А, вынашиваемая три столетия, победившая на Стоглавом Соборе и вошедшая в массовое сознание и психологию после Смутного времени, официальная идеология Московского государства (идея «Третьего Рима»), служившая его основой и непреодолимой преградой для любых заимствований и нововведений, теперь рушилась. Её крах предвещал конец Московского царства и приближение Петербургской Империи.
Но рушилась и вера в «православного государя», покровителя церкви и отца народа. Глубоко символично, что монахи Соловецкого монастыря, в 1668 году отказавшиеся принять новые богослужебные книги, одновременно отказались и более молиться за здравие Алексея Михайловича. Восемь лет (до 1676 года), они героически сопротивлялись осаждавшей монастырь царской армии и, в конце концов, были перебиты, став, как и сожжённый на костре в городе Пустозёрске в 1682 году Аввакум, мучениками старообрядчества. К ним присоединились и замученные в Боровске голодной смертью за свои взгляды боярыня Феодосия Морозова и её сестра княгиня Евдокия Урусова, духовные дочери несгибаемого Аввакума.
Неразрывное сочетание политического и религиозного смыслов в идее «Третьего Рима» теперь вело к тому, что религиозный протест оборачивался и бескомпромиссным разрывом с государством, безоговорочным социальным и политическим протестом. Если царь не был «святым», то он неизбежно был «слугой Антихриста», третьего не дано! И, как в первом случае, безусловное повиновение ему было религиозным долгом, так во втором случае безусловным религиозным долгом становилось неподчинение его власти! Сомнение в богоизбранности Московского царства вело к уверенности в его богооставленности.
Идеализируя «старину» и выдумав себе утопию из «святой Руси», староверы на деле выступали под совершенно новыми для Московии лозунгами: отрицая царскую власть, церковную иерархию («поповцы» среди них всё же в принципе признавали священников, а «беспоповцы» – нет, проповедуя, в духе лютеранства, идею «всеобщего священства»), проповедуя религиозную свободу и серьёзное, осознанное отношение человека к вере (с чтением и обдумыванием Священного Писания), следуя высоконравственному образу жизни (с культом честности, трудолюбия, не употребления вина и т. д.), развивая низовое самоуправление религиозных общин. Несколько упрощая и преувеличивая, Б. Кагарлицкий даже полагает, что: «По существу, в лице старообрядческого движения Россия получила бессознательную попытку создать основы демократического буржуазного порядка, опираясь на собственные силы, а не на международную торговлю и западные технологии…» Поэтому, по его мнению, «поражение старообрядчества положило конец демократическим тенденциям XVII века» в России.
А церковный автор XX века Георгий Флоровский писал о расколе: «Старину приходится уже восстанавливать… Всё слишком умышленно, надумано, нарочито. О нерушимости отеческих устоев и преданий резонировать и беспокоиться начинают обычно именно тогда, когда быт рушится». В «старине» и «обряде» староверы искали спасения от смятенных потрясений своего кошмарного века.
В расколе странным образом столкнулись две «древности»: греческая «древность» Никона и, восходящая к XVI веку и Стоглавому собору, московская «древность» староверов. Обе стороны апеллировали к церковной традиции, да вот только традиции эти были разными. Для никониан старые обряды Руси были новшеством и «ересью» и осуждались, а для староверов никоновские реформы были «латинской ересью» и пагубным новшеством. То, в чём раньше видели особое величие и провиденциальное предназначение Руси – хранение старой веры в неизменности, теперь осуждалось, как «ересь» в Московии, а те самые греки, к которым здесь привыкли относиться с презрением, вновь выступили, как учителя православия для Руси.
В результате никоновских реформ церковь была унифицирована и модернизирована – но и обездушена, полностью подчинена государству и лишилась миллионов своих наиболее активных членов, утратив авторитет в обществе. Проблемы, назревшие в духовной жизни русской церкви и населения (невежество, разнобой в обрядах, язычески-магическое обрядоверие масс, безнравственность духовенства) были «решены» бюрократическими, приказными и насильственными путями, не подняв народную религиозность и духовность и не вдохнув новую жизнь в церковь, а лишь выведя духовную жизнь общества за рамки официальной казённой церкви, обессиленной, опозоренной и опустошённой.
Напротив, фанатично цеплявшиеся за «обряд» и «старину» староверы, парадоксальной логикой борьбы были обречены на религиозное, социальное и политическое новаторство, духовное творчество и пробуждение живой мысли (в народном сектантстве). За внешними незначительными изменениями обряда скрывалось крушение всей идентичности, идеологии и психологии Московской Руси, её веры в превосходство и «чистоту» «русской веры православной» и «священного царства». На смену патриархальному «священному царству» и «батюшке царю» – покровителю и оплоту церкви, пришло отныне государство полицейское, бюрократическое, с полностью порабощённой и обездушенной им казённой церковью. Старая византийско-московская мечта о «симфонии церкви и государства», так воодушевлявшая иосифлян, теперь была окончательно растоптана и похоронена. Уродливые и насильственные реформы «сверху» порождали фанатичное и героическое сопротивление снизу, вылившееся как в индивидуальном мученичестве или бегстве, так и в массовых восстаниях.
Первые «западники» в Московской Руси XVII века
Смутное время и церковный раскол, столкновение нового и старого, европейских влияний и традиционных русских обычаев, породили в Московской Руси первых идейных «почвенников-консерваторов» и первых идейных «западников-прогрессистов». (Спор между которыми не стихал последующие три столетия и длится и по сей день).
Первыми «почвенниками», категорическими и последовательными приверженцами «старины» (в обрядах, быту, обычаях, одежде) и противниками всего иноземного на Руси были староверы. В это же время появляются и первые «западники», считавшие, что в Московии всё неправильно и плохо, и следует перенимать западные нравы и обычаи. В их числе был и бежавший в Швецию подъячий Посольского приказа Григорий Котошихин, и участник событий Смутного времени, доблестно служивший двум Самозванцам, князь Дмитрий Хворостинин, говоривший, что в Московии «люди землю сеют рожью, а живут все ложью», и от тоски спившийся.
К числу влиятельных «западников» принадлежали и такие «временщики», как боярин Артамон Матвеев (женатый на шотландке, часто наведывавшийся в Немецкую слободу). и знаменитый князь и правитель Василий Голицын, с симпатией отзывавшийся о порядках, введённых в Англии после революции и желавший перенести в Московию многие европейские обычаи, реформировать государство, развивать просвещение и отменить крепостное право. Оба этих вельможи собрали обширные библиотеки и коллекции картин, носили польское платье, знали иноземные языки.
Видными «западниками» были также воспитатель детей Алексея Михайловича Софии и Фёдора белорусский монах Симеон Полоцкий и его талантливый ученик Сильвестр Медведев, много сделавшие для развития русской литературы, общественной мысли и просвещения. Они были поборниками создания в Московии школы и развития богословия по западному образцу. Им, «латинофилам» в русском просвещении, противостояли «грекофилы» во главе с патриархом Иоакимом. Высказывать «латинофильские» убеждения было совсем небезопасно, и лишь царское покровительство спасало Симеона Полоцкого от расправы со стороны реакционного духовенства. В момент торжества «охранителей» (клики Нарышкиных, сбросивших «западников» Милославских с трона) Медведев был сожжён на костре, как опасный еретик, по инициативе патриарха– «грекофила» Иоакима, ненавидевшего «латинство» и вообще всё западное.
В 80-е годы XVII века в Москве (под эгидой просвещённого правительства Софьи и Голицына) даже была дозволена миссионерская и просветительская деятельность иезуитов, но во время реакции 90-ых годов они были изгнаны. В это же время протестантский мистик и мыслитель Кульман был обвинён в ереси и сожжён в Москве на костре.
Староверы в русской истории и культуре
Русский историк XIX века Н.И. Костомаров писал: «В старинной Руси народ мало думал о религии, мало интересовался ею, – раскольники же только и думали о религии; на ней сосредотачивался весь интерес их духовной жизни». Староверы серьёзно и осмысленно относились к обрядам, учились читать, любили мыслить и спорить. Века жесточайших гонений сплотили их общины и выработали в них независимость, принципиальность и свободолюбие, – черты, столь не типичные для русских людей. Именно в старообрядчестве получила своё развитие жажда мученичества и святости, народная мысль и духовные искания, утопические мечты и социальное недовольство. На смену магическому «обрядоверию», староверы искали в обрядах выражение живого религиозного чувства, вдыхали в Букву обряда живой Дух веры.
