85
Въ "Запискахъ Смирновой" не разъ разсказывается, съ какимъ благоговѣніемъ слушалъ Гоголь все, что говорилъ Пушкинъ. Многія изъ его замѣчаній и сужденій Гоголь немедленио записывалъ въ записную книжку.
Мысли, имъ выработанныя въ это время, нашли себѣ выраженіе въ тѣхъ статьяхъ, которыя вошли позднѣе въ составъ его сборника "Арабески".
Онъ съ презрѣніемъ отзывался о своихъ первыхъ произведеніяхъ, которыя принесли ему славу: "да обрекутся они неизвѣстности, — писалъ онъ о "Вечерахъ на хуторѣ", — покамѣстъ что-нибудь увѣсистое, великое, художническое, не изыдетъ изъ меня!" Съ этимъ «великимъ» онъ хотѣлъ связать то "большое дѣло", о которомъ онъ мечталъ. "Я вижу яснѣе и лучше многое, нежели другіе, — писалъ онъ матери въ 1833 году. — Я изслѣдовалъ человѣка отъ его колыбели до конца, и отъ этого ничуть не счастливѣе. У меня болитъ сердце, когда я вижу, какъ заблуждаются люди. Толкуютъ о добродѣтели, о Богѣ и, между тѣмъ, не дѣлаютъ ничего. Хотѣлъ бы кажется, помочь имъ, но рѣдкіе, рѣдкіе изъ нихъ имѣютъ свѣтлый, природный умъ, чтобы увидѣть истину моихъ словъ". Гоголь даже одно время бросилъ совсѣмъ писать, мучаясь тѣмъ, что его великіе замыслы не находятъ себѣ великаго воплощенія, "мелкаго (писать), — говоритъ онъ, — не хочется, великое не выдумывается".
Въ 1-ый разъ поставленъ на сцену 19 апрѣля 1836 г.
Это понялъ императоръ Николай Павловичъ, присутствовавшій на первомъ представленіи комедіи. "Ну, пьеска! — сказалъ онъ — всѣмъ досталось, a больше всѣхъ мнѣ!"
Смыслъ этой фразы обращенной въ комедіи, словно къ публикѣ, дѣйствительно, загадочный, разъясняется только этими словами Гоголя.
Это онъ сдѣлалъ не только въ частныхъ беседахъ и письмахъ, но и въ нѣсколькихъ объяснительныхъ статьяхъ, посвященныхъ «Ревизору»: "Отрывокъ изъ письма, писаннаго авторомъ послѣ перваго представленія «Ревизора» къ одному литератору", въ "Предувѣдомленіи для тѣхъ, которые хотѣли бы сыграть, какъ слѣдуетъ «Ревизора» и въ комедіи, Театральный разъѣздъ послѣ представленія новой комедіи" (1842), "Развязка Ревизора".
"Я живу около года въ чужой землѣ,- писалъ онь одному другу, — вижу прекрасныя небеса, міръ, богатый искусствами и человѣкомъ; но развѣ перо мое принялось описывать предметы, могущіе поразить каждаго? Ни одной строки не могъ я посвятить чуждому. Непреодолимою цѣпью прикованъ я къ своему, и нашъ бѣдный, неяркій міръ, наши курныя избы, обнаженныя пространства предпочелъ я небесамъ лучшимъ, привѣтливо глядѣвшимъ на меня".
"Ночи на виллѣ" — произведеніе, въ которомъ Гоголь изображалъ смерть Вьельгорскаго.
Особенно серьезно заболѣлъ онъ въ Вѣнѣ въ 1840 г.
Онъ чувствовалъ себя духовно-близкимъ лишь къ Жуковскому, который, подъ старость такъ же, какъ и Гоголь, совсѣмъ ушелъ отъ жизни и ея интересовъ въ свой собственный міръ; онъ, подобно Гоголю, тоже сдѣлался мистикомъ. Близокъ былъ Гоголь и со Смирновой, которая увлеклась религіей.
"Для своихъ московскихъ друзей Гоголь на склонѣ лѣтъ являлся живымъ воплощеніемъ ихъ сердечныхъ чаяній. Малороссъ, который пишетъ по-русски и любитьМоскву, человѣкъ религіозный и большой патріотъ, геніальный художникъ, въ развитіи своего таланта ничѣмъ не обязанный Западу, мыслитель, задумавшій сказать свое глубокое, Юогомъ вдохновенное слово о Россіи, — слово, которое должно открыть русскимъ глаза на святую добродѣтель и великое призваніе ихъ родины — такой человѣкъ долженъ былъ быть принятъ москвичами (славянофилами) какъ великій залогъ того, на что Россія способна безъ посторонней помощи" (Котляревскій).
"Человѣческое чувство вопіетъ противь этого", сказаль одинъ «гуманный» цензоръ. "Хотя, конечно, эта цѣна дается за одно имя, написанное на бумагѣ, но все же это имя — душа, душа человѣческая; она жила, существовала. Этого ни во Франціи, ни въ Англіи и нигдѣ нельзя позволить. Да послѣ того ни одинъ иностранецъ къ намъ не пріѣдетъ!"
Онъ шлетъ благословенія vатери, сестрамъ, друзьямъ. Преосвященному Иннокентію онъ тоже шлетъ благословеніе: "Жму заочно вашу руку, — пишетъ онъ и силою вашего жe благословенія благословляю васъ! Неослабно и твердо протекайте пастырскій путь вашъ. Всемогущая сила надъ нами. Ничто не совершается безъ нея въ мірѣ: и наша встрѣча была назначена свыше. Она — залогъ полной встрѣчи y гроба Господня".
А. Котляревскій говоритъ слѣдующее: "Подборъ книгъ чрезвычайно любопытный. Это библіотека, составленная изъ сочиненій лучшихъ выразителей тѣхъ поэтическихъ мотивовъ, которые преобладаютъ въ поэзіи самого Гоголя. Платонъ и Шиллеръ, какъ пѣвцы того міра идей, тоска по которымъ не покидала нашего писателя во всѣ моменты его жизни. Петрарка, какъ пѣвецъ неземной любви, влюбленный въ воздушный женскій образъ, которымъ бредила и разгоряченная фантазія нашего поэта; Аристофанъ — Гоголь Аѳинской республики. Винкельманъ — восторженный жрецъ античной красоты и, наконецъ, Тикъ, — средневѣковый палладинъ-кудесникъ, живувшій въ такомъ ладу со всѣми привидѣніями".
Кромѣ того, указаны слѣды вліянія Байрона, Пушкина ("Евгеній Онѣгинъ"), Батюшкова ("Странствователь и Домосѣдъ").
Въ поэмѣ встрѣчаются такія строки:
"Подымается протяжно
Въ бѣломъ саванѣ мертвецъ;
Кости пыльныя онъ важно
Отираетъ, молодецъ".
Или:
"И остальная жизнь моя -
Заплата (т. е. плата) малая моя
За прежней жизни злую повѣсть".
См. выше, ч. II моей "Исторіи".
См. выше, II ч. моей "Исторіи", главу о романтизмѣ. Фантастическій элементъ — одинъ изъ существенныхъ признаковъ романтизма.
Онъ пользовался при этомъ не только произведеніями чисто-народной малороссійской фантазіи, но черпалъ сюжеты и изъ литературы, особенно нѣмецкой романтической поэзіи.
Кромѣ народнаго повѣрія о цвѣтахъ папоротника, о колдунахъ и вѣдьмахъ, въ этой повѣсти мы встрѣчаемъ отраженіе дегенды о продажѣ души дьяволу изъ-за любви къ женщинѣ. (См. 2-ой вып. 1-ой части "Исторіи",Чудо о прельщенномъ отрокѣ" и др.).
"…И всѣ, сколько ни было ихъ тамъ, какъ хмельныя, отплясывали какого-то чертовскаго трепака. Пыль подняли, Боже упаси, какую! Дрожь бы проняла крещенаго человѣка при одномъ видѣ, какъ высоко скакало бѣсовское племя… Только завидѣли дѣда — и турнули къ нему ордою. Свиныя, собачьи, козлиныя, дрофиныя, лошадиныя рыла, — всѣ повытягивались, и воть такъ и лѣзутъ цѣловаться".
"…Спереди совершенно нѣмецъ: узенькая, безпрестанно вертѣвшаяся и нюхавшая все, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, какъ y нашихъ свиней, кругленькимъ пятачкомъ; ноги были такъ тонки, что, если бы такія имѣлъ яресковскій голова, то онъ переломалъ бы ихъ въ первомъ казачкѣ, но зато сзади онъ былъ настоящій губернскій стряпчій въ мундирѣ, потому что y него висѣлъ хвостъ такой острый и длинный, какъ теперешнія мундирныя фалды; только развѣ по козлиной бородѣ подъ мордой, по небольшимъ рожкамъ, торчавшимъ на головѣ, и что весь былъ не бѣлѣе трубочиста, можно было догадаться, что онъ не нѣмецъ и не губернскій стряпчій, a просто чортъ".
"…Co страхомъ оборотился дѣдъ… Боже ты мой, какая ночь! ни звѣздъ, ни мѣсяца; вокругъ провалы; подъ ногами круча безъ дна; надъ головою свѣсилась гора, и воть-вотъ, кажись, такъ и хочетъ оборваться на него! И чудится дѣду, что изъ-за нея мигаетъ какая-то харя: y! y! носъ — какъ мѣхъ въ кузницѣ; ноздри — хоть по ведру воды влей въ каждую! губы, ей-Богу, какъ двѣ колоды! Красныя очи выкатились на верхъ, и еще языкъ высунула и дразнитъ… Вотъ чудится ему, что пень дерева пыхтитъ и дуется, показываются уши, наливаются красные глаза, ноздри раздулись, носъ поморщился, и вотъ, такъ и собирается чихнуть".
Особенно ярко сказываетея эта манера письма въ общеизвѣстномъ описаніи Днѣпра ("Чуденъ Днѣпръ…"). Здѣсь гиперболы, бьютъ въ глаза (…рѣдкая птица долетитъ до середины его…); метафоры порой вызываютъ недоумѣніе (напр.: "сыплется громъ").
