Ознакомительная версия.
Тогда это казалось неважным. Им многое казалось неважным тогда – все думали не о распределении «портфелей», а о том, что сейчас происходит в Кунцево. Пятого вечером наконец провели совместное заседание ЦК, Совмина и Верховного Совета. Перед входом в зал Берии на мгновение показалось, что там никого нет – не слышно обычного шороха одежды, приглушенного гула голосов. Но зал был полон: люди неподвижно сидели плечом к плечу и молчали. Георгий держался молодцом, собранно и спокойно, его слова «не допустить разброда и паники» заставили всех подтянуться, почувствовать себя если не на войне, то где-то около. Заседание прошло быстро и согласованно, за сорок минут провели все назначения. Берия опасался только одного – что в ответ на предложение избрать Маленкова Председателем Совета Министров кто-нибудь выйдет на трибуну и выдвинет вторую кандидатуру – ясно, чью. Потому-то и предложил Маленкова сам, чтобы всем было ясно: он, Берия, отказывается от этого поста. Почему – поняли далеко не все, по лицам было видно, но все подчинились.
После заседания снова вернулись на дачу. Там ничего не изменилось – все те же медики, подозревающее всех и вся лицо дежурившего Булганина, растерянная обслуга, запах лекарств и вязкая безысходность. Лицо Сталина посинело – он умирал уже четвертые сутки, мучительно и долго, нестерпимо долго. Они толкались в той же комнате, где лежал больной, ждали… Господи, ну когда же это кончится?! За какие грехи ему такая смерть?
Лаврентий стоял у окна и смотрел во двор, когда в комнате возникло какое-то оживление, голоса зазвучали громче. Он быстро обернулся – Сталин открыл глаза и вглядывался в лица стоявших перед ним… или только казалось, будто вглядывался? Ворошилов, склонившись к нему, что-то говорил, но непонятно было, слышит ли его Сталин. Берия тоже подошел, тихо сказал:
– Батоно Иосиф… – и замолчал от спазма, сжавшего горло.
У него не было сил говорить, да и сказать нечего. И тогда он опустился на колени и молча поцеловал лежавшую на одеяле руку, и так и стоял на коленях, пока к нему не наклонился Ворошилов, взяв за плечо. Тогда он поднялся и снова отошел к окну, как в страшном сне наблюдая за врачами, которые еще долго что-то делали с явно уже мертвым телом, не решаясь прекратить эти ненужные манипуляции, и никто не смел их остановить. Отчасти и потому, что все понимали: тот, кто отдаст такой приказ, возьмет на себя ответственность и за все остальное, за страну. Берия поднял голову: все смотрели уже не на Сталина, а на него, в том числе и Георгий, новый глава государства, черт бы его побрал! Тогда он подошел к врачам и коротко сказал:
– Хватит!
Повернулся, вышел в коридор, и, отчаянным усилием отталкивая опустившуюся на дачу ватную, вязкую тишину, крикнул во весь голос:
– Хрусталев, машину!
…Берия отнял руки от лица и поднял голову.
– Почему стоим?
– Не могу вести, – прерывающимся голосом проговорил водитель. – Руки трясутся. Еще врежемся куда-нибудь.
Пальцы его, лежавшие на руле, мелко подрагивали. Перед выездом с дачи Берия отпустил охрану, а потом велел не ехать по шоссе, свернуть куда-нибудь – если бы он мог, забился бы сейчас, как зверь, в темную яму, да кто позволит! Можно было лишь потянуть время, добираясь до Москвы окольными путями, а не по знакомой до тошноты правительственной трассе. И теперь они сидели в машине, застывшей на неправдоподобно белой проселочной дороге, и молчали. В салоне постепенно становилось холодно, изо рта шел пар.
– Зря охрану отпустили, – сказал водитель. – Кто-нибудь сел бы за руль…
– К черту охрану, – ответил Берия.
– Может быть, в Кунцево вернемся? – предложил он. – Недалеко отъехали, дочапаем как-нибудь…
– К черту Кунцево!
– Здесь деревня неподалеку, в сельсовете наверняка есть телефон. Я схожу, вызову из Москвы другую машину…
– К черту Москву!
– Лаврентий Павлович, – осторожно заговорил телохранитель, – тут недалеко, мне охрана на даче говорила, есть бензоколонка на шоссе, и рядом ресторан. Отсюда километра три-четыре. Может быть, туда? Посидим, Петька в себя придет… – он замялся.
– Продолжай, что хотел сказать… – устало проговорил Берия. – Знаю ведь. Мне тоже не надо в таком виде в Москву ехать.
Охранник молчал.
– Угадал? Ладно, ничего… Давай, Петя, потихоньку, малым ходом, авось как-нибудь доедем. Знаешь, где это?
– Бывал я там… – сказал шофер и тронул машину, с трудом разворачиваясь на узкой дороге.
…Собственно, это был не ресторан, а обычное кафе на шоссе. Слишком дорогое для шоферов проезжавших грузовиков, оно обслуживало в основном охрану и водителей правительственных машин, а также разного уровня чиновников. Пассажиры пролетавших мимо бронированных ЗИСов сюда не заходили. В эти дни посетителей было немало – всех лишних выпроваживали с территории дачи, но уезжать далеко не велели. Однако теперь кафе опустело. Прошло не меньше получаса после того, как в сторону Москвы пролетели одна за другой полтора десятка машин с охраной, и все стихло. Директор подумывал уже закрывать, не дожидаясь положенных одиннадцати часов – все равно больше никто не придет, а сил к вечеру совсем не было, весь день на нервах. И все же решил не нарушать режим работы, хотя и отпустил персонал, оставив одну официантку и одного повара, молодого практиканта. В случае чего котлету по-киевски или шашлык он сделать сможет, а требовать чего-либо более сложного в одиннадцатом часу вечера, когда вся страна охвачена такой тревогой… Узнать бы, как там, в Кунцево – но разве узнаешь? Посетители весь день отмахивались от них, как от мух, да и сами не знали ничего толком.
От нечего делать они сидели в зале за столом, обсуждая на все лады последнее сообщение по радио, когда раздался шум подъехавшей машины, и впритык к дверям остановился правительственный автомобиль, почему-то без машин сопровождения. Из него вышли три человека. Двое быстро, ни на кого не глядя, прошли к туалетным комнатам, третий, в военной форме с погонами полковника госбезопасности, направился к поднявшимся из-за стола работникам кафе.
– Кроме вас, здесь кто-нибудь есть?
– Нет, только мы… – ответил директор, понимая, что на сей раз машина пришла не пустая.
– Имеется какое-нибудь закрытое помещение? Такое, чтобы с улицы нельзя было подойти к окнам?
– Есть отдельный кабинет, выходит во двор. Шторы опустим, никто ничего не увидит.
– Накройте там стол. Что-нибудь поесть, и… не знаю. Сейчас придет, сам скажет…
Директор хотел было спросить, кто придет, но не стал. И так ясно – важная птица. А вот от другого вопроса удержаться не смог, тихо, чтобы не слышала официантка, прошептал:
– Вы оттуда? Как там?
Полковник лишь досадливо махнул рукой и ничего не ответил.
Повар уже умчался на кухню, официантка побежала в сторону буфетной. Директор снова обратился к гостю:
– Вы сможете пройти в кабинет без меня? Это совсем просто, вон в тот коридор и сразу налево. Я бы помог пока накрыть на стол…
– Иди, отец! Я приведу.
– А кто это приехал?
– Не узнал? – криво усмехнулся охранник. – Это товарищ Берия.
– Значит, все-таки… – голос директора дрогнул и пресекся.
– Да… Но об этом – не болтать. И о том, кто здесь был, тоже.
Они успели принести посуду и немудреные дежурные закуски, когда появились Берия и шофер. Лица у обоих были красные и влажные, видно, они долго умывались холодной водой. Официантка раскладывала вилки, тыльной стороной ладони вытирая безудержно катящиеся слезы. Берия взглянул на нее и вдруг подошел, обнял за плечи.
– Не надо, милая… Не плачь. А то мы все сейчас здесь заплачем, и что же это будет?
– Что вам подать? – взял на себя инициативу директор.
– Все равно, – махнул рукой Берия. – Коньяк.
– Коньяком не поминают, – всхлипнула девушка. – Надо водку. И черный хлеб. Или, может быть, по грузинскому обычаю, я не знаю, вы только скажите…
Берия прикрыл на мгновение глаза и качнул головой.
– Нет. Нас здесь четверо русских и один грузин. И мы в России. Неси водку и… кто еще есть в ресторане?
– Повар и уборщица, – растерянно ответил директор.
– Зови всех…
…С тех пор прошло полгода, но и сейчас еще Лаврентий нет-нет да и видел все это во сне и просыпался ночью с бешено колотящимся сердцем. Повезло им, что тогда Петр не смог вести машину, что они завернули в это кафе и просидели там до полуночи. Продержались они недолго, первой разрыдалась уборщица, за ней официантка, и через минуту плакали все. Здесь не было никакой игры, никакой показной скорби, эти люди искренне и самозабвенно оплакивали Сталина, и с ними можно было дать себе волю, не думая, где какими шепотками отзовется его поведение. Берия не хотел, чтобы в кремлевских коридорах видели его без маски.
Этот час, проведенный в ресторане, дал ему силы выдержать страшные дни до похорон так, как это принято в России – скрывая горе, которое здесь считалось слабостью. В те же дни провели расследование смерти Сталина: ничто не вызывало никаких подозрений. Днем в воскресенье вождь неважно себя чувствовал, из кабинета не выходил, охранники носили ему чай и еду – сестра-хозяйка в тот день была выходной. Однако врача он звать не велел, говорил, ничего страшного нет, а от старости не лечат. И действительно, к вечеру ему стало лучше, он побеседовал с приехавшим на дачу Хрущевым, тот ездил в Москву, вернулся еще раз, уже ночью, и снова говорил с вождем – все было благополучно.[103] В три часа ночи охранник Старостин, заглянув в замочную скважину, видел Сталина за столом. Он же обнаружил его в шестом часу утра лежащим на полу без движения. Охранники перенесли его на диван и сообщили Игнатьеву. Что же получается – на самом деле все было совсем не так?
Ознакомительная версия.
