Всеобщее невежество и подозрительное отношение к иностранцам толкали церковные и светские власти на радикальные меры. Так в 1648 году юный царь Алексей Михайлович под нажимом консервативного духовенства запретил под угрозой строгих кар употребление в России табака, игру в шахматы, катание на качелях и скоморошество. Патриарх Иоаким, возглавивший консервативную реакцию в конце XVII столетия (после падения «либеральной» царевны Софьи и прихода к власти ретроградной клики Нарышкиных), ностальгически вспоминал, что «гнусный обычай брадобрития во дни царя Алексея Михайловича был всесовершенно искоренён». Указами царя преследовались остатки язычества и жестоко предписывалось (под страхом суровых кар) обязательное посещение церкви населением по воскресным и праздничным дням. Неоднократно предлагалось (патриархами) полностью уничтожить Немецкую Слободу, закрыть протестантские церкви в Московии и выслать из России всех иноземцев (но даже во времена самой глухой реакции: в 1648–1652 и 1689–1695 гг. – это уже было невозможно: слишком зависело самодержавие от иноземных специалистов, офицеров и купцов).
А будущий церковный реформатор Никон, едва став патриархом по воле царя Алексея, начал с резко консервативных мероприятий, введя повсеместную изоляцию иноземцев в Московии и запретив настрого общение с ними русских людей. А в 1652 году Никон провёл первую (но не последнюю) в русской истории антиалкогольную кампанию: винные откупа были отменены (ненадолго), в каждом городе оставалась всего одна винная лавка, продавалась лишь одна бутылка в руки, была запрещена торговля в разлив. Но подобные жёсткие меры не могли ни укрепить нравственность русского населения, ни вернуть ему утраченную уверенность в себе, ни остановить западные влияния.
Так светские и церковные власти России XVII века колебались между непреклонной «борьбой за нравственность», искоренением всего иноземного и возвратом к «старине» и – половинчатыми (и насильственными) попытками избирательно внедрять в различных сферах жизни (включая церковную) иноземные новации. Впрочем, новые тенденции прокладывали себе путь, потихоньку просачиваясь в русскую жизнь тут и там: то в виде придворной моды на польское платье, то в виде привезённых из Парижа технических диковинок.
XVII век стал веком начала секуляризации (обмирщения) русской культуры. Возникает светская живопись (парсуны – портреты реальных людей, наряду с иконами), кокетливое и изящное «нарышкинское барокко» в архитектуре, расцветает народная литература (сатирические городские повести, высмеивающие пороки общества и полные скабрёзностей), появляются первые личные библиотеки и коллекции картин (у богатых вельмож). Сам Алексей Михайлович – консервативный, набожный, запрещающий иноземные обычаи своим подданным – не видел ничего зазорного в том, чтобы смотреть в Немецкой слободе театральное действо или дозволить выпуск (в единственном экземпляре и для строго ограниченного круга лиц!) первых придворных рукописных газет («курантов») или построить первый в России большой корабль «Орёл» (который ждала несчастливая судьба: он был сожжён во время восстания Разина). В моду повсеместно (в высших кругах) входят польские танцы, польская речь и платье. Побеждая в битвах Речь Посполитую, дикая Московия сама была отчасти завоёвана высокой культурой Польско-Литовского государства, его вольными и рыцарственными манерами.
В 1687 году, в конце правления покровительствовавшей просвещению царевны Софьи в Москве было наконец создано первое высшее учебное заведение: Славяно-греко-латинская Академия, в которой должны были преподавать учёные греки и украинцы и которая была призвана стать не только центром православного образования, но и высшим государственным инквизиционным органом, имеющим полномочия определять, насколько «православны» (а значит, допустимы) те или иные учения. Во всём этом чувствовалось новое, причудливо переплетающееся со «стариной» и часто отступающее под её натиском. (Например, после падения правительства Софьи и Голицына в 1689 году и воцарения Петра I к власти пришла партия Нарышкиных, поддержанная патриархом Иоакимом, начавшая гонения на иноземцев, сожжение образованных и мыслящих людей и разграбление остатков казны.)
По словам С.Т. Жуковского и И.Г. Жуковской: «Приверженность к западной науке по-прежнему могла стать поводом для обвинения в чернокнижии, а во взглядах украинских богословов напряжённо искали ереси». Общим убеждением оставалось, что «кто по латыни научится, тот с правого пути совратится». Однако, сам любивший многие западные забавы и технические новинки и в то же время искренне чтивший «старину», Алексей Михайлович сделал воспитателем своих любимых детей Фёдора и Софьи учёного белорусского монаха Симеона Полоцкого – выдающегося поэта, книгочея и просветителя. Воспитанные таким наставником, Фёдор и Софья оказались наиболее «западнически» настроенными и образованными правителями России в XVII веке.
Неудивительно, что трагический, страшный, катастрофический, контрастный XVII век оказался веком раскола, пронизавшего всё русское общество и православную церковь. Потребности державы (в развитии образования, унификации церкви, росте её международных связей) и привычки народа, беспардонные абсолютистские поползновения самодержавного государства и церковная автономия, консерватизм «снизу» и модернизация «сверху» столкнулись между собой в непримиримом конфликте. Если при Михаиле Романове эти противоречия отчасти не были заметны – ибо единство церкви и государства поддерживалось тем, что страной и церковью управлял отец царя патриарх Филарет, то при Алексее Михайловиче, когда абсолютизм укрепился и была захвачена Левобережная Украина, трагическая развязка этих противоречий стала неизбежной.
Уже Соборное Уложение 1649 года резко ограничило права церкви, остановив процесс роста церковного землевладения и зафиксировав создание особого государственного Монастырского приказа для контроля над церковью и суда над церковными людьми. Однако в первые годы правления Алексея Михайловича неуклонное следование «старине» по-прежнему отождествлялось с истинным благочестием, а во главе церкви был поставлен властный и энергичный патриарх Никон, бывший любимцем царя и получивший от него при поставлении в чин самые широкие полномочия.
Первоначально Никон ориентировался на существовавший в Москве среди духовенства и тесно связанный со двором кружок «ревнителей древнего благочестия», выступавший за строгое соблюдение всех обрядов, борьбу с язычеством паствы, широкое проповедничество в церковной жизни, повышение нравственного уровня духовенства. В числе главных членов кружка, помимо самого Никона, были духовник царя священник Иван Вонифатьев, священники Иван Неронов и Аввакум Петров.
Никон собирал мощи святых, укреплял церковную иерархию и дисциплину, налаживал контакты с зарубежными православными церквями, отстаивал полу-теократическую идею о том, что «священство выше царства», стремясь к независимости от тотального контроля со стороны царского престола. По настоянию Никона даже был канонизирован и перевезён в Москву замученный Иваном IV митрополит Филипп, а Алексей Михайлович был вынужден публично покаяться перед церковью за злодеяния по отношению к ней со стороны своего, столь любимого и чтимого им предшественника.
Однако вскоре Никон, побуждаемый царём и опираясь на всю мощь самодержавной власти, в своих действиях далеко вышел за рамки программы кружка «ревнителей древнего благочестия», члены которого стали его злейшими и непримиримыми противниками. Осознав противоречие между некоторыми греческими обрядами и обрядами, практиковавшимися в русской церкви и узаконенными Стоглавым собором, Никон круто и одним махом решил разрубить этот узел, повелев в 1653 году следовать греческим обрядам (например, креститься не двумя, а тремя перстами, петь в молитвах «аллилуйя» не дважды, а трижды, выбросить из храмов иконы, не соответствующие византийским канонам и т. д.).
Церковный собор 1654 года поддержал начавшуюся реформу. Далеко не случайно, что год начала никоновских реформ оказался годом присоединения к России Левобережной Украины. В жертву государственно-державному могуществу России уже давно были принесены свобода личности, самоуправление городов, аристократические представления, региональная самобытность. Теперь потребовалась новая жертва – мессианско-националистическая идея «Москвы – Третьего Рима» и остатки церковной независимости. По словам П.Н. Милюкова: «Русскому человеку в середине XVII века пришлось проклинать то, во что столетием раньше его учили свято веровать. Для только что пробуждённой совести переход был слишком резок». Ещё совсем недавно, на Стоглавом соборе 1551 года русская церковь решила считать Русь подлинным хранителем православной чистоты, а греков – жалкими отступниками, а теперь вот патриарх Никон (и стоящее за ним самодержавие) заявлял на церковном соборе: «Я хоть и русский, и сын русского, но вера моя и убеждения – греческие». Такой поворот «генеральной линии» потряс и оскорбил общество.
