Причин такой неравномерности было две. Первая, очевидная, заключалась в том, что папа Григорий и члены папского двора были намного лучше знакомы с Францией, Италией и Германией, нежели с более дальними регионами. Они и сами были родом из Италии или Лотарингии. Опыт, обретенный реформированным папством после 1046 года, привел к установлению прочных связей с крупными монастырями Клюни и Монте-Кассино во Франции и Италии. Интенсивные пасторские поездки папы Льва IX, без сомнения, ввели в папскую орбиту и Северную Францию, а собственная дипломатическая и легатская активность папы Григория охватывала обширную территорию от Альп до Северного моря. В то же время преобладание королей и прочих правителей среди его адресатов за пределами означенного региона не только связано с отсутствием детального знания местной жизни и сложностями в установлении прямого контакта с местной знатью или церковной элитой. Немаловажно и то, что, уже имея естественного союзника в лице военной аристократии Италии, Франции и Германии, папство в большей степени было заинтересовано в поддержке со стороны правителей более отдаленных земель. Иногда это происходило оттого, что христианизация (как было в Швеции) или борьба с мусульманами (как в Испании) нуждалась в мощной руководящей руке в лице королевской власти. В некоторых странах, например, в Польше или Венгрии, эти соображения еще более подкреплялись фактом реального могущества правящего монарха. Если менее централизованные государства наподобие Италии и Франции подвигали папу искать союзников среди крупных феодалов, то в новых христианских монархиях Северной и Восточной Европы большую ценность представляло союзничество именно с верховным правителем. К этому, разумеется, надо прибавить то обстоятельство, что владыки отдаленных королевств не предъявляли претензий на высшее господство в Италии.
Письма Григория этим правителям сочетали пасторские наставления с обеспокоенностью по поводу имущественных прав св. Петра, то есть папства. Одним из направлений программы папы Григория был постулат, что отдельные крупные части христианского мира по сути являются собственностью св. Петра и его земного наместника — папы. Королевство Венгрия, писал он, «издавна передано во владение Святой Римской Церкви». Русское государство он вручил сыну Изяслава Ярополку, объявив его «исполняющим обязанности наместника св. Петра» (ex parte beati Petri). В 1079 году в письме представителю знатного славянского рода Везелину он выражал удивление в связи с тем, что тот, «недавно поклявшийся в верности св. Петру и нам, восстал против человека, которого апостольская власть сделала королем Далмации». Правителям пиренейских государств папа сообщал, что «королевство Испания… было передано св. Петру и Святой Римской Церкви в качестве законного владения». В конечном счете имущественные притязания папства не играли главной роли в тщательно разработанной идеологии папской монархии, но можно сказать, что они явились тем импульсом, который сдвинул машину с места.
Одним из признаков верности папству было соблюдение культового и ритуального единообразия, ярым сторонником которого выступал Григорий VII. Он, в частности, настаивал на том, чтобы духовенство Сардинии «следовало обычаю Римской церкви» и брило бороды. Эта практика, заявлял он, существовала «во всей западной Церкви с первых ее дней», и тот сардинский церковник, кто откажется выполнять это требование, должен быть лишен его владений. Усилия Григория были также направлены на решение более общих вопросов, в первую очередь соблюдение обрядового цикла. В Богемии он ввел запрет на богослужение на чешском языке. Особенно убедительную победу он одержал в Испании, где его политика романизации вылилась в замену мосарабской литургии римским обрядом. Правитель королевства Леон и Кастилия Альфонс VI, неоднократно женатый на француженках и имевший тесные связи с самым авторитетным французским аббатством Клюни, был, в общем-то, склонен перенять французскую церковную практику, и тем не менее «католический порядок пришел в Испанию»{848} не без трудностей. В 1074 году папа Григорий много времени и усилий посвятил претворению этих преобразований, направляя Альфонсу и его другу королю Наваррскому Санчо IV буллы такого содержания: «Я призываю Вас признать Римскую церковь действительно своей матерью… получить из ее рук порядок и высший пост, какие положены Вам наравне со всеми другими королевствами Запада и Севера»{849}. Спустя семь лет его послания исполнены торжества: «Ваше превосходительство, столь любимое Нами, знает, что одно радует Нас необычайно — или, точнее, ублажает милосердие Господне — это то, что в Вашем королевстве Вы установили в церквях порядок, предписанный матерью всех церквей, Святой Римской церковью, для соблюдения и исполнения в том виде, какой существует с древних времен»{850}.
Переписка папы Григория, достигавшая Руси, Африки, Армении, Польши и Ирландии, показывает, как расширялись границы влияния папства по мере того, как церковь пересматривала свою природу и ширила сферу своих интересов. Влияние нового папства, преисполненного интервенционистских настроений, чаще всего рассматривается через призму развития и расширения таких каналов и проводников взаимных связей и влияний, как папские легаты, соборы и послания{851}. Самым первым легатом, совершившим в 1064 году по поручению Рима поездку на Пиренейский полуостров, стал кардинал Гуго Кандид. Поручая ему эту миссию, папа исходил из убеждения, что «в Испании единство католической веры пошатнулось и почти повсеместно наблюдается отход от церковной дисциплины и культа святых таинств»{852}. Как мы уже видели, Григорий VII написал испанским правителям двенадцать посланий{853}. Его преемники продолжили регулярные контакты с этим регионом. Однако только в следующем дошедшем до нас сборнике папских документов, «Регистре» Иннокентия III (1198–1216), мы видим, насколько обычным явлением стали для Испании буллы реформированного папства: за 16 лет своего пребывания на папском престоле Иннокентий направил в Испанию свыше 400 посланий.
И в кельтских государствах, и в Восточной Европе конец XI — начало XII века ознаменовали собой новый этап регулярных контактов с католическим Римом. Послание Григория VII, адресованное Тэрлу О'Брайену, «королю Ирландии», было первым документом такого рода, сохранившимся до нашего времени после VII века{854}. Первым папским легатом, посетившим Уэльс и Шотландию, стал Иоанн Кремский, который прибыл в Британию в 1125 году{855}. В 1073 году Григорий VII направил герцогу Богемии буллу, в которой выражалась благодарность за уважение, какое тот выказал папским легатам, и одновременно угроза тем, кто, подобно епископу Пражскому, выступил против папских посланников. «Ибо, по небрежению Наших предшественников, — писал он, — и невниманию со стороны Ваших предков… посланники апостольского престола редко направлялись в Вашу страну, в силу чего кому-то из Вас это кажется новшеством»{856}. Надо признать, что в эпоху Высокого Средневековья присутствие папских легатов уже мало для кого являлось «новшеством». К первой четверти XIII века, когда объем исходящей из Рима переписки ежегодно исчислялся сотнями писем, когда на Латеранский собор 1215 года съехались свыше 400 епископов, а папские легаты на правах регентов правили Англией, предпринимали попытки создания церковного государства в Ливонии и вели армии наемников в бой против императора Священной Римской империи, уже действительно были все основания считать, что папство осуществило мечту Григория VII и показало, «сколь велико могущество этой епархии»{857}.
Так, начиная с середины XI века, Рим утвердил новую, единую в организационном и культурном отношении западную церковь. Параллельно с развитием этого механизма власти и взаимных контактов можно видеть, как происходило укрепление того, что труднее поддается определению или датировке, а именно — самоопределения. Конечно, самоопределение христиан для народов Средиземноморья и Западной Европы еще со времени обращения имело важное значение, однако именно в Высокое Средневековье оно окончательно утвердилось и приняло конкретные формы.
Понятие христианства заключает в себе много значений и в том числе номинативное. В самом деле, уже само имя христианина в Римской империи служило основанием для преследования: как писал Тертуллиан, «предмет закона — это имя» (nomen in causa est){858}. В эпоху Высокого Средневековья сочетание «христианское имя» было весьма употребительным. Так, хронист Малатерра после описания победы мусульман над христианами на Сицилии повествует о том, как победители-неверные «безмерно радовались этому обесчещению христианского имени»{859}. В послании из Антиохии предводители первого крестового похода описывали его как «главный и крупнейший город христианского имени»{860} (имея в виду, что здесь христиане впервые получили свое название). Когда в 1124 году объединенное войско венецианцев и Иерусалимского королевства взяло Тир, летописец Вильгельм Тирский охарактеризовал это событие как «возвращение ему христианского имени»{861}. Одним из признаков принадлежности к иной вере было враждебное отношение к самому этому понятию. Первый крестовый поход был направлен против «врагов имени христианина»{862}. Такой же ярлык мог быть навешен и на иудеев. Имя «христианин» имело врагов, а следовательно, нуждалось и в защитниках. Граф Сицилийский Роджер, прославившийся своими победами над мусульманами, заслужил приветствие как «бесстрашный сокрушитель врагов имени христианского»{863}, а испанский военный Орден св. Иакова провозглашал своей целью «борьбу в защиту христианского имени»{864}.
