«Люди начинают интересоваться очень некрасивым человеком, не думая о его безобразии, и в конце концов безобразие становится красотой» — такое сложное определение дал этому феноменальному явлению Стендаль. Очень может быть, что так и есть на самом деле. Во всяком случае, Петр III «дурную и жадную» Воронцову любил, как Ромео, и ревновал, как Отелло, прощая ей все ее капризы, на которые-то она никакого права не имела. По нашему наивному мнению, капризничать допустимо только красавице, а не «широкорожей» престарелой графине. Но вот один факт, описанный придворным ювелиром Позье, говорит о ревности царя и о капризе графини.
«Я явился к графине Елизавете Воронцовой, которой привез букет из бриллиантов. Она узнала, что у меня есть такой букет, и потребовала его себе. Я спросил у ее горничных, встала ли графиня. Они отвечали мне, что „не встала, но и не спит, потому что не в духе“. — „В таком случае я уйду“, — сказал я. Но они меня задержали и просили подождать, так как уже доложили обо мне и боялись, чтобы графиня не рассердилась. „Один вы можете развеселить ее“, — говорили они. Мне пришлось дожидаться. Некоторое время спустя меня пригласили в комнату графини, которая сидела перед туалетным столиком. Я, приоткрыв дверь и пристально посмотрев на нее, сказал: „Вы не в духе, поэтому я уберусь“. Она вскочила со стула и сказала: „Нет, не уходите. Что вы мне принесли хорошенького?“ — „У меня ничего нет для тех, кто не в духе“. Она накинулась на меня и начала шарить в моих карманах. В эту самую минуту вошел император. „Это что такое?“ — вскричал он. Я отвечал, что очень рад, что его величество явился ко мне на выручку, что я пришел показать графине хорошенький букет из бриллиантов, но, застав ее не в духе, не хотел его показывать. „Очень хорошо, Позье, не давайте ей, а отдайте мне“. Это я исполнил, несмотря на все усилия и старания графини отнять у меня букет. Император тут же подарил графине этот букет, но с условием, чтобы она развеселилась»[177].
Словом, эта Воронцова так царя окрутила, что он начал серьезно подумывать, как бы законную жену по примеру некоторых своих царствующих предшественников в монастырь заточить и на Воронцовой жениться. Такие угрозы Екатерине прямо высказывал.
Так что мы ни чуточки не осуждаем Екатерину, что она впоследствии так категорически разделалась со своим супругом. Как говорится в криминалистике, это была вынужденная мера пресечения. И весь мир Екатерину правильно понял. Недаром даже дружок Петра III великий прусский Фридрих II оправдывал Екатерину II. «Хотя я теперь немного в ссоре с императрицей, я должен отдать ей справедливость: она была молода, одна в чужой земле, ей угрожало удаление от мужа и заключение»[178].
Но пока, значит, муж Екатерины II любовным утехам с Воронцовой предавался, она, брошенная жена, тоже не дремала и в объятьях любовников себе успокоение находила. Конечно, выбор был небольшой, но, слава богу, среди самого «серого и неинтересного» подвернулся ей под руку денщик ее мужа Сергей Салтыков. О нем Екатерина II писала так: «Он был красив, как день, и никто при дворе не мог сравниться с ним в красоте. Я сопротивлялась его искушениям в течение всей весны и лета».
Ну зачем же так долго сопротивляться при постылом муже?
Более горячее и сложное чувство у нее будет к Захару Чернышеву: здесь в легкий флирт вмешалась любовная горячка, заставляющая Екатерину мучиться и страдать, как каждую влюбленную женщину, с той только разницей, что, будучи хорошей актрисой, она даже сама перед собой играла, желаемое принимая за действительное. Раз ее душе и сердцу угодно было любить и страдать, пусть будет так, но по большому счету, конечно. Нечего, подобно непутевому муженьку, по мелочам размениваться. И с истинно шекспировским драматизмом описывает она в письме к Чернышеву свои сердечные муки: «Первый день как будто ждала вас, так вы приучили меня видеть вас. На другой день находилась в задумчивости и избегала общества. На третий смертельно скучала. На четвертый аппетит и сон покинули меня. Все мне стало противно: народ и прочее… На пятый полились слезы. Надо ли после того называть вещи по имени? Ну вот: я вас люблю». Видите, как она умела анализировать свое состояние! Называла вещи своими именами: у нее любовная меланхолия, она любит!
Затем приходит Станислав Понятовский. Поляк и польский посланник в Петербурге. Все его качества можно изложить в двух словах: красивый и учтивый. Он понравился юной Екатерине и, став самодержавной царицей, она не забыла своего прежнего фаворита. Она заставила дать польскую корону своему прежнему любовнику. И вот в 1764 году сын мазовецкого воеводы Станислав Понятовский был посажен на польский престол. Плохоньким, надо вам сказать, королем он оказался. Проворонил, прошляпил три раздела Польши, когда это гордое государство надолго свою самостоятельность утратило, а Понятовский еще и ручку государыне целовал. А она его даже уважать перестала и очень пренебрежительно о нем отзывалась, что уже само по себе было явлением из рук вон выходящим, поскольку Екатерина была излишне любвеобильна, заслуги своих фаворитов несуществующие до небес превозносила.
Словом, любовь Екатерине согревала сердце и помогала менее болезненно воспринимать явное пренебрежение супруга. А Петр III со своей Воронцовой слишком уж начали распоясываться. На одном из торжественных обедов Екатерина явилась с орденом Екатерины на белой ленте через плечо. Кстати, этот орден дается царями исключительно особам царского рода. Каково же было и ее и всех присутствующих изумление и как были шокированы все придворные, когда сидящая рядом с царем Воронцова «выступила» с таким же орденом. Бесстыдство и наглость Петра III и Воронцовой достигли своего апогея. По ночам Екатерина вынуждена была слышать подозрительные звуки, доходившие из смежной спальни, в которой разместились царь и его любовница.
Дошло до того, что Екатерина на торжественные обеды выходить боялась: муж ее публично называл «дурой» и все назло ей делал. Захочет, скажем, Екатерина апельсинку, так он приказывает вообще апельсины к столу не подавать. Захочет она у придворного ювелира Позье какую драгоценность заказать, Петр III тут как тут. Запрещает. В своих воспоминаниях Позье пишет: «Однажды, когда я выходил из ее (Екатерины II. — Э. В.) покоев, я встретил императора, выходящего из дворца со своими любимцами. Он меня спросил: откуда я? Я ему отвечал, что от императрицы, что она мне заказала вещицу, в которой она нуждается. Император с сердитым видом сказал мне, что он запрещает мне ходить к ней»[179].
Французский посланник Бретейль с горечью писал своему хозяину о горестном положении жены царя: «Она (Воронцова, конечно. — Э.В.) живет при дворе и пользуется щедротами без конца. Нужно сознаться, удивительный вкус. Екатерина выносит поведение Петра, а также надменность Воронцовой с поразительным терпением»[180].
Но сколько же терпеть можно! Покуда Екатерину насильно в монастырь не поволокли, она сама решила первый шаг сделать и муженька с трона спихнуть.
История знает много таких примеров. Это довольно часто бывало. И всегда почти это было на почве индифферентности мужей к своим женам.
Вечно они или любовниц имели, или вообще гомосексуализмом занимались. Жены не пожелали вечно несчастливыми ходить, а раз уж в семейном алькове ничего не получается, решили другим способом справедливость восстановить. Беспардонно муженьков с законного трона повыпихивали, а сами начали царством ли, королевством ли, но только неплохо управлять. Вспомним Изабеллу Французскую, дочь Филиппа Красивого. Плакалась она, плакалась на свою несчастливую судьбу, в которой у ее мужа в алькове для нее места не нашлось, поскольку он откровенно молодыми людьми интересовался и считал, что раз ребенка жене произвел, то долг перед монархией выполнил и может без помехи заняться и своими собственными удовольствиями. «Жива душа калачика хочет» — не так ли? Дети детьми, а для удовольствия что?
Да, дороженька к королевскому трону редко когда обходилась без крови. Второй сын того же Филиппа Красивого умер от яда, вложенного в корзиночку с миндалем в его спальне вредной бабой, свекровью его брата Филиппа V. И что же? Эксперимент удался. Людовик X отравился, а на престол встал по желанию свекрови его брат Филипп V. А отчего, думаете, умер Клавдий Тиберий? Он был дважды отравлен своей женой Агриппиной, поскольку та очень уж захотела своего сыночка Нерона на римский трон посадить. Вот хитрая бестия. Сначала, в молодости, конечно, девственность свою брату Калигуле подарила, потом, выйдя замуж за Клавдия Тиберия, заставила его усыновить Нерона и лучших ему учителей нанять. Сам Сенека был его воспитателем. Потом, когда Клавдий почувствовал угрызения совести по отношению к своему родному сыну Британику, которого в черном теле держал и внимания ему не оказывал, Агриппина решает отравить его. Наложила ему в любимое кушанье — грибы — изрядную порцию отравы, да так много, что организм рвотой ее отторгнул. Не растерявшись, Агриппина нанимает живо лекаря, и тот, якобы помогая, сует Клавдию в горло отравленное перо, и, конечно, тот в муках умирает. Думаете, дорогой читатель, Нерон благодарен был матери? Ничуть, уж больно она активно в государственные дела лезла, и он ее убил. Несколько раз пытался: то на худой, с дыркой корабль посадит, но Агриппина не утонула, то потолок на нее должен был сыпаться, и тут ничего не взяло. Тогда, рассердившись на такую живучесть матери, Нерон приказал ее без обиняков зарезать мечом, что и было исполнено.
