И показалось ему, что если царю укажут на него и доложат о его, Филькиных, подвигах во славу Петрова владычества, то царь обнимет и поцелует его и скажет всему народу: "Вот у вас тут новый объявился Минин, у вас под носом, а вы его не видите и не оценили по-настоящему. Что вы за люди?!" И всех укорит, а его осыпет наградами.
Эти размышления приободрили Фильку, и он немного высунулся вперед и в ответ на улыбку царицы, смотревшей, как ему казалось, на него, он смиренно потупил очи, стараясь выразить на своем лице преданность престолу...
Сожалел он в душе только об одном теперь. О том, что ему не видно своего лица - удается ли выразить на нем то, что хочется, и не заметно ли, что он, Филька, был раньше раскольщиком и помогал...
"Нет, нет! Лучше не думать, а то узнают!"
Филька оборвал течение мыслей, сделав лицо еще скромнее и счастливее.
Петр расспрашивал Волынского: сохранился ли в Нижнем кто-либо из рода Мининых, и узнав, что никого не осталось, выразил свое по этому поводу сожаление. То же самое высказала и царица.
- Однако надобно будет нам всем помолиться у гробницы сего великого мужа, коему все мы обязаны нашим благополучием. И не может быть того, чтобы когда-либо имя сего героя было забыто на нашей земле! Ибо оно есть знак непобедимости родины нашей.
Сказав это, Петр поднялся и помолился. Точно по команде поднялись и все присутствующие и тоже перекрестились.
После обеда Петр верхом, окруженный нижегородскими властями и генералами, поехал осматривать город.
IV
Филька встречал царя, а Степанида пекла сладкие пироги и крендели; ее сынишка ползал тут же на большом ковре; она поминутно оглядывалась и покрикивала на свою "радость".
И вот вдруг дверь отворилась, а на пороге появился цыган Сыч. Руки опустились от неожиданности и страха у Степаниды Яковлевны. Она смотрела на него и не могла слова вымолвить, - на языке вертелось одно: "Уходи! Зачем пришел?" А сказать не было сил.
Цыган Сыч мягко, вежливо вошел в горницу и без приглашения сел на скамью.
- Не ждала, как видится?
- Я тебя и в живых-то не считала, а не токмо что... а ты вот, оказывается, ишь! - сказала она с какою-то досадою, отвернувшись от гостя. Сыч улыбнулся, заиграл белками:
- Не одним купцам небо коптить, небось, и нашему брату хочется.
А потом перевел взгляд на ребенка.
- И-их, какой алашка-букашка! Чей это?
Степанида вспыхнула:
- Мой.
- Э-эх ты, - вздохнул цыган, оглядывая с ног до головы Степаниду и качая головой.
- А ты уходи, - всполошилась она, - а то, пожалуй, Филька придет, да пристав Кузьма Петрович с ним, да Пушников - нехорошо будет...
- Не бойся... За царем бегают они по городу, как на собачьей свадьбе.
- Но могут соседи увидать... Уходи.
Сыч опять вздохнул, не спуская с нее грустного взгляда.
- Я пришел увести тебя с собой...
- Куда?!
- Мало ли места в нашем царстве-государстве?
- Я - жена... Венчанная теперь.
- А это не беда... Поп и у меня найдется. Какую хочешь службу тебе отслужит, а супружествовать не хуже Фильки буду... Была бы ноченька светла да месячна, были бы мысли соколиные да конь лихой.
И подошел к Степаниде. Хотел ее обнять, а она отскочила, лицо ее стало испуганным:
- Что ты! Что ты! Я жена живого мужа... И притом же: грех! Обманывать нельзя, да и дитя смотрит на нас...
- А я уберу его, - нагнулся Сыч, чтобы взять ребенка и унести в соседнюю горницу.
Степанида бурею сорвалась с места и, схватив цыгана за плечи, с силою оттолкнула его в сторону.
- Ого! - сказал он. - Ты такая же сильная. А душа стала у тебя овечья...
Петюшка смотрел на "дядю" большими черными глазами, в бахроме крупных ресниц, с любопытством. Улыбнулся. Обнажив сильные, белые зубы свои, добродушно улыбнулся и цыган.
- Не узнаешь? - потрепал Сыч весело Петюшку за подбородок. У Степаниды навернулись слезы.
- Он маленький, - сказала она растроганно.
Сыч остановил долгий, пристальный взгляд на ней.
- Не хочешь с ним расставаться? - спросил он Степаниду, указывая на мальчика.
- Да.
- Мы и его захватим с собой...
- Зачем мучаешь меня? Что я тебе сделала плохого? - заплакала Степанида.
Лицо Сыча было озабоченным. Он обнял жонку, стал утешать:
- Голубиная радость моя! Лебедь белокрылая моя, лебедушка! Не плачь, не тужи, Яковлевна... Замучил тебя аспид твой Сухарь Сухаревич, первой гильдии свиная харя. Скажи слово - и убью я его, гада этакого, и зарою тут же, под его хоромами, подлого.
Степанида вырвалась из объятий Сыча, подхватив с пола сынишку, и побежала в соседнюю комнату.
- Куда, куда ты, голубиная моя радость! - рванулся цыган за ней.
- Уйди! - завизжала она, а лицо ее стало таким злым и противным, что у Сыча невольно мелькнула мысль: "Ужели это Степанида?!"
Он остановился посреди комнаты на ковре, растерянно поглаживая курчавую голову.
- Что же теперь ты - за человека меня, выходит, не считаешь? обиженно спросил он.
Степанида сидела надутая, прижав к себе крепко своего сына, точно кто-то собирался его отнять у нее.
- Ты чего же испугалась? - продолжал цыган. - Взгляни на мальчишку... Не могут же от рыжей лисы родиться черно-бурые щенята?
- Не твое дело! - огрызнулась Степанида.
- Как же так не мое дело? - ухмыльнулся двусмысленно цыган. - Не поверю я, чтобы забыла ты нашу тайную любовь с тобою.
- Никакой любви и не было.
- Гляди! - цыган, играя белками, показал перстом на мальчика.
- Это - сын Филиппа.
- Мой! - уверенно сказал цыган. - Смотри!
- Твоего тут ничего нет. Все наше!
Глаза цыгана Сыча сверкнули негодованием, ноздри зашевелились.
- Не ваше, а мужицкое... Твой Филька - вор из воров и предатель хуже Иуды, чтобы его черти копытом на том свете затоптали. А ты...
Сыч не договорил. Его взгляд опять смягчился:
- Слушай, мой цветок алый, мною же сорванный и к сердцу накрепко приколотый! Никогда я женщину никакую не обижаю... Убей меня, повесь, зарежь, а женщину я не трону пальцем против ее воли, отказу мне и так же не бывает... Господь не забывает меня... Дает утешения...
- Я не боюсь тебя. Попробуй полезь! - грубо сказала Степанида, погрозив ему кулаком.
- А у меня есть вот что... Не пугай! - Сыч показал из-под полы пистоль, а из-за пазухи страшное лезвие. - Однако я и тогда не трону тебя... Не для тебя такие подарки. Да и сынка жаль. С кем он останется?
- Уйди, говорю! - замахала на него руками Степанида. - Дура была я! Дура! Каюсь! Каждый день молюсь богу, чтобы простил меня... Насотворила много я перед богом прегрешений. Наплутано мною и перед царем и перед людьми немало. Гадкая я! Грязная!..
И опять заплакала.
Цыган сконфуженно огляделся кругом, не зная, что ему теперь делать.
- Не плачь, - успокоил он, - я уйду. А теперь послушай только, радость моя. Из степей к тебе пришел я... С понизовья. Софрон поклон прислал тебе. Жив он и здоров... Подымает народ... Полюбили его казаки и степные кочевники. Милая моя, бунт готовится против царя. Уйдем в степи! За правду и помереть любо.
Степанида насторожилась.
- Бунт?!
- Да.
- А где же Софрон? В точности?
- Не скажу.
- Почему?
- Лишнее. Однако прощай! Разлюбила? Не поминай тогда лихом. Насильно мил не будешь... Разные дороги у нас теперь...
Степанида быстро посадила ребенка на пол, метнулась за Сычом.
- А тут не будет бунта? - озабоченно спросила она, ухватив его за рукав. - Скажи!
- Везде, лебедь моя, будет. Прощай!.. Народ постоит за себя...
Хотела она его о чем-то еще спросить, но того уже и след простыл. Степанида вернулась к ребенку, прижимая его к груди. В глазах ее разрастался ужас.
V
В своем каменном двухэтажном доме, напротив кремля, бургомистр Пушников вечером в день приезда царя устроил пир. Лучший дом воздвиг себе Пушников на посаде; и куда же было пригласить купечеству царя, как не в этот именно дом*.
_______________
* На месте этого дома позднее было выстроено каменное здание
семинарии.
Царь вызвал с галиоты команду трубачей и флейтистов - они огласили окрестности таким густым трубным звуком, что старые люди подумали: не архангел ли то Гавриил сошел с неба и трубит, надрывается, извещая о скончании века, согласно Библии? Однако на небе ничего такого не оказалось. Но кто моложе, тот успокаивал, говоря:
- Коли царь приехал, всего жди! И ничему не удивляйся!
А царь игрою трубачей не удовольствовался: сам трубить принялся. Щеки его, и без того пухлые, вздулись еще больше, усы топорщились, глаза, того и гляди, вылезут и поползут по трубе... "С нами крестная сила!" - жались от изумления и страха торговые люди друг к другу, а царица Екатерина сидит себе спокойно, будто с ее мужем ничего и не происходит.
В близлежащих переулках и уличках набились посадские зеваки, глазели в сторону бургомистровского дома. Когда стемнело, вокруг пушниковского жилища зажгли масло в плошках. Петр вышел на волю с самим хозяином и Волынским, отдуваясь: в доме стало слишком жарко; от вина, от шума разгорячился народ. Вышел царь и сапогом сшиб в овраг горящую плошку: "зело паскудное украшение".
