Вопрос о подготовке покушения обсуждался руководством организации, но был отвергнут большинством, в том числе и самим Ишутиным. Индивидуальному террору он предпочитал организацию широкого революционного движения. К тому же и кумир революционеров Герцен вдруг начал звать оппозицию к сотрудничеству с царем-реформатором. Он даже напечатал в «Колоколе» статью "Ты победил, Галилеянин", в которой сравнивал Александра с Христом. Но Каракозов, больше увлекавшийся Чернышевским и Ткачевым, нарушил партийную дисциплину. К тому времени послереформенные крестьянские выступления пошли на убыль, и Каракозов решил таким образом разбудить Россию. Но вместо этого он ее напугал.
Каракозова повесили, главных ишутинцев посадили, остальных разогнали. Взялись искоренять и другие революционные общества. Но пример оказался слишком заразительным. Вскоре в России появились организации, состоявшие "сплошь из одних Каракозовых", которые в конце концов и довершили дело своего вдохновителя.
В Калуге ждали реакции Шамиля. Имам несколько дней был мрачен и не находил себе места. Ведь его сын Магомед-Шапи служил в императорском конвое, и Шамилю рисовались самые ужасные последствия того, что конвой не уберег императора. Но еще страшнее было представить, что и сам конвой мог иметь отношение к покушению… Шамиль немного успокоился лишь тогда, когда обстоятельства дела прояснились и стало известно, что император не пострадал, а Магомед-Шапи был в увольнении.
Имам выразил императору сочувствие. Как человек благородный, он хорошо понимал разницу между открытой войной и выстрелами из-за угла или в спину.
На этот раз смерть обошла царя стороной, но в доме Шамиля она чувствовала себя вольготно. 12 апреля скончалась Написат — старшая дочь Шамиля и жена Абдурахмана, которому она оставила 8-летнюю дочь Маазат. Диагноз был прежний чахотка и тоска по родине. Совершив над покойной положенные обряды, муж увез ее хоронить в Дагестан и в Калугу больше не вернулся.
Прибыл проститься с сестрой и Магомед-Шапи. Теперь он был уже поручиком. О турецкой драме горцев он знал немного, зато имел сведения о положении в Дагестане.
После отъезда Шамиля в Россию бывшие ханы предъявили свои права на управление горцами. Поначалу им вернули все их владения, наделили чинами и даже выдали компенсацию. Однако очень скоро ханы обнаружили, что имеют дело с совсем другим народом, нежели дагестанцы были до Шамиля. Некоторое время ханы держались новых правил, введенных царскими властями, но скоро в них проснулись прежние хищнические инстинкты и методом своего правления они избрали столь милое их сердцу самоуправство. Но времена изменились, и изменились настолько, что против ханов выступили не только их прежние подданные, но даже и царские власти, опасавшиеся повсеместного возрождения мюридизма. Дело кончилось тем, что бывшие владетели были устранены от управления, а сами ханства упразднены. Тем, кто сложил свои полномочия добровольно, были сохранены некоторые привилегии, а также наследственное недвижимое имущество. Остальных просто выслали из Дагестана в российские губернии. Они теперь горько жалели, что на Кавказе нет Шамиля. Когда он воевал, были нужны и они.
Последним владетелем Дагестана оставался князь Шамсудин Тарковский. Он меньше других пострадал от мюридов, но, будучи человеком умным и дальновидным, заявил, что, "движимый желанием подать пример всемерного стремления к ускорению и облегчению приведения в исполнение видов правительства относительно установления свободных отношений между всеми туземцами Дагестана, добровольно и навсегда освобождает всех жителей шамхальства от всяких обязательных отношений к нему по праву его как шамхала, так и землевладельца".
Даниял-бек Элисуйский пытался сохранить свои бывшие владения, но получил отказ. Он уехал в Турцию, где и умер в 1870 году.
Все вокруг стремительно менялось. Менялся и Кавказ. На первое время было решено устроить здесь такой способ управления, который, не нарушая горских обычаев, ослабил бы значение духовенства. Для этого сфера его влияния была ограничена шариатским судом, которому предоставлялись дела исключительно духовные, а остальное судопроизводство возвращалось в область обычного права (адата), который легче поддавался изменениям сообразно новому положению горцев и потребностям администрации.
Дагестан теперь именовался Дагестанской областью и был разделен на четыре военных отдела, которые, в свою очередь, делились на округа и наибства. Общее управление строилось на основании нового "Положения о военно-народном управлении в горских территориях".
Это была почти та же система, которую ввел Шамиль, а его бывшие наибы даже назначались на их прежние должности. Сохранилось и многое другое, к чему горцы привыкли за время существования Имамата. Законы империи имели здесь весьма незначительное влияние, а быт и уклад горской жизни почти не изменились. И это отличало горцев от остальных «туземцев», подвластных императору. Горцев не брали и в рекруты, но, если кто-то желал служить за вознаграждение, не отказывали.
Дагестан, как и весь Кавказ, все более прочно привязывался к империи. Открылась широкая торговля, создавались мануфактуры, рыбные артели, раздавались нефтяные концессии. Готовились проекты прокладки железной дороги до Дербента, в Порт-Петровске изучался морской берег на предмет сооружения большого торгового порта, а между городами Каспия уже ходили небольшие пароходы.
Вместе с тем продолжалось и мухаджирство. Дагестанцы и чеченцы, хотя и не в таких количествах, как черкесы, продолжали уходить в Турцию через Азербайджан, не имея возможности вернуться.
Шамилю было уже почти 70 лет. Годы брали свое, старые раны болели с новой силой, ему уже трудно было подниматься на свой верхний этаж, его мучила одышка. Здоровье имама ухудшалось день ото дня. Его единственной отрадой были молитвы, книги и дети. Три года назад Загидат родила ему сына. Маленький Магомед-Камиль любил играть с отцовским кинжалом. Шамиль усаживал сына на коня и часами возил по саду, называя его закоулки Гимрами, Ашильтой или Ведено.
Имам не роптал на судьбу. Пророк Мухаммед прожил на земле 62 года, и все, что отпущено было сверх этого срока, Шамиль рассматривал как Божью благодать.
Шамиль уже сделался живой легендой и чувствовал, что книга его жизни вот-вот подойдет к концу. Но этой книге не хватало нескольких важных страниц. Благочестивый имам верил, что Всевышний продлевает его дни, чтобы Шамиль успел исполнить одно из главных установлений веры — паломничество к святыням ислама в Мекку и Медину.
Шамиль видел, сколько уважения и почестей оказывал ему император, но не понимал, почему он не хочет отпустить его в хадж, хотя Барятинский обещал ему это еще в Гунибе. Царское "со временем" таило в себе какую-то недосказанность. Магомед-Шапи, знавший настроения при дворе, предположил, что царь и его главные советники опасаются, что Шамиль не вернется обратно. Было ясно, что ни Россия, ни Турция не удовлетворены положением, создавшимся после Крымской войны, и непременно начнут новую. В такой ситуации было бы естественным попытаться сделать Шамиля или хотя бы его славу одним из главных знамен османского войска. Тем более что в Турции теперь так много бывших сподвижников имама.
Нынешний статус Шамиля, как почетного, но все же военнопленного, оставлял мало надежд на скорое разрешение его чаяний. В том же положении оставался и Магомед-Шапи, чье продвижение по службе могло бы быть более успешным, если бы… Магомед-Шапи не решался сказать отцу все, что думал, но Шамиль и сам уже понял, какой шаг следует предпринять.
Благородство Шамиля и верность его данному слову вошли в притчу. И если бы Шамиль стал теперь российским подданным, приняв соответствующую присягу, даже его открытые недруги не смогли бы предположить, что он сможет изменить данному слову. Возможно, тогда и царь посмотрел бы на дело иначе и без опасений отпустил бы его для исполнения евященного долга мусульманина.
Когда Шамиль поделился своими мыслями с Щукиным и Чичаговым, те горячо его поддержали и вызвались быть ходатаями в исполнении его желаний.
Письмо Шамиля Александру II о намерении войти в российское гражданство произвело в Петербурге большое впечатление. Царя в то время не было в столице, и в переписку с Шамилем вступил военный министр Милютин, сообщивший о согласии императора принять Шамиля и его семейство в число своих подданных.
Вскоре последовало приглашение Шамиля на свадьбу престолонаследника великого князя Александра Александровича. На торжествах Шамиль выступил с речью, а затем имел встречу с императором, который обещал вскоре исполнить желание имама. Когда же речь зашла о подарке по случаю вступления Шамиля в российское гражданство, то Шамиль сказал, что ничего более не желает, как совершить предписанный Богом хадж.
