Когда студенты начали выходить на улицы весной 1989 года, связь между их требованиями большей свободы самовыражения и прозрачности правительства и «Элегией реки», телевизионной сенсацией предыдущего года, легко просматривалась. Заключительная часть фильма приветствует китайских интеллигентов как спасителей нации: «Они держат в своих руках оружие, разящее невежество и предрассудки… Это те, кто способен направить «голубой» чистый родник науки и демократии в нашу желтую землю!» После того как студенты поднялись, решив помочь возвышенному историческому предначертанию, списанному «Элегией реки», Су Сяокан сразу же присоединился к протестующим. Он вышел на Тяньаньмэнь в бумажном кушаке, где написал, что он автор «Элегии реки», и выступал перед студентами через мегафон. «Прекрасно, — бросила его жена, когда Су вернулся домой, — ты получил своей момент славы. Все снималось на видеопленку агентами безопасности».
В десять часов вечера 4 июня 1989 года, восемнадцать дней спустя после того, как Дэн Сяопин утащил находившегося с визитом советского лидера Михаила Горбачева прочь от досадных демонстраций на площади Тяньаньмэнь насладиться свежим весенним воздухом на Великой стене в Бадалине, коммунистическое руководство приказало войскам Народно-освободительной армии, сконцентрировавшимся в пригородах столицы, очистить площадь. Через полчаса, когда мирно настроенная толпа преградила путь армии в нескольких километрах к западу от Тяньаньмэнь, солдаты начали стрелять в гражданское население. Лишь спустя несколько дней выстрелы смолкли окончательно. В течение недели после силовой акции правительство опубликовало список «особо разыскиваемых лиц», где перечислялись вожаки студентов, активисты движения за права человека, члены независимых философских кружков и Су Сяокан, автор «Элегии реки». Вместе с Чай Лином и Уэр Кайси, двумя самыми известными студенческими вожаками, Су оказался среди счастливчиков, которым удалось через Гонконг и Париж бежать в Америку.
Не сумев прибрать Су к рукам, правительство утешилось нападками на его телевизионное дитя. 11 сентября 1989 года группа профессоров-историков собралась в столице, чтобы развенчать «Элегию реки» и ее нацеленный против Желтой реки и Великой стены прозападный посыл как «контрреволюционный уклонизм», обвинив сериал в «махинаторстве и обмане доверия народа», в провоцировании «общественного мнения к политическим беспорядкам, которые в этом году прошли повсюду, а в столице переросли в контрреволюционный мятеж», и в неприемлемо «опрометчивом и фривольном отношении к национальным героям, патриотам и революционным вождям».
В то время как в Восточной Европе все шло к подъему «железного занавеса», китайские правители изучали опыт последних десяти лет перед пекинской резней. О возвращении к тотальной изоляции не могло быть и речи. Хорошо это или плохо, но Китай при Дэн Сяопине существовал при определенной степени открытости: рост иностранных инвестиций и торговли стал темой одной из великих историй об экономическом успехе в 1980-х годах. Даже в отношении культуры никто не хотел перевода стрелок часов назад к маоизму. Правительственные бюрократы от культуры оказались в трудном положении в спорах о литературе 1980-х годов. Писатели, одухотворенные чтением западной классики, снова ставшей доступной в переводах, создавали очевидно более интересные произведения, чем при Мао, когда политический контроль настолько сковал творчество, что в 1949–1966 годах в Народной Республике публиковалось в среднем всего восемь романов в год. Основная забота правительства оставалась неизменной с конца 1970-х годов: пользоваться экономическими плодами открытости, удерживая тем самым население в довольстве и стабильности, отгоняя при этом дестабилизирующих, антитоталитарных мух и комаров свободы печати и демократии; другими словами — продолжать внимательно контролировать трансграничные операции Китая.
Прошло еще десять лет; еще десять благоприятных для Великой стены лет. Громада Берлинской стены пала, а китайская оставалась туристической достопримечательностью номер один и национальным символом. Во время празднеств, проводившихся в Пекине в связи с передачей Гонконга в 1997 году, показали театрализованное восстановление Великой стены из блестящих тел китайцев. Символизм разыгранного действа — китайский народ равняется Великой стене, равняется Родине и возвращает себе Гонконг после ста лет пребывания во внешнем мире — не мог быть более прозрачным.
В то время как китайцы, очевидцы силовой акции 1989 года, в душе ничего не забывали, правительство давало ясно понять: ни в чьих высших интересах вспоминать о ней публично. В результате к 1998 году многие китайские студенты даже не имели представления о требованиях их предшественников десятилетием раньше; и еще меньше о том, что произошло в 1978 году. Ключевая фраза на устах в 1990-х годах звучала как «ван цянь кань» — «смотреть в будущее». В китайском языке она легко переводилась в каламбур, где, «будущее» (цянь) менялось на «деньги» (цянь). В глазах правительства такая тактика себя оправдывала. Несмотря на всю очевидность произошедшего весной 1989 года, через три года китайцы следовали данным в 1992 году директивам Дэн Сяопина, направленным на «ускорение, совершенствование, углубление» экономического роста и рыночных реформ. Официальная пресса настаивала на том, что рынки могут быть социалистическими, а Дэн заявлял: «Предприятия, основанные на иностранном капитале… хороши для социализма».
На какое-то время китайцы приняли то, что партия публично дозволила за своей собственной Великой стеной. Непрозрачное, однопартийное правительство продолжало держать в руках прессу, граждане внешне сфокусировали внимание на зарабатывании и потреблении. В начале 1980-х годов они довольствовались велосипедами, наручными часами и телевизорами. К концу тысячелетия они стали замахиваться на большее: на автомобили, дома и праздники за границей. А в 2004 году их мысли приобрели еще больший масштаб, когда некая китайская компьютерная компания пыталась купить филиал американской транснациональной Ай-би-эм. Супермаркеты (моллз), как и стены (уоллз), сделались после 1989 года определяющими, почитаемыми памятными знаками Китая. Вечный исторический долгожитель, Великая стена, без единого шва срослась со вспучившимся потребительским ландшафтом Китая, став торговой маркой широкого спектра товаров и услуг: достаточно логично — для строительных компаний, занятых строительством домов со стеной и воротами; менее логично — для названия вина, шин и кредитных карт.
И все же при всей умиротворенности вида Китая его отношения с внешним миром трансформировались тихим, но радикальным нападением на его границы: нападением, где участвовали уже не всадники кочевников, а информация и техника и где наиболее важные границы Китая проходили не по земле, а в виртуальном пространстве.
Первое дыхание перемен пришло 20 сентября 1987 года, когда китайский профессор по компьютерной технике, выбрав своим девизом «Идти за Великую стену, двигаться в сторону мира», послал Китаю первое сообщение по электронной почте. В течение семи лет никто не обращал на это особого внимания, пока речь, с которой в 1994 году выступил Ал Гор, «Построение информационного суперпути», наконец не дошла до сознания китайцев. В том году основали первую китайскую компьютерную сеть. Первый публичный сервер Интернета появился в 1995 году. В следующие восемь лет число китайских пользователей Интернета в среднем ежегодно утраивалось, увеличившись с сорока тысяч до пятидесяти девяти миллионов ста тысяч человек. К началу 2005 года, по оценкам, оно преодолело планку в сто миллионов человек.
Как и в случаях с большинством изобретений и новшеств, проникших в Китай из-за границы, правительство стремится контролировать и определять пользование Интернетом. Интернет в соответствии с официальным положением является инструментом развития, призванным побуждать экономический рост, предоставляя удобства для делового общения и инвестирования. Признав в 2000 году за Интернетом «важную роль в обеспечении мирового экономического роста», преемник Дэна, Цзян Цзэминь, выражал надежду на «усиление администрирования здоровой информации» в сети, чтобы можно было, как всегда, надзирать за движением через Великую стену.
Не требовалось великой проницательности, чтобы в 1990-х годах предсказать — дела виртуальные не смогут быть полностью обрезаны и высушены, как того хотелось правительству, а Интернет станет во многих разных руках потенциальным средством разрушения ментальности Великой стены и даст — по китайским стандартам неограниченную — свободу голоса неофициальным источникам новостей, активистам демократии, гражданским и правовым организациям, религиозным культам, футбольным фанатам и помешавшимся на сексе горожанам. США, несомненно, с удовольствием отметили — все это в докладе Пентагона в 1995 году они предсказали: Интернет будет представлять «стратегическую угрозу для авторитарных режимов». Бросая Пекину вызов, Билл Клинтон в 2000 году сказал журналистам: китайское правительство обнаружит — насилие в компьютерной сети организовать так же трудно, как «пытаться прибить к стене медузы». По заявлению кандидата в президенты Джорджа У. Буша в 1999 году, уже тогда оседлавшего нынешнего фирменного конька, если Интернет укоренится в Китае, то «джинн свободы будет выпущен из бутылки». В промежутке между 1990-ми годами, когда политическая свобода большинства региональных газет ограничивалась правом изменять очередность фотографий руководства, помещенных в национальной газете «Жэньминь жибао», и 2005 годом, когда телевизионные мыльные оперы стали покалишь на пару тактов более психологически сложными, чем произведения социалистического реализма, китайское виртуальное пространство предложило людям очень нужный медийный форум, позволив им тем самым чувствовать себя комфортно.
