Европа маленькая. И если из Парижа в Варшаву по европейским меркам путь предстоял неблизкий, то из Вены в Прагу — совсем ничего. Это в два с лишним раза ближе, чем от Москвы до Петербурга. Тем не менее Запад, в том числе и австрийцы, относили Богемию все к тому же варварскому и малоисследованному Востоку. Отправляясь из Вены в Прагу, Моцарт попал в такое же захватывающее приключение, в какое попадали и другие западноевропейские путешественники, пересекающие восточную границу. Курьез состоит в том, что Прага географически находится западнее Вены.
Если бы Моцарт отправился из Вены действительно на восток, то, проехав почти такое же расстояние как до Праги, он попал бы на Украину, страну для западного сознания более загадочную, чем другие страны Восточной Европы. За полвека до богемских гастролей Моцарта Украина на Западе была неизвестна. В своей нашумевшей «Истории Карла XII», увидевшей свет в 1731 году, Вольтер пытается восполнить этот пробел. Он мысленно сопровождает Карла, который двигается по Европе с севера на юг. Но вот король попадает на заснеженную Украину, и вместе с ним туда забредает философ, вынужденный писать, что Карл, скитаясь по неизведанной Украине, заблудился и не знал, куда он направляется. Очевидно, однако, что заблудился на самом деле не Карл, а Вольтер, который, сочиняя эти строки в тиши своего кабинета спустя два десятилетия после описываемых событий, просто не знал, как реально обстояли тогда дела у шведской армии. Поэтому приключения Карла в действительности отражали уровень знания самого Вольтера об Украине, а вместе с ним и уровень представлений об этом крае всего просвещенного Запада.
«История Карла XII» как описание истории героя, вероятнее всего, использовалась автором как литературный прием, благодаря которому он мог сам, путешествуя по неизвестным землям, открывать их для западного читателя. Нашумела же книга Вольтера потому, что эту историю в Западной Европе не знали. Еще через два с половиной десятилетия он напишет новый бестселлер, на этот раз про Петра I. Познакомив Запад с сопредельными странами, Вольтер отправился дольше на восток, чтобы открыть для себя и для западного сознания Россию. Потребность же в этом возникла из–за того, что Екатерина вступила в союз с Францией и пробудила этим к своей стране интерес. Будь политика императрицы другой, знакомство Просвещения с Россией отложилось бы до более поздних времен.
Продолжая же историю плутающего по Украине Карла, Вольтер переносит читателя все дальше на юг. После поражения под Полтавой автор и его герой бегут в Крым, где находят приют у местных татар. Судя по описанию Вольтера, эти татары ничем не отличались от тех степняков, с которыми без конца воевали древние русские князья. В Крыму, конечно же, Вольтер, как и везде на своем пути, находит «запустение и варварство». Затем турецкий султан поселил заблудшего шведского короля на юго–востоке Балканского полуострова, в Демотике. Вероятно, для Вольтера эта область тоже представляла собой темное место, и он написал про Карла, будто
«во всей Европе его полагали мертвым».
Цит. по: Вульф. Л. Изобретая Восточную Европу. М., 2003. С. 154
Не знаю, чему здесь больше удивляться — тому, что король для всех умер, или тому, что Вольтер исключил эту территорию из географии Европы?
Исторически–географический трактат Вольтера интересен и тем, что дает представление об уровне естественнонаучных представлений образованного Запада. Когда Карл, а вместе с ним и Вольтер, попали на Украину, они обнаружили там запорожских казаков, которые, по словам философа, были самым странным народом на земле. И действительно, удивляться есть чему. Этому народу, оказывается, было чуждо естественное размножение, и женщин среди них не было (иначе, наверное, было бы не чуждо). Для поддержания численности населения странные запорожцы отбирали или воровали детей у других народов и выращивали их в полном соответствии со своими законами.
Наполеон Бонапарт, читавший «Историю Карла» во время своего Русского похода, сомневался в достоверности вольтеровского повествования. И с ним трудно не согласиться.
Карта Восточной Европы XVIII века была в сознании Запада не столько географической, сколько мифологической. И чем дальше на восток, тем реальность становилась более фантастической. Если на Украине читатель Вольтера обнаружил странный народ, не знавший полового размножения, то в России можно, например, было найти так называемого скифского ягненка. Это животное росло на стебле подобно овощу и впервые было описано в Средние века. С тех пор многие продолжали верить в его существование, а его поиски продолжались и в век Просвещения. Так, один английский путешественник искал его в Нижнем Поволжье в 30–х годах XVIII века. Французские энциклопедисты в 1751 году отнеслись к существованию этого овощного барашка скептически. В 1793 году в Россию отправился немецкий натуралист Петр Симон Паллас, и лишь его исследования окончательно стерли с мифологической карты это нелепое существо.
Будучи придворным историком Людовика XV, Вольтер в 1752 году издал «Историю Войны 1741 года», в которой Франция принимала участие. Центром военных действий была Прага. Как и раньше, читатель смотрел на события в Восточной Европе глазами Вольтера, а сам историк — глазами тех, кто приносил ему сводки с «восточного фронта». Вероятно, Прага оказалась так далеко, что понадобилось десять лет, чтобы до Вольтера дошла вся информация.
В 1741 году Прагу взяли французско–немецкие войска, но уже в следующем году она пала под ударами варваров. Ими на этот раз были венгры во главе со своей королевой. Ассоциация Венгрии с варварством у Вольтера была такова, что он представил королеву, триумфально въезжающую во взятый город верхом на коне и в костюме амазонки. Абсурдность этой ситуации состоит не только в том, что историк смешал современных венгров с античными амазонками, но и в том, что амазонкой оказалась Мария Терезия, дочь римского императора, королева Венгрии, Богемии, австрийская эрцгерцогиня и римская императрица.
Вскоре под ударами других варваров зашатается и сам западный мир. Вольтер выпустил в свет первый том своего «Петра» в 1759 году. Изображая армию русского царя полувековой давности, он описывает казаков. В них читатель опять узнает варваров, потому что автор пророчествует горе тому, кто попадет в их руки. Но в 1760 году в их руки попадает Берлин, и оказывается, что за прошедшие полвека ничего не изменилось, и слова Вольтера звучат вполне актуально. Прусский король Фридрих, символически попавший с падением Берлина в руки варваров, в своем горе обращается к Вольтеру:
«Умоляю вас, скажите, что заставило вас написать историю сибирских волков и медведей?.. Я не стану читать жизнеописание этих варваров; я был бы рад, если бы мог игнорировать сам факт их существования в нашем полушарии».
Цит. по: Вульф Л. Изобретая Восточную Европу. М., 2003. С. 261.
В 1775 году вышла книга Фридриха «История моего времени», в которой он объяснял свои поражения тем, что не мог противостоять многочисленным татарским ордам. В эти орды наряду с татарами он записывает казаков и калмыков и считает их настоящей опасностью для всех стран, граничащих с Россией. Нечто похожее можно было увидеть и в книге Оливера Голдсмита «Гражданин мира», вышедшей в 1762 году. В ней автор пугает западного читателя нависшей над ним угрозой со стороны России, которая своим варварским вторжением готова затопить весь цивилизованный мир.
Дикость и варварство, сосредоточенные на границах Западной Европы (так и хочется сказать — империи) и на страницах книг XVIII века, вызывают смешанное чувство и хронологическую дезориентацию. Да и сами авторы часто проводят невольные параллели между современными и древними временами. Так, известный английский историк Эдуард Гиббон соглашался со своими предшественниками, считая, что казаки отличаются от древних русских только наличием огнестрельного оружия. Ему вторит Вольтер, говоря, что современные казаки ничем не отличаются от древних скифов и татар Причерноморья.
Слова Вольтера вносят еще большую сумятицу и расширяют хронологические просторы, на которых мы должны найти ответ на вопрос, на кого же были похожи казаки. Согласно традиционной истории, первые татары объявились в Европе в XIII веке, а последний скиф умер в III веке. И ничего общего в их происхождении и культурах не было. Для Вольтера же не существует ни тысячелетняя пропасть между ними, ни этнические и культурные различия. Гиббон говорит о древних русских, Вольтер о скифах и татарах — оба не оставляют нам ни одного шанса понять, о каких казаках идёт речь.
Этнографическая неразбериха царит на страницах книг всех авторов того времени. Восточная Европа наводнена скифами, сарматами, готами, даками, гуннами и другими древними племенами и народами. Многих из них можно встретить в описании истории одной страны, а затем, их же самых, — в другой. Всё это идет вперемешку с венграми, поляками, русскими, татарами или, например, казаками. Одни авторы, упоминая старые народы, вставляют слово «древний», другие об этом «забывают». И если в одном случае, когда, описывая современных русских, автор говорит о скифах, и из контекста становится понятно, что это просто образное сравнение, то в другом кажется, что историк действительно видит этих скифов или сарматов в XVIII веке.
