Прекрасная деревянная архитектура русского Севера XVII–XIX вв. — на мой взгляд, лучшее и оригинальнейшее из всего, что внес в мiровую культуру русский народ, — не случайно создана именно в тех областях, где большинством населения были старообрядцы. Она совершеннее (конструктивно и эстетически) и разнообразнее, чем ее ровесница в центральной России, где старообрядцы составляли меньшинство. Она не создана северно-русским населением с нуля, но развилась, естественно продолжив тамошнюю до-никоновскую деревянную архитектуру. Как достижение европейской деревянной архитектуры, она сравнима, я думаю, только с карпатской.
Она привлекла особое внимание имп. Николая I — ожесточенного гонителя старообрядчества. Менее года прошло со дня его воцарения, когда «в 1826 году был издан правительственный указ "О правилах на будущее время для строений церквей", которым вменялось в обязанность "всем местам и лицам" постройки новых и починки старых культовых зданий производить только по проектам, составленным "согласно с правилами архитектуры", причем эти проекты должны утверждаться в <…> консисториях и строительных отделениях Министерства внутренних дел. "Чтобы строение в точной сообразности с утвержденным планом и фасадом производилось под надзором архитекторов или других знающих сие искусство людей <…> дабы тем надежнее предотвратить православных от совращения в раскол <…> чтобы по устроении церкви внутренние и наружные украшения и прочия части соответствовали постановлениям о сем, в правилах соборных и предписанных из Святешего Синода, изложенным. <…> Дабы удобнее и в тех губерниях, где еще не довольно сведущих и опытных архитекторов вести строение церквей правильно, издать и разослать по епархиям для руководства собрание планов и фасадов церквей, составленных по наилучшим и преимущественно древним образцам церковной архитектуры". <…> В северных деревнях и селах едва ли не большая половина всего населения оставалась верной "древнему благочестию". <…> Поэтому здесь гонению и прямому уничтожению подвергались не только вертепы раскола — скиты и общежительства, но и все вообще культовые сооружения сел и деревень, которые были построены по традициям старины, не укладывались в жесткие рамки официальных канонов и считались духовенством языческими и раскольничьими. В действительности архитектура древних церквей, часовен и колоколен, конечно, вовсе не была старообрядческой потому, что она сложилась еще задолго до возникновения раскола. Но будучи самобытно-оригинальной и ни на что не похожей, тем более не похожей на псевдовизантийскую архитектуру, насаждавшуюся Синодом, деревянная архитектура древних культовых зданий <…> воспринималась как бунтарская и раскольничья, хотя по-прежнему, как и до раскола, оставалась просто народной. <…> Несмотря на строгие запреты и тяжелые репрессии, <…> шатры возводились на Руси вплоть до конца XVIII века. <…> Указ о "Правилах на будущее время для строения церквей" как бы подвел исторический итог гонениям на народное монументальное зодчество и раз навсегда воздвиг перед ним непреодолимый административный барьер. <…> 1826 год является той исторической датой, с которой народное монументальное деревянное зодчество — гордость всей русской национальной культуры — кончает свое существование. <…> Деревянные церкви, часовни и колокольни, построенные на Руси после 1826 года, с народным деревянным зодчеством не имеют уже ничего общего» [120, с. 62–67].
Таким образом, было бы неправильно утверждать, что старообрядцы создали свою архитектуру; так же и свое пение, свой костюм, свой язык, свою иконопись, свое книго-писное, книго-иллюстративное и книго-переплетное ремесла, свою кулинарию, свое медное литье, свою резьбу по дереву и т. д. Все это они развили естественным порядком, исходя из соответствующих древне-русских умений, как они имелись в наличии в середине XVII в., развили в русле древне-русских традиций, творчески и весьма успешно, но не создали заново, с нуля. И даже не бесспорно было бы сказать, что они создали свою промышленность и всероссийскую торговую сеть, хотя такое утверждение могло бы обсуждаться, обосновываться и корректироваться. Несомненно они создали одно — свою, особую литературу.
7) Создание и 270-летнее существование особой, живой и развивающейся старообрядческой литературы, лишь отчасти похожей на русскую до-никоновскую, и очень непохожей на «никонианскую» и вне-церковную светскую.
«С самого начала раскола до середины XVIII в. великороссы, ослабленные схизмой, играли лишь второстепенную роль в литературной и культурной жизни империи. Почти сто лет, со второй половины XVII по первую половину XVIII веков, вклад великороссов в новую западную культуру Российской имеприи был незначительным. Большинство великорусских мыслителей и образованных людей остались верны консервативному русскому православию и находились вдали от дальнейшего развития нации. Почти все значительные великорусские писатели XVII века были староверами — например, Аввакум, дьякон Федор, Никита Добрынин, Спиридон Потемкин. Лишь считанные великороссы — Карион Истомин, Сильвестр Медведев и Петр Квашнин-Самарин — участвовали в создании официальной культуры, но и их влияние на господствующую церковь и па все сильнее вестернизировавшееся общество было невелико. Куда более активно с первых же шагов по пути вестернизации влияли на духовное развитие Московского государства «латинствую-щие» русские монахи из южных и западных областей, из Полоцка и Киева — Симеон Полоцкий, Арсений Сатановский, Епифаний Слави-нецкий и Дамаскин Птицкий. В начале XVIII века доля великороссов, которые участвовали в культурной и духовной жизни новосозданной по западному образцу Российской империи продолжала уменьшаться. Среди образованных сподвижников Петра Великого лишь двое великороссов — Татищев и Посошков — были значительными фигурами, но и их влияние на современников было весьма незначительным, а их труды увидели свет много позже их смерти. Южнорусские монахи и немецкие стихотворцы господствовали и в литературной жизни. Феофан Проко-пович, Дмитрий Туптало (митрополит Ростовский), Стефан Яворский, князь Антиох Кантемир, Монс и Паус — южноруссы-украинцы, немцы или молдаване были писателями или духовными лидерами космополитического общества петровской империи в то время, когда староверы, последние носители великой русской московской культуры, были загнаны в леса и болота.
Столь же незавидным в первой половине XVIII века было положение великороссов в школах и в Церкви, прежде пестовавших великих русских gens de lettres. Co смертью в 1700 году последнего патриарха, Адриана, постоянно росло число южнорусских (украинских) архиереев, назначаемых на епархии, и с момента реорганизации высшей церковной иерархии в Святейший Синод в 1722 г. вплоть до времен Екатерины II они составляли там большинство. Сама церковная иерархия состояла в основном из киевских монахов. В школах было неоспоримо засилье немецких преподавателей и южно- и западнорусских монахов, а при Петре и императрицах Анне и Елизавете немцы и украинцы занимали ведущие позиции даже в государственном управлении. Южнорусские и иностранные влияния сказались и на литературе. Великорусский разговорный язык и московский церковно-славянский уступили дорогу новому литературному языку, где преобладали иностранные заимствования и южнорусские морфологические и стилистические черты, южнорусские и западноевропейские жанры литературы полностью вытеснили прежние московские образцы. <…> Даже идеология петровской империи была сформулирована в произведениях Симеона Полоцкого и Феофана Прокоповича» [25, с. 568–570].
«Старообрядческая литература развивалась по своим законам. Оставаясь в русле вековых традиций древнерусской письменности, писатели-старообрядцы <…> противопоставили себя "придворной", а позднее дворянской господствующей культуре, создали своеобразную "параллельную" культуру и литературу народного, крестьянско-демократического направления. Эта "потаенная", запрещенная и гонимая культура низов, равно как и рукописная книга, воплощением которой она является, широко распространилась в народе, выйдя далеко за пределы собственно старообрядческого движения. Старообрядческая литература своим влиянием охватила более широкий слой крестьянско-посадского населения, чем сама старообрядческая идеология, носительницей которой эта литература являлась. <…> Писания первых старообрядцев создавались и распространялись в народе с миссионерскими целями. Однако даже там, где эти сочинения не достигали своей идеологической задачи — обращения крестьян и мастеровых в «старую веру», их принимали, читали, переписывали, они служили духовным и нравственным ориентиром. <…> Посредством устной и письменной пропаганды своих взглядов, а преимущественно через рукописную старообрядческую книгу старообрядческим идеологам удалось организовать в стране первое в ее истории широкое культурно-идеологическое движение за нравственное обновление общества под знаменем борьбы с чуждыми культурными заимствованиями. <…> Сами старообрядцы довольно рано начали собирать и изучать свое письменное наследие. Первыми такими собирателями были настоятели Выго-Лексинского монастыря братья Андрей и Семен Денисовы. Составленные Андреем Денисовым в 1725 г. "Поморские ответы" опираются чуть ли не на все предшествующие догматико-публицистические изыскания старообрядцев XVII в. Такой же универсальный характер носит "Виноград Российский", в котором Семен Денисов собрал все исторические сведения о первых старообрядческих мучениках» [60, с. 6–7, 17]. Он знал о их страданиях и описывал их не только понаслышке, но и испытав на себе: провел 4 года на цепи и в ножных кандалах в тюрьме новгородского архиепископа Иова (любимца имп. Петра I) до смерти архиерея-мучителя ([69, с.1 481).
