Ознакомительная версия.
Я не знаю, ясно ли я выражаю свою мысль. Я не хочу говорить о существе отвергнутого законопроекта. Я не говорю о существе нашего разномыслия, я говорю только о последствиях вашего вотума. Я всегда откровенно заявлял, что считаю польскую культуру ценным вкладом в общую сокровищницу совершенствований человечества. Но я знаю, что эта культура на Западе веками вела борьбу с другой культурой, более мне близкой, более мне дорогой — с культурой русской. Я знаю, что конец мечты о западном земстве — это печальный звон об отказе С.-Петербурга в опасную минуту от поддержки тех, кто преемственно стоял и стоит за сохранение Западной России русской. Я знаю, что весть об этом оглушила многих и многих, всех тех, в ком вселилась уверенность, что это дело пройдет после того, как оно собрало большинство в Государственной думе и в Комиссии Государственного совета, после того, как мысль о нем взята под Высокую защиту.
Я знаю больше, господа, я знаю, что ваша возобладавшая мысль и мнение правительства в этом вопросе — это два мира, два различных понимания государства и государственности. Для обширного края это может быть поворот в его исторической судьбе, для России — это, быть может, предрешение ее национального будущего. Закон — показатель, закон — носитель, быть может, ложных с вашей точки зрения, ошибочных русских надежд и русских преданий — был похоронен навсегда, и здесь, в Государственном совете, на него надвинута была тяжелая могильная плита.
Мысль правительства, идеалы правительства были надломлены. Больше бороться было незачем. Рассчитывать на инициативу Государственной думы — иллюзия! Ведь в ваших глазах это были бы слова, пустое заклинание, которому не воскресить мертвого законопроекта. Ведь надо не уважать Государственный совет, чтобы думать, что он без особо высоких побуждений через каждые два-три месяца будет менять свое мнение, свое решение. Таким образом, силою вещей постепенно, незаметно Россия была подведена к поворотному пункту в ее внутренней национальной политике. Обыденное это явление или обстоятельство чрезвычайное — каждый, конечно, решит по своему внутреннему убеждению. Но разрешить этот вопрос для России призваны, господа, не вы и не мы! Колебаниям был положен конец, и закон был проведен в порядке статьи 87. Обнародованный в этом порядке закон был опубликован Правительствующим сенатом, который один по статье 2 своего Учреждения мог признать его издание нарушающим наши Основные законы.
Мне весьма больно, если действия правительства признаются Государственным советом для себя оскорбительными, но в сознании своей ответственности, тяжелой ответственности, правительство должно было перешагнуть и через это. То же чувство ответственности побуждает меня заявить вам, господа, что толкование статьи 87, приведенное в запросе Государственного совета, правительство почитает неправильным и неприемлемым. Наличность же чрезвычайных обстоятельств в этом деле, которую правительство не ставит на суд законодательных учреждений и о которой оно говорило лишь в ответ на заданный вопрос, правительство видит в опасности создания безвыходного для России положения в деле проведения жизненных, необходимых для России законов с одновременным поворотом нашей внутренней политики далеко в сторону от русского национального пути.
ПОСЛЕДНЯЯ ПУБЛИЧНАЯ РЕЧЬ П. А. СТОЛЫПИНА, ПРОИЗНЕСЕННАЯ 27 АПРЕЛЯ 1911 ГОДА В ОТВЕТ НА ЗАПРОС ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ
Господа члены Государственной думы!
Время, протекшее со времени внесения в Государственную думу запроса о незакономерном применении правительством статьи 87 Основных законов, закрепило ходячее мнение о причинах, руководивших действиями правительства в этом деле, и придало им в глазах многих характер совершенной бесспорности. Моя задача — противопоставить этим суждениям совершенно откровенное изложение всего хода взволновавшего вас дела и, насколько возможно, полное и точное разъяснение побудительных причин, вынудивших правительство прибегнуть в данном случае к неожиданной и чрезвычайной мере.
Понятно, что речь моя, какой бы летописный характер она ни носила, все же ввиду сложившегося в различных политических кругах понимания правительственной политики будет восприниматься с некоторой неприязнью моими слушателями. Это первое и большое затруднение, с которым мне придется считаться в моих объяснениях. Но оно не единственное. Другое неблагоприятное для меня обстоятельство то, что мне приходится отвечать Государственной думе после того, как мною уже даны разъяснения по тому же предмету Государственному совету * как стороне, наиболее заинтересованной в этом деле. А так как доводы правительства уже значительно исчерпаны, то мне не избежать некоторых повторений, хотя повторить я постараюсь лишь то, что, может быть, повторять и небесполезно. Повторения эти будут касаться, главным образом, формальной стороны дела, несмотря на то что я огораживаться формальным правом не намерен. Но обойти эту сторону вопроса я не могу, так как мне в дальнейшем изложении придется опираться как на установленный факт на то, что в данном случае при других необходимых условиях не было со стороны правительства ни нарушения, ни обхода закона. Это необходимо мне и для более ясного освещения статьи 87, значение которой определяет права Короны и не может быть умалено без создания нежелательного прецедента.
Какие же формальные права присущи нашим законодательным учреждениям?
Государственная дума, так же как и Государственный совет, вправе, конечно, предъявлять правительству запросы из области управления, но весьма сомнительно, чтобы эти же учреждения вправе были запрашивать правительство по предметам свойства законодательного, хотя бы законодательные функции временно осуществлялись через Совет министров. Права наших палат в этом отношении твердо и ясно выражены в самом законе. Они заключаются в праве последующего обсуждения временных законов и отказа в последующей им санкции. Все возражения по этому поводу основаны, по моему мнению, на смешении двух понятий, двух моментов: права палат после того, как закон уже внесен в законодательные учреждения, и права палат предварительно контролировать формальную закономерность правительственного акта до этого.
Первое право — право отвергнуть закон по всевозможным мотивам и даже без всяких мотивов — совершенно бесспорно, а второго права просто не существует, оно представляло бы из себя юридический нонсенс. Первым обширнейшим полномочием поглощается право запроса; им определяются права законодательных палат, которые не могут стать цензором формальной правильности акта Верховной власти. Я знаю в практике западных государств случаи отклонения временных законов, проведенных в чрезвычайном порядке, но я не знаю случаев запроса о незакономерности таких актов, так как субъективная оценка и момента чрезвычайности, и момента целесообразности принадлежит во всяком случае не палатам. Это логично и понятно: законодательные учреждения не могут сделаться судьей закономерности законодательного акта другого учреждения. Обязанность эта по нашим законам принадлежит исключительно Правительствующему сенату, который не имеет права опубликовать или обнародовать незаконный, незакономерный акт.
Точно так же законодательные учреждения вправе запрашивать и председателя Совета министров, и отдельных министров, и главноуправляющих о незакономерных их действиях, но едва ли они вправе запрашивать о том же Совет министров как учреждение, не подчиненное Правительствующему сенату, в котором, когда Ему это благоугодно, председательствует Его Императорское Величество. Единственный раз, когда мне был предъявлен запрос о незакономерных действиях Совета министров как учреждения, а именно по изданию правил 24 августа 1909 г., я сделал оговорку о том, что существо этого запроса не соответствует природе запросного права.
Предъявленный в настоящее время Государственной думой запрос составлен с формальной стороны более осторожно, чем запрос Государственного совета, так как в нем отсутствует один довод, который лег в основу запроса Совета. Но довода этого касались во время прений о принятии запроса некоторые ораторы, и поэтому мне в двух-трех словах придется коснуться и его. Я подразумеваю опорочение права Верховной власти применять статью 87 при чрезвычайных обстоятельствах, возникших до роспуска палат. Но это право неопровержимо, оно зиждется, основано на жизненных условиях, и как бы наши жизненные и наши законодательные условия ни были различны от таких же условий в западных государствах, но и там, на западе, это право понимается именно так, а не иначе, и авторитетное мнение науки признает правильность обращения к указанному праву во время перерыва занятий палат, вызванного действиями самих палат. Всякое другое толкование этого права неприемлемо, оно нарушало бы смысл и разум закона, оно сводило бы и право Монарха применять чрезвычайные указы на нет.
Ознакомительная версия.
