Наконец дошла очередь и до неё самой - кто-то осторожно подал мысль, что не худо было бы послушать мнение новых членов их литературного кружка, и Татьяна, нисколько не смущаясь, просто, но уверенно высказала свое мнение, потому что знала и любила этого поэта. Непринужденная манера, с которой говорила Таня, благородство, видевшееся в каждом её жесте и слове, всем понравились, а девушка была предельно довольна, что её слушали внимательно, признали равной себе.
- Приходите к нам по средам, Татьяна Николаевна. Мы вас полюбили... целовал хозяин руки Тане, когда на лестнице, выйдя проводить гостей, прощался с парящей над землей, счастливой девушкой.
- Придет, придет, не беспокойтесь, Каратыгин! - услышала Татьяна чей-то уверенный голос. - А сейчас надо бы помочь милой барышне до дому добраться.
- Ну, уж вы доставите, не бросите дорогой, коль у вас "мотор"! кудахтал хозяин, смотря сверху вниз на то, как очаровательная новая посетительница его салона спускалась по лестнице в сопровождении одного из самых важных гостей. А мужчина, шедший рядом с Таней по широкой лестнице, натягивая на руки дорогие перчатки на меху, хлопал ладонью о ладонь и говорил:
- Поверьте, на этих вечерах я ещё ни разу не видел более обаятельной и тонкой ценительницы поэзии. Мне кажется, сама Сафо явилась к нам, и уж счастлив будет тот из мужчин, кого она признает своим Фаоном.
Таня рассмеялась и посмотрела на красивого, уверенного в себе мужчину в коверкотовом пальто с каракулевым шалевым воротником и отлично выбритыми щеками.
- Но я не пишу стихов, а поэтому не могу называться Сафо, - чуть прищуривая свои черные глаза, сказала великая княжна. - Но так уж и быть, сегодня я позволю вам быть моим Фаоном. У вас, я слышала, автомобиль? Вам нетрудно будет довезти меня до дому? Я на Васильевском живу...
Когда они уселись на заднем сиденье роскошного "роллс-ройса" и незнакомец, точно фокусник, откуда-то извлек бутылку шампанского и бокалы, Таня испугалась - ей показалось, что этот элегантный и образованный мужчина станет предлагать ей что-то похожее на то, что предлагал её сестре Ольге какой-то красный командир. Но он хоть и угощал девушку шампанским, покуда автомобиль, ведомый шофером, мчал по ночным улицам Петрограда, но ничего предосудительного не произнес. И Таня даже удивилась, потому что она прекрасно видела, что сильно понравилась мужчине.
- Ах, какой же я неловкий, какой тюфяк! - беззаботно рассмеялся незнакомец, когда автомобиль затормозил у Таниного дома. - Я же, Татьяна Николаевна, так и не представился вам: Губанов Вадим Филиппыч, зампредседателя Петросовета, - товарища Зиновьева правая рука. Впрочем, все это пустяки, внимания не обращайте.
А когда Таня, у которой отчего-то заныло сердце и стали подкашиваться ноги, остановилась на лестнице и Губанов нежно коснулся пальцами её кожи чуть выше тонкой лайковой перчатки, а потом спросил, когда же они смогут увидеться вновь, после минутного раздумья сказала улыбающемуся зампреду Петроградского Совета:
- Будет от вас зависеть... - и, уже не оборачиваясь, застучала каблучками ботиков, взбегая наверх.
Скоро не только все сестры, но и Александра Федоровна, и Николай знали, что Татьяна, клявшаяся в том, что никогда не сойдется с неродовитым, эта неприступная великая княжна, как и Ольга, катается на автомобиле с каким-то мужчиной, но лишь Анастасия сумела выспросить у Тани, где служит её возлюбленный.
"Ну и Танечка у нас, однако! - рассуждала потом Анастасия. - Давно ли с подушкой из спальни Ольги уходила, кляла её за то, что та связалась с большевиком, а сама-то разве лучше? Ах, какого большевичка жирненького замарьяжила! Поди, спит теперь и видит себя какой-нибудь красной губернаторшей".
Но обида на сестру исчезала, как только Анастасия представляла и себя в объятиях мужчины. Тогда политические пристрастия, титулы, происхождение казались Анастасии глупыми ненужностями, важными, возможно, для мужчин, но не для женщин, ждущих любви, покоя, защиты и зарождения новой жизни в сердцевине их готовых к материнству молодых тел.
Нет, Николай устроил для Анастасии мастерскую не на десять, а на пять рабочих мест, с машинками "Зингер" самой последней модели, с манекенами и удобными столами для раскроя тканей, а главное, с хорошим освещением. Молоденькие мастерицы, работавшие под началом Анастасии, учились у юной хозяйки шить и сразу же работали на заказ, выполняя, пока не добьются совершенства, несложные операции. Выгода была взаимной: доход получали и Анастасия, и швеи, поэтому отношения в артели великой княжны были самые сердечные.
Однажды семнадцатилетняя Нюра, веснушчатая и такая же смешливая, как и хозяйка, заговорила с Анастасией, когда другие девушки ушли:
- Анастасия Николаевна, пришли б когда в нашу компанию. У нас как весело на вечеринках: танцуем под гитару и гармонь, поем, спорим о разном. Вот сегодня, например, про любовь спорить будем, - и Нюра прыснула в кулак, сконфузившись. - Ну, придете?
- Да, приду, - с неожиданной поспешностью ответила Анастасия, и Нюра даже захлопала в ладоши.
- Вот и чудно! Ну так я зайду за вами прямо на квартиру!
Девушки шли долго. Стремясь не запачкать обувь в мартовской грязи, обходили лужи, приподнимали полы длинных драповых пальто, наконец остановились возле двери, ведущей в помещение полуподвала.
- Это... здесь? - остановилась Анастасия.
- Здесь, здесь, да вы не бойтесь - там все у нас прилично, по-комсомольски.
Треньканье гитары на фоне гармонных плясовых переборов, стук каблуков и девичье залихватское повизгиванье были слышны в темной прихожей, когда Анастасия, предчувствуя что-то неизведанное прежде, встречу с чем-то необычным, снимала у вешалки пальто и стаскивала с изящных туфелек резиновые боты.
- А, Нюрка пришла! - заорал какой-то разбитной белобрысый парень, бросая партнершу, с которой танцевал, и кидаясь в сторону вошедших. - Ну, и вижу, что буржуйку свою привела. Точно, угадал?
Расправляя на бегу морщинки, собравшиеся за пояском на красной, какой-то крестьянской рубахе, белобрысый, широко улыбаясь, приблизился к вошедшим, вперился в Анастасию изумленно-изучающим взглядом, схватил её за руки, повлек к танцующим, не переставая говорить быстро и на радостном подъеме:
- Ладно, ты, Настя, за буржуйку на меня не обижайся, просто я давно уже просил Нюрку привести тебя к нам, чтобы ты увидела, как комсомольцы Васильевского острова гулять умеют. А я - секретарь организации района, Влас Калентьев. Хожу вот по низовым ячейкам, вношу, как говорится, струю жизни в их работу, вовлекаю в них новых членов. Ты не думай, это я у них на вечерушках такой рубаха-парень, а на самом деле - строгий, в кабинете сижу, пиджак ношу. Так что же, на самом деле свою мастерскую имеешь?
- Да, имею, - едва приходя в себя после увиденного и услышанного, промолвила Анастасия.
- Эксплуатируешь, выходит, рабочий класс?
- Эксплуатирую, - не понимая в полной мере всех оттенков этого слова, согласилась Анастасия, а все, кто обступил её и жадно рассматривал её "буржуйский" наряд, громко загоготали.
- Да тише вы, товарищи! - поднял руку Влас. - Ну не понимает пока товарищ Настя Романова, что пользоваться плодами чужого труда - нехорошо, нечестно. Но она в этом не виновата, нет! Я слышал, что она из бывших, по-французски говорить умеет, носит шелковые чулки и каждый день выливает на себя по целой бутылке одеколона. Но она-то здесь при чем? Виновно прошлое страны, царский гнет, и мы должны перевоспитать Анастасию Романову, чтобы она стала вполне пригодным для советского общества членом. Так, товарищи?
Все согласились с тем, что перевоспитать Анастасию нужно обязательно, снова затренькала гитара, приглашая к пляске, но слово взяла одна пышногрудая девица, синяя сатиновая кофта которой так и рвалась под натиском выпиравших прелестей:
- А пусть нам Настя расскажет, что нынче нужно носить, чтобы хлопцы любили. Она-то вон какая разряженная пришла, и мы тоже хочем...
И Анастасия, почему-то жалея этих девушек и парней, показывая на отдельные части своего туалета, на прическу и обувь, просто и мило стала объяснять, что платья теперь носят короткие, с глубоким вырезом на груди и спине, свободного покроя, волосы стригут "а ля гарсон", то есть под мальчика, чулки носят телесного цвета и прозрачные, пусть не шелк, так фильдекос или фильдеперс, а туфли открытые, легкие и изящные. И все слушали и смотрели на прелестную девушку, замерев от восхищения или зависти, обступив её плотным кольцом. А когда она, с чуть смущенной улыбкой, кончила говорить, после долгого молчания завопил какой-то парень, задирая над голым пузом старенькую косоворотку:
- А на фига нам вообще одежда?! Для любви одежда не нужна! Мешает только! Вот я вчера видал, как по Невскому ехал грузовик, а в нем полным полно народу, и все-то голышом, в чем мать родила! Еще и плакат с собой везли: "Одежда - цепи человека"! Все, раздеваюсь догола! Не хочу цепей!
