Ознакомительная версия.
Богатый город Каргополь имел до двух десятков каменных храмов — огромных, по северному тяжеловесных сооружений с большими окнами, обрамленными белокаменной резьбой (позором для мастера было украсить два окна одинаково!). Были здесь, впрочем, и церкви изящной московской архитектуры, построенные на средства столичных купцов; нашли отражение и милые сердцам заказчиков архитектурные стили других областей Великой России. Церкви старались делать двухэтажными, с холодной и теплой (отапливаемой в холода) частями. Торговые дворы купеческих объединений и монастырей соперничали по прочности с городской крепостью. Население — и городские жители, и приходящие на торги крестьяне — отличалось от более южных районов степенностью, аккуратностью в одеяниях, изяществом женской одежды и украшений. Казалось невероятным, что чуть более полустолетия назад, после зверского опричного погрома, эти места были почти полностью безлюдными — так ненавидел тиран этих людей, еще незнакомых с крепостным холопством!
Чем дальше плыли от Каргополя суда на север, тем беднее, суровее становился ландшафт — и все больше, основательнее людские жилища. Людей встречалось меньше — дома же вырастали до гигантских по среднерусским меркам размеров. В крестьянскую избу въезжали по широким мосткам на подводах. Двух-, трехэтажная жилая часть коридорами и переходами соединялась с находящимися в той же избе скотным двором и конюшней, сеновалом, птичником, каретным сараем, амбаром, мастерскими. Еще севернее, в Поморье, в дом загоняли на зиму морские суда, поставив их на катки.
Под стать домам великанами казались и люди, не привыкшие горбиться перед властями. Места, самой природой предназначенные к запустению, цвели трудами человеческих рук. Берега северной реки покрыты были трехпольной пашней, огородами, сенными покосами. Чем ближе к морю, тем больше видели проплывающие дымов больших соляных варниц. Над впадающими в Онегу речушками стояли мельницы, исправно моловшие местный северный хлеб. Крестьянские суда везли по реке на продажу рыбу и мясо, нерпичьи шкуры и моржовый клык, масло и соль, лес и сапоги, ворвань и кузнечные изделия.
Подчинявшиеся только монастырю, местные жители платили ему обычные государственные налоги деньгами и деньгами же рассчитывались за взятое в аренду (за промыслы, оборудование). Те, кому было не под силу вести большое хозяйство, могли взять уменьшенные паи и соответственно снизить свои налоги. Можно было и вовсе не платить монастырю, подрядившись работать за половину продукции на всем готовом. Ни на земле, ни на промыслах соловецкие монахи не использовали крепостной барщинный труд. Они предпочитали нанимать работников, расплачиваясь с ними наличными, либо на сезонную, либо на постоянную работу (например, на мельницах и соляных варницах). Монастырь считал, что ему принадлежат земли и воды, а не люди. Пришедший или местный житель мог свободно уйти, даже не подыскивая себе замену, мог продать двор и земли или поменять их, заплатив монастырю обычную пошлину («похоромное» или «меновое»). В суде авторитетные мужики заседали вместе с монастырским приказчиком, «миром» решали вместе с ним споры о границах земель и угодий.
На пустынные прежде северные земли шли люди, неспособные смириться с крепостным бесправием. Монастырь и местные жители не склонны были выдавать царским сыщикам беглых холопов и крестьян, вообще всех преследуемых. Бывало, что за беглых крестьян монастырь вынужден был откупаться от властей не одной сотней рублей: все равно предпочитали платить, но не выдавать. В огромном монастырском хозяйстве, охватывавшем все Поморье до самого Мурмана, каждый человек ценился по заслугам, каждой паре рук находилось посильное дело.
С восхищением смотрел приезжий на дикий край, превращенный умным человеческим трудом в житницу. Конечно, многое здесь было сделано крепкими, добившимися зажиточности крестьянами, развивавшими свое земледельческое хозяйство, промыслы, ремесла и торговлю. Но создание в этих отдаленных местах крупного товарного хозяйства требовало огромных предварительных затрат. Возвращающийся из Вологды монастырский приказчик охотно делился с паломниками на судне своими хозяйственными заботами.
Выходило, например, что помимо больших затрат на строительство соляных варниц и их периодическое переоборудование надо было ежегодно заготовить и доставить к ним 3–4 сотни тысяч саженей (сажень — 216 см) дров. Далее, чтобы получить тысячу рублей дохода от продажи соли, надо было в течение года вложить в дело более трети этой суммы (на оплату производства, работников, транспорта и т.п.), принять на себя весь риск, наконец, — заплатить с полученного немалую государственную пошлину. А соли в Поморье производилось на десятки тысяч рублей в год! На тысячу рублей добывалось и продавалось слюды, сотнями тонн везлись на огромные расстояния рыба и иные товары, тысячи людей должны были посетить монастырь и благополучно вернуться домой.
С борта морской лодьи, на которую путешественники пересели в устье Онеги, монастырский приказчик показывал на берегу мощные деревянные с каменной засыпкой крепости, вооруженные многочисленной артиллерией и охранявшиеся отрядами стрельцов. Тяжелые орудия были скрыты и под верхней палубой лодьи, поверх которой на вертлюгах были установлены еще малокалиберные скорострельные пушечки. Войны то и дело свирепствовали на землях Поморья, сухопутные и морские отряды шведов тщились искоренить российские поселения на этой земле. На монастырские средства строились крепости, содержались войска, закупалось вооружение и боеприпасы, оснащался флот. Безумные мероприятия московского правительства, типа налоговых и денежных реформ, время от времени грозили уничтожить экономику северного края, и монастырю нередко приходилось затрачивать вдвое больше, чем поступало за год в его казну. Без благоразумно созданных резервов самые рентабельные хозяйства не смогли бы выстоять среди политических и экономических катаклизмов. На севере же это означало не просто разорение, но гибель населения. Не случайно монастырь держал открытыми двери своих крепостей и промышленных центров, в готовности предоставить продовольствие и заработок временно выбитым из колеи мужикам.
От Кеми, укрепленной возведенным на средства монастыря острогом, лодья, везущая приезжего и его товарищей, взяла курс на Соловецкие острова. Белой ночью на переполненном паломниками судне никто не ложился. Теперь, когда идущие на богомолье отделились от разъезжавших по своим делам, было отчетливо видно, что поклониться Соловкам собрались представители всей России. Боярин из Москвы с большой свитой расположился прямо на досках палубы рядом с группой нищих, среди которых гремел веригами известный нижегородский юродивый. Дородный курский купец с окладистой бородой говорил стоявшим подле него степенным крестьянам разных уездов, что, передав дело сыновьям, хочет послужить Богу, безденежно год делая всякую работу в Соловецком монастыре. Поработать на Соловках мечтали многие, и это было исполнимо: монахи охотно принимали желающих трудиться «по обещанию» (обету), обеспечивая им стол и одежду. Не все, однако, могли оставить на долгий срок семьи или службу — как, например, смоленский дворянин, потерявший в сражениях ухо и правую руку, но выбранный товарищами уездным старостой. Должна была вернуться на Дон и группа казаков в алых шелковых кафтанах с широченными плечами, везущая к Соловецкой святыне пожертвования от всего донского воинства. С трудом скопили на дорогу и содержание в свое отсутствие семей ремесленные люди из Твери и Костромы, Алатыря и Великих Лук, многие годы мечтавшие об этом паломничестве: они должны были вернуться назад до окончания судоходного сезона и потому расспрашивали корабельщиков, доколе будет стоять летний путь к Вологде. Недолог был и отпуск сибирских стрельцов в круглых меховых шапках, за год обещавших обернуться в оба конца.
По мере приближения к Соловкам море оживало. Десятки, а вскоре и сотни стругов, лодей, кочей, а то и лодок виднелись на горизонте. Вот посреди студеного моря засветлело — и торжественно, в сиянии поднялись из воды зеленые острова. Засуетились корабельщики вокруг парусов, веселее ударили веслами, стремясь вперед других войти в Залив Благополучия, где морские валы сменились почти зеркальной гладью двухкилометровой водной аллеи. Еще немного — и прямо по курсу глазам паломников открылся сказочный город, сверкающий крестами церквей за высокими стенами и могучими сужающимися к небу башнями, с огромным, уходящим в облака собором. Путники не заметили, как корабль стукнулся бортом о пристань.
Надо было посетить Соловки, чтобы понять их притягательность для россиян. Без великих князей и царей-тиранов, без державных «просветителей», без толстобрюхих воевод и приказных крючков, без принуждения и внешнего «руководства» воздвиглось над Белым морем чудо рукотворное. Над Заливом Благополучия, с одной стороны, и Святым озером — с другой, перед приезжим открывался несокрушимой каменной кладки кремль, возведенный монахами и крестьянами «по начертанию» Трифона, выходца из поморского селения Нёнокса: он «все то огромное строение располагал и зодчим при оном был».
Ознакомительная версия.
