашанине на секунду свои большие круглые, еще метавшие молнии глаза и, словно бы обрадованный видом нового лица, не напоминавшего ему тех лиц, которых он только что разносил, внезапно просветлел и, протягивая руку, проговорил:
- Здравствуйте, любезный друг... Очень рад вас видеть... Слышал от Василия Федоровича, что хорошо служите... Я вас потребовал, чтобы вы мне прочли, что вы там видели в Кохинхине... Да... прослушаю... Завтракаете у меня, а после завтрака...
Адмирал прервал речь и, повернув к морю свою круглую, крепко посаженную в плечах голову, в фуражке, чуть-чуть сбитой на затылок, взглянул на баркас, возвращающийся к "Коршуну", и резким металлическим голосом, заставившим Ашанина невольно вздрогнуть, крикнул:
- Николай Николаевич!
Почти в ту же секунду подбежал на рысях молодой мичман, флаг-офицер адмирала, и замер в ожидании, приложив руку к козырьку фуражки.
Эта поза, казалось, взбесила адмирала, и он крикнул:
- Ну, чего вы вытянулись, как фельдфебель?.. Что я, армейский генерал? Нужна мне ваша вытяжка, что ли?.. Опустите руку.
Флаг-офицер опустил руку и принял более свободное положение.
- Когда баркас будет поднят, сделать сигнал: "Сняться с дрейфа".
- Есть! - отвечал флаг-офицер и поспешил отойти.
- Так после завтрака вы мне прочтете, что вы там написали, - снова обратился адмирал к Ашанину, несколько смягчая тон. - Василий Федорович хвалил... А вы должны за честь считать, что служите на "Коршуне"... Вполне исправное судно... Да-с. И быстро в дрейф лег "Коршун"... Отлично... Скорее, чем мы на "Витязе"... А мы копались! - продолжал адмирал, возвышая голос и, по-видимому, для того, чтобы эти слова услыхали и капитан, и старший офицер, и вахтенный мичман. - Видно, что на "Коршуне" понимают, почему для моряка должна быть дорога каждая секунда... Упади человек за борт, и каждая секунда - вопрос о жизни и смерти... Да-с, на "Коршуне" это понимают... По-ни-ма-ют! - почти крикнул на Ашанина адмирал, готовый, казалось, снова "заштормовать" при воспоминании о том, что адмиральский корвет лег в дрейф двадцатью секундами позже "Коршуна".
- Можете идти, - круто оборвал адмирал и, когда Ашанин повернулся, он крикнул вдогонку: - Расскажите товарищам, как служат на "Коршуне".
Спустившись в гардемаринскую каюту и весело здороваясь с шестью товарищами, которых давно не видал, Ашанин был встречен прежде всего вопросами: "попало" ли ему от глазастого черта? - и поверг всех в, изумление, что ему не попало, несмотря на то, что он подвернулся как раз после "общего разноса" за то, что "Витязь" чуть-чуть "опрохвостился" сегодня.
Все наперерыв спешили познакомить Ашанина с адмиралом в кратких, но выразительных характеристиках беспощадной юности, напирая главным образом на бешеные выходки стихийной страстной натуры начальника эскадры. Про него рассказывались легендарные истории, невероятные анекдоты. Признавая, что Корнев лихой моряк и честнейший человек, все эти молодые люди, которые только позже поняли значение адмирала, как морского учителя, видели в нем только отчаянного "разносителя" и ругателя, который в минуты профессионального гнева топчет ногами фуражку, прыгает на шканцах и орет, как бесноватый, и боялись его на службе, как мыши кота. Ашанину изображали адмирала в лицах, копируя при общем смехе, как он грозит гардемарина повесить или расстрелять, как через пять минут того же гардемарина называет любезным другом, заботливо угощая его папиросами; как учит за обедом есть рыбу вилкой, а не с ножа; как декламирует Пушкина и Лермонтова, как донимает чтениями у себя в каюте и рассказами о Нельсоне, Нахимове и Корнилове и как совершает совместные прогулки для осмотра портов, заставляя потом излагать все это на бумаге. Внезапные переходы его от полнейшего штиля, когда гардемарины были "любезные друзья", к шторму, когда они становились "щенками", которых следует повесить на нока-реях, мастерски были переданы востроглазым, худеньким Касаткиным.
