Костин побарабанил по столу пальцами, привлекая к себе внимание командира полка, и взглядом указал на сидевших тут же в бункере офицеров — начальника связи, техника, замполита, начштаба.
— Товарищи офицеры, прошу освободить помещение, — поднялся Сердюков. Понятно: армия выполняет задачи, КГБ распределяет результаты. Это просто еще раз подтверждало, что Андропов стоит ближе к Брежневу, чем Устинов.
— Товарищ командир, а вы сами можете остаться, — остановил, однако, его Костин.
Петров, дождавшись, когда за офицерами закроется дверь, уверенно и привычно — а только ли переводчик он? — взял трубку:
— Слушаю, Петров.
Вопрос Андропова был короткий, что-то вроде «Как дела?», и переводчик лаконично ответил:
— Здесь все по плану, развитие событий идет нормально. Мы сами готовимся убыть в Кабул.
Андропов расспрашивал о чем-то еще уже более подробно. Задавал вопросы для афганца. Переводчик переводил их своему спутнику, тот каждый раз согласно кивал головой. Кроме напряжения в его глазах уже поблескивали и искорки беспокойства, словно не выучившего урок студента без предупреждения и подготовки вызвали на экзамен. И раздражения — словно этот студент знал, что зачетная оценка все равно будет поставлена и дело только во времени. И недоверие уже сквозило в глазах афганца — неужели все это происходит не во сне и с ним, только с ним и никакого подвоха здесь нет?
— Товарищ Андропов поздравляет вас, товарищ Бабрак Кармаль, с победой второго этапа Апрельской революции и избранием вас председателем Ревсовета республики и главой государства, — почему-то по-русски, может, чтобы Сердюков и Костин тоже поняли, кто стоит перед ними в солдатском бушлате, вполне торжественно и искренне произнес Петров и первым пожал руку афганцу.
Начал переводить это же на дари, но Бабрак Кармаль, видимо, понял все сам и без перевода. И хотя по-прежнему радио Кабула передавало легкую музыку, хотя была положена на место телефонная трубка и никаких сообщений больше не поступало, в бункере все изменилось. Перед Петровым, Костиным и Сердюковым стоял уже властный, чуточку снисходительный к окружающим человек. Нет, не студент, не выучивший предмета, не пешка в чужих руках. Нос его заострился, щеки разом впали, обозначив скулы, сам он вроде сделался выше ростом. И глаза, главное — глаза; в них появился хищный блеск, они сузились. В такие глаза не заглянешь, они сами кого угодно прожгут насквозь.
Усмехаясь, афганец принял поздравление, пожал руки Костину и Сердюкову, и сел первым на табурет, и распахнул бушлат: не потому, что было уж так жарко, а просто потому, что ему уже нравилось делать то, что он хотел сам. Власть. На человека свалилась власть и мгновенно сделала таким, какой он был на самом деле. Он ждал ее, жаждал и, получив, мог теперь забыть свои страхи, сомнения, ожидание. Он мог не стыдиться себя прежнего, потому что тогда он в самом деле был еще никто — снятый Амином посол, эмигрант, нелегально проникший на свою родину. Сейчас же он был всем! И стоявшие перед ним советские офицеры будут делать все для него, и Баграм — его, и Кабул, и страна — тоже его. Потому что он — председатель Ревсовета республики, глава правительства, Генеральный секретарь ЦК НДПА, премьер-министр… Надо хотя бы чуть-чуть знать Восток, чтобы понять, что такое там власть для человека. Да еще после всех унижений.
— В Кабул! — ударив ладонями по коленям, сказал он. Встал.
Однако Костин посмотрел на Петрова, деликатно намекая, что не перечень высших государственных должностей дает власть. Тем более в вопросах, связанных с безопасностью. Здесь одна запятая в какой-либо инструкции главнее пожеланий хоть самого Господа Бога.
— Мы готовы перелететь в Кабул, — подтвердил полномочия Бабрака Кармаля переводчик.
Вот теперь все на своих местах.
— Командир, помогите отправить. — Костин по привычке никак не назвал Бабрака, лишь указал взглядом в его сторону. — У нас готовы к вылету три вертолета.
Вертолеты — это, конечно, хорошо, это раз в десять быстрее, чем по земле. Однако для Сердюкова важнее были другие обстоятельства: ночь, горы, все еще раздающиеся выстрелы, непонятная обстановка на кабульском аэродроме.
— Товарищ полковник, у меня в резерве есть рота, десять боевых машин. Надежнее.
Костин прищурил взгляд, что-то просчитывая в уме. Кивнул:
— Согласен.
— Цыганов, — распахнув дверь, позвал командир полка. Из темноты надвинулся комбат-2, замер на расстоянии шепота. — Резервную роту — к маршу в Кабул. Ты — старший. Три машины освободить для гостей, — вспомнив, что с Бабраком еще человек пять из нового правительства республики, добавил комполка. — Начало движения — через тридцать минут.
— Есть. — Цыганов скрылся в темноте. За ним, не попрощавшись, выскользнули в ночь из бункера Петров и Бабрак Кармаль. Или Кармаль Бабрак — Сердюков вдруг уловил, что не запомнил, где имя, а где фамилия гостя.
— Пусть докладывают через каждые два-три километра, — попросил Костин, когда Сердюков сел за карту рассчитывать время, наносить контрольные пункты, записывать позывные.
— Дойдут, — успокаивая скорее себя, чем шагавшего из угла в угол Костина, ответил комполка. — Дойдут, все нормально, — повторял он каждый раз после докладов Цыганова.
Но когда колонна преодолевала двадцатый километр, подходила к Чарикарской трассе, вдруг оборвалась бесконечная, казалось, сегодня музыка. Костин тут же прильнул к приемничку. Диктор начал читать что-то торжественное, и в такт его словам шевелил губами полковник, словно сверяя текст по памяти.
— Чего там? — дождавшись конца сообщения, спросил Сердюков.
— То, что ты уже слышал. О победе второго этапа Апрельской революции, новом руководстве страны.
— Прошли пункт номер семь, — вышел на связь Цыганов.
Николай Иванович скосил глаза на карту, хотя знал на коричневой линии трассы, казалось, каждый изгиб. Седьмой пункт — это поворот на Кабул. Теперь до него — прямая дорога по Чарикарскому шоссе. Какой она окажется для новой власти?
Шли быстро, даже быстрее, чем предполагал комполка, И в три ночи от Цыганова поступил наконец последний доклад: прибыли в резиденцию главного военного советника, происшествий не случилось. И то ли от этого гражданского словечка, то ли от одновременного вздоха облегчения и Костин, и Сердюков улыбнулись. Да, хорохорились они, делали вид, что ничего особенного не происходило, просто шла где-то в ночи колонна, и все, а ведь такое висело на плечах…
— Ну что, командир, мы свою задачу выполнили. Пошли спать, — положил руку на плечо командиру полка Костин. Пощупал комбинезон, словно на нем был погон. — Кстати, подполковником давно ходишь?
— Год и три месяца.
— Лет сколько тебе?
— Тридцать четыре.
— Думаю, что скоро отпразднуем твоего полковника.
— Мне? С какой стати? Да и кто присвоит?
— Это уже наши заботы. А присвоит министр обороны, как и положено. Ладно, об этом потом. А сейчас в самом деле пошли спать. Пошли-пошли. Завтра тоже будет день.
— Уже сегодня, — уточнил Сердюков.
Необходимое послесловие. Сердюкову и в самом деле через месяц присвоят воинское звание полковник. В 38 лет он станет генерал-майором, перейдет служить в штаб воздушно-десантных войск. К орденам «За службу Родине в Вооруженных Силах» III степени и Красного Знамени прибавится еще один Красного Знамени — за успешное освоение новой техники. Перспектива службы будет блестящей, но в 44 года Николая Ивановича уволят в запас. Во время одной из бесед с новым командующим ВДВ (после Сухорукова они стали меняться довольно быстро) тот грубо оборвет генерала, повысит на него голос, и Сердюков без обиняков скажет:
— Товарищ командующий, я не желаю служить под вашим началом. Прошу перевести меня в любое другое место.
«Другим местом» окажется госпиталь, где одного далеко не самого старого генерала в Вооруженных Силах уволят по состоянию здоровья. А у кого оно без изъянов в 44 года? Тем более среди тех, кто прошел Афганистан?
Обида будет резкой, генерал сменит номер домашнего телефона, практически ни с кем из бывших сослуживцев не станет поддерживать контактов. Работать устроится в организацию, занимающуюся экологией…
СКОЛЬКО НОВЫХ ГОДОВ ВПЕРЕДИ? — «ПОКАРАЙ БАБРАКА ГРОМ НЕБЕСНЫЙ». — МОДЖАХЕДЫ УМИРАЮТ ЗА АМЕРИКУ. — КТО БУДЕТ ВЯЗАТЬ КОТА? — ЛЕНА ЖЕЛТИКОВА ПРИНИМАЕТ БОЙ. — СМЕРТЬ «АФГАНЦА НОМЕР ОДИН».
1 января 1980 года. Кабул.
Бабрак Кармаль с товарищами праздновал победу. В первый день года были изданы первые указы нового руководства страны, а раз есть указы, значит, есть и законное правительство.
Брежнев и Косыгин в этот день отправили две поздравительные телеграммы: одну, в честь победы кубинской революции, — Фиделю Кастро — истинному кумиру Амина, чьей отваге и всемирной известности бесконечно завидовал Хафизулла, и вторую, с избранием на высшие государственные и партийные посты, — Кармалю Бабраку (перепутав в спешке имя с фамилией), свергнувшему почитателя Фиделя, всесильного афганского Сталина.
