Большую часть времени она проводила в Балморале с самыми верными людьми: конюшим Генри Понсонби (ему она строго велела «не слишком веселиться») и бывшим грумом Альберта шотландцем Джоном Брауном. 39-летний Браун был настоящим шотландцем — суровое мужественное лицо, открытые, хоть и грубоватые манеры, безукоризненная честность. В какой-то мере он возместил королеве потерю друга-мужчины, в котором она всегда нуждалась. Необычная фамильярность лакея со своей госпожой не осталась без внимания; как-то королева, выходя из комнаты, спокойно перешагнула через валявшегося на пороге пьяного Брауна. Бульварная пресса распространяла слухи о романе Виктории со слугой, даже об их тайном браке. Ее иронически называли «миссис Браун». Джон ездил с ней повсюду, и его присутствие вызывало некоторый шок при дворе, пока Виктория не сказала Понсонби: «Королеве нельзя диктовать или запрещать то, что служит ее успокоению». Были ли королева и слуга любовниками, сказать трудно; однако несомненно, что она нуждалась в Брауне так же, как некогда в Мельбурне. Она не позволяла ему жениться и покинуть ее, пила с ним виски, ездила в шотландские горы; перед смертью Виктория велела положить ей в гроб фотографию любимого лакея. Принц Уэльский и другие родственники терпеть не могли Брауна, и, став королем, Берти лично расколотил палкой несколько его статуй, расставленных в саду Виндзора.
А потом на горизонте появился новый герой, более подходящий в качестве опоры для пятидесятилетней королевы с девятью детьми. В 1868 году престарелый Дерби уступил свое кресло 64-летнему Бенджамину Дизраэли, который сильно отличался от богатых аристократов, составлявших английскую элиту. Пользуясь его собственными словами, он «вскарабкался на смазанный маслом шест сам, без всякой поддержки». Сын еврея-литератора, он пробился к вершинам общества благодаря своим уму, таланту, оригинальности и обаянию. Он сменил множество профессий, добился славы и богатства, но все равно казался многим аристократам выскочкой, едва ли не представителем низов общества. Этого острослова и модника обожали блестящие женщины, а сам он обожал свою жену — некрасивую, но с большим приданым. Конечно, излучавший любезность Дизраэли отличался в лучшую сторону от грубияна Брауна, и королева была очарована.
Удовольствие от первого знакомства было недолгим — первый кабинет Дизраэли сменился правительством либерала Уильяма Гладстона, который куда меньше понравился Виктории. Гладстону тогда было под шестьдесят, он происходил из богатой семьи, давно и профессионально занимался политикой и говорил не о намазанном маслом шесте, а о «медленном пути в гору со все нарастающей ношей». Он носил строгий сюртук и обладал стальным взглядом хищной птицы; он знал, что неприятен королеве, хотя восхищался высокими моральными принципами ее и Альберта. Жена упрашивала его «приручить» Викторию, друзья убеждали не спорить с ней, но спор возник по первому же вопросу — о положении протестантской церкви в Ирландии. Это была опора Англии во враждебной католической стране, и ей выплачивали государственные субсидии. Гладстон предложил субсидии отменить; королева была так разгневана, что не явилась на открытие парламента и опять отдалилась от общественной жизни.
Гладстон искренне недоумевал, почему королева так его не любит. А ее раздражали его бесконечные монологи («Мистер Гладстон, мы не на митинге»), она не понимала его витиеватых записок. Он сожалел, что «королева стала невидима, а принца Уэльского не уважают», но его попытки вернуть принцу уважение не имели успеха. Он пытался сделать наследника вице-королем Ирландии — королева заявила, что там неподходящий климат. Хотя между матерью и сыном не было открытой вражды и Виктория говорила: «Я не знаю наследников милее и непритязательнее, чем Берти», — но она не сделала ничего, чтобы подготовить его к роли монарха. Газеты писали: «Ее Величеству кажется, что она будет царствовать вечно». Возможно, Виктория не могла простить сыну того, что он отчасти был виновен в смерти Альберта. Естественно, что принц и его молодая жена начали, как это водилось в Ганноверской династии, формировать собственный двор, где преобладали три типа людей, пугающих королеву: финансисты, евреи и американцы. Там веселились, посещали скачки, играли в карты; начались первые скандалы. Виктория спасалась в Балморале, где занялась литературой — в 1868 году были опубликованы «Страницы из дневника нашей жизни в шотландских горах», и она стала первой коронованной писательницей со времен Якова I. Конечно же, книга была посвящена Альберту: «Дорогой памяти того, кто делал жизнь автора яркой и счастливой». Книга имела успех и вдохновила Дизраэли на знаменитую фразу: «Мы с вами как писатели…»
В феврале 1869 года оправдались худшие опасения королевы относительно сына: его вызвали в суд свидетелем по делу о разводе. Ничего страшного в этом не было, но пару раз Эдуарда освистали в театре. Виктория не могла понять, что ее поведение расшатывает монархию гораздо сильнее, чем невинные шалости ее сына. Гладстон с огорчением констатировал, что «королевское семейство явно пренебрегает своими общественными обязанностями». В 1870 году, когда Пруссия разгромила Францию, разрушив шаткую империю Наполеона III, королева интересовалась только здоровьем дочери Вики. Ее пуританство стало почти болезненным, и она даже назвала прусские бомбардировки Парижа «высокоморальным делом». Гладстон начал следовать советам жены и пытался «приручить» королеву: уговаривал пораньше уехать из Балморала, приглашал на открытие моста, убеждал лично открыть сессию парламента. Она отвечала, что избыток работы убил ее мужа и она не позволит сделать то же с ней, а когда эти отговорки не сработали, открыто обвинила премьера в стремлении использовать ее в своих политических целях. Он назвал это «самым большим оскорблением, полученным за сорок лет политической деятельности». Единственным мероприятием, которое она посетила, было открытие Альберт-холла — концертного зала, ставшего памятником ее мужу. К этому времени недовольство королевой стало таким сильным, что историк Чарльз Дилк публично предложил сделать Англию республикой.
Наконец удача повернулась к Гладстону лицом: в 1871 году принц едва не умер от тифа и тогда же на жизнь королевы было совершено новое, уже шестое покушение. Верный Браун получил золотую медаль за то, что обезоружил нападавшего, чей пистолет оказался не заряжен. Тем не менее волна народного сочувствия смыла республиканские симпатии; Гладстон тут же возобновил свои уговоры, предложив королеве если не посещать публичные мероприятия самой, то хотя бы посылать туда принца Уэльского. Он настаивал, что «этот вопрос важнее, чем кажется королеве». Он опять предложил отправить принца в Ирландию и снова получил отказ, из-за чего отказался ехать с обычным визитом в Балморал. Понсонби писал, что Виктория подвергает монархию большой опасности: «Министры быстро привыкли не держать ее в курсе дел и даже радуются возможности заполучить всю власть в свои руки».
В следующем году королева принимала у себя шаха Персии с его тремя женами и восточным колоритом, который шокировал Гладстона. Тогда же принц Альфред захотел жениться на Марии, дочери российского императора Александра II. Однако царица Мария Александровна посчитала такой брак мезальянсом и предложила Виктории приватно встретиться в Германии, чтобы обсудить ситуацию. Королева была глубоко оскорблена; дочери Алисе, которая вступилась за брата, она сказала: «Не думаю, дорогая, что ты должна указывать мне, что делать; я на троне на двадцать лет дольше русского императора, и я носитель суверенитета, в отличие от императрицы. Как можно подумать, что я, как молоденькая принцесса, в двадцать четыре часа соберусь и побегу на зов этих могущественных русских?»
В 1874 году либеральное правительство пало, и Гладстон удалился в свое имение выращивать цветы и читать Гомера. На Даунинг-стрит вернулся Дизраэли, который тут же явился к королеве, «расплывался в улыбке» и «порхал по комнате, как птичка». Виктории нравились только те мужчины, которые вели себя с ней, как любовники, и это прекрасно понимал новый премьер, который говорил: «Гладстон общается с королевой как с государственным учреждением, а я — как с женщиной». Это было цинично, но оправданно; королева наконец стала выглядеть и вести себя как королева. Дизраэли изобрел блестящий ход — сделать ее императрицей Индии. Сын и дочь Виктории породнились с императорскими фамилиями Германии и России, и она говорила Понсонби: «Я уже императрица, и, пожалуй, мне лучше назваться императрицей Индии». Она была очень довольна как новым титулом, так и поездкой в Индию, где на дурбаре (собрании) трехсот индийских князей ей вручили усыпанную бриллиантами корону. В восторге был и принц; недовольной осталась лишь принцесса Александра, которую королева отказалась взять с собой. За свою услужливость Дизраэли, внук мелкого торговца, получил титул лорда Биконсфилда. Свой индийский титул королева восприняла вполне серьезно и даже попыталась выучить хинди — язык новых подданных. Ее учителем и секретарем стал ученый индиец Абдул Карим Мунши, для которого в Балморале специально выстроили домик в восточном стиле.
