«не внушает доверия, так как он слишком непостоянен и не один раз менял партии с целью улучшить свое личное положение. Его стремление – сделаться премьер-министром»[1403].
Поведение Некрасова в дни корниловского выступления было странным – об этом мы можем получить представление из мемуаров Вырубова, входившего тогда в окружение премьера. После начала мятежа Керенский ознакомил с ситуацией Некрасова, показав ленту разговоров со ставкой. Ошеломленный Некрасов заявил, что ему нужно ненадолго отлучиться, дабы осознать происшедшее. Через некоторое время он вернулся к удивленному премьеру с уверениями в искренней преданности. После чего развил бурную деятельность по противодействию корниловским отрядам, предлагая пустить им навстречу пустые паровозы, чтобы вызвать крушение на железнодорожных путях. Затем он с энтузиазмом принял участие в составлении известного правительственного сообщения, где Корнилов объявлялся государственным изменником[1404]. Вырубов оставил весьма интересную запись:
«Некрасовым был составлен текст этого сообщения, и я лично был свидетелем того, как Керенский категорически предложил ему этого сообщения не опубликовывать. По неизвестным мне соображениям Некрасов самовольно разослал эту телеграмму по всей России. Таким образом, мосты были сожжены»[1405].
Эта важная информация полностью соответствует показаниям Алексеева: генерал подтверждает некрасовское авторство телеграммы, лишившей стороны всякой возможности прийти к соглашению[1406]. Что это – элементарная паника или желание замести следы? В любом случае Керенский почувствовал неладное и удалил Некрасова из правительства на пост генерал-губернатора Финляндии. Тем более что в кабинет уже входили представители московского купечества, тесно связанные с кадетами, и с ними Некрасову было уже не по пути.
Неудача Корнилова самым серьезным образом отразилась на общем положении дел в России. Во внешних делах наметился разрыв единого союзнического фронта. Не секрет, что Англия открыто симпатизировала главковерху, связывая с ним перспективы наведения порядка в армии, а значит, и продолжения военных действий. Глава британской военной миссии при ставке Ч. Бартер всячески превозносил Корнилова, а Керенского называл «оппортунистом», на которого нельзя положиться. Английский представитель предлагал Лондону поддержать Корнилова, поздравив премьера с теми мерами, которые проводил главковерх для укрепления порядка в стране[1407]. Неудивительно, что после провала мятежа сотрудничество с Англией пошло на спад, в частности с осени 1917 года сократились британские военные поставки. Да и в целом в отношении стран-союзниц к России стало проскальзывать пренебрежение. Особенно явно это проявилось в совместной ноте послов Англии, Франции и Италии, переданной Керенскому в конце сентября. В ноте отмечалось, что последние события в России заставляют ее партнеров по коалиции опасаться, в состоянии ли она продолжать войну и выполнять союзнические обязательства. А ведь общественность западных стран может потребовать у своих правительств отчета за предоставленную материальную помощь (это был прозрачный намек на возможность сокращения поставок и кредитов). Русским властям, заявляли европейские дипломаты, следует на деле доказать свою решимость восстановить боевой дух в армии и обеспечить должное функционирование государственного аппарата в тылу. Керенский пришел в бешенство – как от содержания ноты, так и от формы, в которую оно было облечено[1408]. Но это был вполне осознанный выпад: нота полностью отражала мнение глав правительств союзников. Лидеры западных держав позволяли себе не менее резкие заявления. Например, британский премьер-министр Д. Ллойд Джордж уверял, что «Россия как боеспособная сила распадалась на части»[1409]. И когда в начале октября 1917 года немцы провели высадку 12 тыс. человек на острова близ Финского залива, Великобритания не помогла России, просившей направить английские корабли в Балтийское море[1410].
Совсем иначе повели себя в данной ситуации США: американский посол Д. Фрэнсис не присоединился к своим европейским коллегам, вручившим Керенскому скандальную ноту. И российский премьер лично посетил посла, чтобы поблагодарить его за этот демонстративный поступок. Однако позиция США вполне объяснима. Североамериканцы с момента вступления Керенского в должность главы Временного правительства интенсивно шли на сближение с российскими властями, делая ставку на молодого премьера. Накануне Государственного совещания в Москве президент США В. Вильсон направил Керенскому личное приветствие, где говорилось о единении двух наций[1411]. А по итогам совещания американская сторона объявила о скором предоставлении России займа в размере 5 млрд долларов, который предполагалось реализовать на американском рынке[1412]. Напомним, с середины августа 1917 года в России активно действовала американская миссия Красного Креста, наделенная самыми широкими полномочиями и располагавшая крупными денежными суммами. Миссию возглавлял профессор медицины Ф. Биллинг; в нее входили двадцать четыре специалиста (инженеры, банкиры, журналисты), изучавшие конкретные пути сотрудничества в самых разных областях[1413]. Советником Министерства путей сообщения был назначен опытный инженер Стивенс (один из строителей Панамского канала): американцы рассматривали возможность аренды Транссибирской магистрали. Вызывало у них интерес и приобретение в счет военных поставок некоторых дальневосточных территорий (в качестве прецедента вспоминали о продаже Аляски)[1414]. Вообще отношения России и США становились разносторонними, и корниловские события нисколько не помешали их стремительному развитию. Постоянную и тесную связь премьера с представителями США поддерживал личный секретарь Керенского Д. Соскис; кроме того, он непосредственно участвовал во многих проектах, продвигаемых американской стороной[1415]. Кстати, в октябре 1917 года сын Соскиса, служивший инженером в правительственном Главном управлении по заграничному снабжению, был откомандирован в распоряжение полковника Томсона из той же американской миссии Красного креста[1416]. Сам Д. Соскис входил в состав учрежденного Комитета гражданского воспитания свободной России, объединившего ряд общественно-политических сторонников Керенского во главе с Е.К. Брешко-Брешковской. Комитет ставил главной задачей нейтрализацию большевистской пропаганды и подготовку правительственных агитаторов. На эти цели петроградское отделение New-York City Bank предоставило кредит в 12 млн долларов[1417]. Советские историки утверждали, что тем самым американский капитал «взял эсеровскую верхушку прямо на жалованье»[1418].
Если говорить о внутренней политике, то провал корниловского выступления не только привел к распаду триумвирата – Керенский, Некрасов, Терещенко, – но также послужил катализатором для распыления социалистических партий. В партийной сфере разброд в рядах эсеров и меньшевиков, наметившийся уже летом 1917 года, с осени стал стремительно нарастать. Образовались два полюса: один вокруг большевизма, одержавшего крупную победу на перевыборах в Петроградский и Московский советы в начале сентября, другой – вокруг социалистов, ориентированных на всероссийский ЦИК. Внутрипартийные размежевания проявлялись и в сосуществовании двух комитетов одной партии, и в формировании различных списков от одной партии на выборах, и в свободе голосования по конкретным вопросам членов одной организации, и т.п. П. Сорокин, в тот период сотрудник секретариата Керенского, даже писал о расколе или даже более того – об исчезновении социалистических партий (эсеров, меньшевиков) как единого целого. Будущий знаменитый социолог обратил внимание и еще на одно важное обстоятельство: политическая дифференциация, с другой стороны, сопровождалась интеграцией, то есть партийное расщепление приводило к соединению однородных частей, отколовшихся от разных партий. Так, левые эсеры, все дальше и дальше расходясь с остальными однопартийцами по вопросу о войне, стремительно сближались с большевиками. То же самое происходило и у так называемых меньшевиков-интернационалистов, которые настаивали на незамедлительном сворачивании военной кампании. И наоборот, антибольшевистские элементы демонстрировали солидарность и призывали к доведению боевых действий до победного конца[1419]. Помимо вопроса о мире другим ключевым пунктом внутрипартийного размежевания стало отношение к российской буржуазии. За коалицию с ней продолжали ратовать и Керенский с Авксентьевым, и Церетели со Скобелевым. Они утверждали, что буржуазию рано сдавать в архив истории: она способна принести немало государственной и экономической пользы[1420]. А деятели, группировавшиеся вокруг большевиков, стояли на совершенно иной позиции. Они считали русскую буржуазию контрреволюционной силой, мешающей победоносной поступи демократической революции. При этом они ссылались на отсталость российского капитализма, способного существовать лишь в тепличных условиях, созданных царизмом[1421]. Левые эсеры даже грозились, придя к власти, отменить все покровительственные пошлины, дабы очистить экономическое пространство страны от неконкурентных местных буржуа[1422].
