Наконец, мы отобрали три из тридцати пяти анонимных эпиграмм из двенадцатой книги «Антологии».
«Преследующая меня любовь не возбуждает во мне желания к женщинам, но заставляет пылать страстью к моему полу. Иногда, воспламененный Дамоном или глядя на Исмена, я даже испытываю боль, которая не проходит. Но не только на них смотрю я, но глаза мои, бешено вращаясь, попадают в сети других таких же».
В другом месте желание ведет поэта после обильных возлияний: «Я буду петь ему серенаду, потому что я вдрызг пьян. «Мальчик, прими венок, который я омочил своими слезами». Путь длинный, но я пройду его не напрасно; самая полночь и темень, но Фемисон для меня – лучший факел»[159].
Автор следующей эпиграммы неизвестен: «Когда Менехарм, сын Антикла, выиграл состязания в борьбе, я увенчал его десятью мягкими головными повязками и трижды его поцеловал, всего испачканного кровью после поединка, но кровь эта была мне слаще мирра».
Таким образом, собрав этот цветник из двенадцатой книги «Антологии» – музы мальчиков Стратона, – мы переходим теперь к так называемой поэзии кинедов, чьим самым ярким представителем был Сотод, о котором мы уже упоминали.
Первоначальным значением слова cinaedus (кинед) было «любовь к мальчикам», в непристойном смысле; затем название перешло к профессиональным плясунам определенного рода неприличных танцев, которые нам знакомы по произведениям Плавта и Петрония, а также из сцен настенной живописи виллы Дориа Памфила в Риме, эти пляски сопровождались очень вольными, а на современный взгляд – весьма непристойными песнями. От них дошли лишь очень незначительные фрагменты. Борец Клеомах из Магнесии влюбился в такого кинеда-исполнителя и в девушку, которая была при нем, и был вынужден исполнять эти характерные диалоги со сцены.
В соответствии с Афинеем, каждый пел песню, прославлявшую любовь к мальчикам, написанную Селевком (начало II в. до н. э.), из которой сохранились две строчки: «Я тоже люблю мальчиков; это более прекрасно, чем чахнуть в тенетах брака, ибо в смертельном сражении твой друг всегда будет на твоей стороне».
Было бы излишне предлагать весь список отрывков, относящихся к педерастии в греческой прозе, поскольку мы уже довольно подробно обсудили греческих прозаических авторов. Поэтому достаточно назвать произведения, в которых особенно много места уделяется этому вопросу.
Сохранился трактат, приписываемый Демосфену, под названием «Эротик», в котором очевидно влияние платоновского «Федра». Он представляет собой восторженную эклогу в форме писем мальчика по имени Эпикрат. Каким бы приятным и достойным прочтения ни был этот маленький трактат, филологи пришли к выводу, что он не принадлежал перу великого оратора. Наиболее значительным представителем гомосексуальной прозы в древнегреческой литературе остается, разумеется, «Пир» Платона, написанный через семь лет после праздничного застолья, которое устроил друзьям трагик Агафон по случаю своей победы в драматическом состязании в 416 г. до н. э. На этом пиру присутствовали Сократ, Федр, Павсаний, Евриксимах и Аристофан. После того как с угощением было покончено и начались возлияния, по предложению Федра темой для обсуждения была избрана власть и сила Эрота. Таким образом, это наиболее прекрасное сочинение Платона, столь разнообразное по стилю и столь богатое примерами, глубоко обоснованное со многих точек зрения, подлинный гимн Эроту, уникальный во всемирной литературе. С помощью остроумно придуманного мифа Аристофан определяет любовь как поиск половинки некогда цельного человека (разделенного пополам богами) своей второй половины. Кульминационным пунктом речи Сократа является его определение любви как стремления к бессмертию, которое оплодотворяет женское тело, способное вынашивать и производить на свет потомство, а душу мальчиков и юношей наделяет мудростью и доблестью. По определению Сократа, Эрот достигает самого высокого идеала, который можно вообразить: чувственное и духовное сливаются в чудесной гармонии, с логической точностью дающей результат: истинно хороший наставник должен также быть и хорошим педофилом (любовником мальчиков), то есть учитель и ученик должны взаимно любить друг друга в едином стремлении достичь наибольшего совершенства. Как только Сократ закончил свою речь, наверное, самую прекрасную, когда-либо написанную по-древнегречески, в разговор вступает слегка пьяный Алкивиад, возвращавшийся с другого застолья; он произносит панегирик Сократу, который весь светится от удовольствия при виде любимого создания, как если бы тот вознес его к высотам надчувственного интеллектуализма и почти нечеловеческого самоконтроля.
По сравнению с «Пиром» диалог Платона «Алкивиад» кажется бесцветным. Он связан с любовными отношениями Сократа и Алкивиада, испорченного, но вызывающего всеобщее восхищение любимца, и развивает мысль о том, что будущий наставник людей вначале должен решить для себя, что ему подходит к взаимной выгоде обоих.
Любовь к мальчикам также трактуется и в «Федре» Платона, названном так по имени его любимца. Диалог происходит за городскими стенами в полдень в тени развесистого платана под стрекот кузнечиков на берегу Илисса. Все более и более набирая высоту, диалог, наконец, подходит к Сократовому определению Эрота, в соответствии с которым педофилия является требованием первоначальной красоты мира идей.
Принадлежит ли диалог «Эрасты» («Любовники») Платону или нет – неясно. Он назван так по имени одного из двух мальчиков, с которыми Сократ ведет беседу на тему о том, что обладание многообразными познаниями еще не является признаком истинного философа.
Излюбленной темой философской литературы было рассмотрение вопроса, следует ли всегда предпочитать любовь мужчины к женщине любви к мальчикам. Из многочисленных произведений, посвященных этой проблеме, сохранился трактат, который ошибочно приписывают Лукиану, – «Две любви», то есть два рода любви.
В этом диалоге происходит спор между двумя приятелями, коринфянином Хариклом, который ратует за любовь к женщинам, и афинянином Калликратидом, который превозносит любовь к мальчикам.
Лукиан, который выступает арбитром, высказывает свое суждение в словах, наилучшим образом характеризующих представления греков о любви: «Браки полезны людям в жизни и в случае удачи бывают счастливыми. А любовь к мальчикам, поскольку она завязывает узы непорочной дружбы, является, по-моему, делом одной философии. Поэтому жениться следует всем, а любить мальчиков пусть будет позволено одним только мудрецам. Ведь ни одна женщина не обладает полной мерой добродетели. А ты, Харикл, не сердись, если Коринф уступит Афинам»[160].
То, что «Две любви» пользовались огромной популярностью в античности, следует из того факта, что это маленькое произведение нашло нескольких подражателей, самый известный из которых – Ахилл Татий. В заключительных главах второй книги своего романа он точно так же трактует проблему, которая описана в произведении «Две любви» в виде двух противоположных мнений.
В романе Ксенофонта Эфесского, рассказывающего о любви Габрокома и Антии, присутствует гомосексуальный эпизод, в котором Гиппотой рассказывает, как на его родине в Перинфе он был страстно влюблен в мальчика по имени Гиперант. Но когда мальчика купил богатый византийский купец Аристомах, Гиппотой тайно за ними последовал, убил Аристомаха и убежал со своим любимцем.
Около Лесбоса их корабль попал в сильный шторм и потерпел крушение, во время которого Гиперант утонул, и ничего не оставалось неутешному Гиппотою, как поставить прекрасный могильный памятник своему мертвому любимцу, после чего с горя он подался в разбойники.
Философ Максим Тирский, который жил в период правления императора Коммода (180–192), постоянно поднимал вопрос любви к мальчикам в многочисленных своих произведениях. Так, например, в его диатрибах, то есть рассуждениях об Эроте Сократа, мы находим рассуждение на ту же тему, по поводу которой высказывался еще гермафродит Фаворин, наиболее образованный и выдающийся философ периода правления Адриана.
1. Любовь к мальчикам в греческой мифологии
После всего, что было сказано о любви греков к мальчикам на основании свидетельств письменных источников, предположение о том, что она играла значительную роль в греческой мифологии, полностью подтверждается. Действительно, содержание мифов о богах и героях эллинов настолько насыщено мотивами педофилии, что Р. Байер даже написал на эту тему монографию. Было бы неплохо перечислить здесь любовные отношения греческих богов и героев с мальчиками, поскольку они по большей части принадлежат к наиболее прекрасным цветам греческой поэзии, однако соображения места не позволяют привести полный пересказ мифов, связанных с педофилией греков, тем более что есть фундированная диссертация Байера, которая представляет собой хотя и не совсем полную компиляцию, но, тем не менее, достаточное перечисление мотивов педофилии в греческой мифологии. Мы можем, следовательно, отослать читателей к этой работе и напомнить здесь лишь о том, что с самых древних времен более или менее подробное перечисление мифов о мальчиках-любимцах и их любовниках уже существовало в письменном виде. Следы подобных списков сохранились у некоторых авторов, например у Гигина, Афинея и других; однако самый полный список дошел от отца церкви Климента Александрийского, который записал следующие пары: «Зевс любил Ганимеда;
