Заявляя о том, что вся 6-я армия уничтожена, нацисты сознательно шли на обман. Нигде не упоминалось о том, что девяносто тысяч солдат Паулюса во главе со своим командующим попали в плен. Однако эта цифра не раз звучала в сообщениях советского правительства, и ее повторили средства массовой информации всего мира. Неудивительно, что вскоре правда просочилась и в Германию. Все большее число немцев настраивало свои приемники на волну иностранных радиостанций.
В Германии был объявлен трехдневный траур. Увеселительные заведения не работали, все программы транслировали печальную музыку. Однако флаги не были приспущены, и газетчики не использовали черных рамок.
В гестапо явно недооценили того потрясения, которое испытал немецкий народ, узнав о гибели 6-й армии. К тому же фронтовые письма явно противоречили тону официальных заявлений. Так, например, в одном из сообщений говорилось: «Прощальные письма сражавшихся в Сталинграде солдат способствуют распространению упаднических настроений, и не только среди родственников погибших. Новости быстро распространяются в кругах мирного населения. Описание страданий, пережитых за последние недели боев, больно ранят родных и близких наших воинов, заставляя их переживать день и ночь». Геббельс, однако, предвидел возникновение такой проблемы и распорядился изымать письма, идущие из 6-й армии, 17 декабря он записал в своем дневнике: «Необходимо и в дальнейшем конфисковать эти письма, поскольку они служат интересам большевистской пропаганды в Германии».
Советская сторона тоже предпринимала шаги в этом направлении. Немецкие военнопленные, содержащиеся в лагерях НКВД, имели право писать письма домой, но сам текст подвергался жесткой цензуре.
Паулюс понимал, что нацистские власти постараются превратить сталинградскую катастрофу в героический миф. Может быть, именно это заставило его 9 января отклонить предложение Рокоссовского о капитуляции. На сей раз «козлами отпущения» стали не коммунисты и евреи, как в 1918 году, а генералитет и аристократия. Доктор Геббельс свободно мог обрушить целый шквал обвинений на любого неугодного ему генерала или аристократа.
Князь Отто фон Бисмарк, немецкий посол в Риме, вечером 31 января отдыхал с женой в отеле «Палас» в Сент-Морице. Неожиданно раздался телефонный звонок. Звонили из немецкого посольства в Берне: «Прекратите танцы! Сталинград пал!» – прокричал в трубку возмущенный голос. Дипломаты знали, что Сент-Мориц – любимое место отдыха высших чинов СС. Намека оказалось достаточно.
От рассказов о солдатах и офицерах, сражавшихся плечом к плечу, министерство пропаганды перешло к новым уловкам. 14 февраля Геббельс организовал в берлинском Дворце спорта массовое собрание под девизом: «Тотальная война – самая короткая война!» На огромном планшете красовался лозунг времен 1812 года: «Наш боевой клич: народ поднимается, и его напор неотвратим, как буря!»
Подобный призыв в данных исторических условиях был по меньшей мере неуместен, но фанатичные приверженцы режима упорно отказывались это понимать.
«Вы требуете тотальной войны? – кричал Геббельс с трибуны, и зал отвечал ему одобрительным гулом. – Вы готовы идти за фюрером и добиться победы любой ценой?» – и вновь истерический вопль одобрения сотрясал стены Дворца спорта в Берлине.
Узнав о капитуляции 6-й армии, Геббельс тут же развил бурную деятельность. Он требовал покончить с полумерами и немедленно приступить к массовой мобилизации, правда, зачастую доктор Геббельс увлекался лишь внешней стороной дела. Так, с Бранденбургских ворот сняли и отправили на военные заводы медные барельефы. По непонятным причинам были запрещены профессиональные спортивные соревнования. Все модные магазины, в том числе и ювелирные лавки, закрылись, прекратив свою работу на неопределенный срок. Перестали выходить дорогие журналы. Геббельс развернул против роскоши целую кампанию. Мотивировал он это тем, что «женщине, встречающей вернувшегося с фронта солдата, необязательно надевать дорогое платье». Поговаривали о запрещении химических завивок, но до этого так и не дошло. Гитлер, убежденный в том, что немецкая женщина должна быть красивой во все времена, категорически возражал против крайностей. Геббельс вынужден был пойти на попятный.
Ночные клубы и рестораны также были закрыты. Когда же они вновь заработали, посетителям предлагались лишь блюда полевой кухни в знак солидарности с солдатами, воюющими в России. Как прежде, продолжал функционировать только любимый ресторан Геринга «Хорьхер», да и тот пришлось превратить в клуб для офицеров Люфтваффе.
Любые сообщения о жизни представителей высших классов и генералитета расценивались как предательство идеалов нацизма. Чуть позже всех членов королевской династии, служащих в вооруженных силах, обязали сообщать о своих доходах. Даже поездки в Таргартен были запрещены.
На улицах появлялось все больше плакатов с нацистской пропагандой, но берлинцы предпочитали циничные лозунги, гласящие: «Наслаждайся войной! Мир будет гораздо хуже». Основным в лексиконе немцев стало слово «держаться». Страх перед будущим возрастал. Люди боялись мести большевиков. Хозяин гостиницы «У черного леса», побывавший на Восточном фронте, не раз говорил: «Если с нас потребуют плату хотя бы за одну четверть того, что мы натворили в России и Польше, нам придется страдать всю жизнь и страдать мы будем заслуженно».
Немцы, не испытывавшие восхищения фюрером, понимали всю гротескность и парадоксальность сложившейся ситуации. Но как нападение на Советский Союз заставило русских защищать сталинизм, так немцы теперь были вынуждены защищать гитлеровский режим. Разница состояла лишь в том, что Россия имела в своем распоряжении огромные просторы, по которым можно было отступать, в то время как Германии угрожала война на два фронта, массированные бомбардировки и блокада. В довершение всех бед Рузвельт и Черчилль пришли в Касабланке к единому соглашению – сражаться до тех пор, пока не состоится безоговорочная капитуляция стран гитлеровской коалиции. Хотя, с другой стороны, это играло на руку геббельсовской пропаганде. Оппозиционные силы, имевшиеся в Германии в тот момент, еще не были едины. Некоторые группы ограничивались несогласием с режимом, другие лишь говорили о необходимости принять меры во избежание худшего. Ядро оппозиции было представлено кучкой высших офицеров, опасающихся поражения. Эти люди надеялись, что сталинградская катастрофа создаст оптимальные условия для переворота, но ни один из представителей генералитета не был готов к решительным действиям. Офицеры среднего звена, настроенные более решительно, согласны были пойти на риск, но все их попытки, как правило, терпели неудачу. Гитлер, обладавший поразительным чутьем, имел отличную охрану и всегда менял маршруты передвижения в последний момент.
Единственными, кто решился открыто проявить свое недовольство режимом, были мюнхенские студенты. Вскоре их движение подхватили учащиеся Гамбурга, Берлина, Штутгарта и Вены. 18 февраля активисты студенческой группы «Красная роза» разбросали по Мюнхену листовки с призывом покончить с нацизмом. В тот же день нескольких студентов арестовали за распространение прокламаций в университете Людвига Максимилиана. Их пытали в гестапо, а затем на специальном заседании суда судья Роланд Фрайслер приговорил заговорщиков к смертной казни. Молодые люди были обезглавлены. Впоследствии многие, в том числе и профессор философии Курт Хубер, разделили их участь.
* * *
После окружения 6-й армии под Сталинградом Гитлер встретился с фельдмаршалом фон Манштейном. Манштейн в общих чертах обрисовал ситуацию и предложил меры, необходимые для избежания разгрома немецких войск на юге России. Гитлер пытался навязать фельдмаршалу приказ, запрещающий армии отступать, но Манштейн, который прекрасно понимал, что в данной ситуации может диктовать свои условия, потребовал для себя полной свободы действий.
Примерно в это время у фюрера появилась привычка во время разговора наклоняться вперед, опираясь руками на стол. После поражения вермахта под Сталинградом он предпочитал есть в одиночестве. Гудериан замечал в нем все большие изменения. «Левая рука Гитлера стала трястись. Он начал сильно сутулиться, но глаза его по-прежнему горят безумным огнем, а щеки покрывает неестественный румянец», – записал он в своем дневнике. Даже когда Гитлер принимал у себя Мильхома, то не высказал ни малейшего сожаления по поводу огромных потерь под Сталинградом. Он думал только о том, как бы повысить ставки и бросить на весы судьбы еще большее количество жизней. «Мы закончим войну в этом году, – обещал фюрер своим приближенным. – Я окончательно решился на тотальную мобилизацию всего населения Германии».
* * *
В России победа в Сталинградской битве вызвала огромный подъем, который старательно подогревался советской пропагандой. Кремлевские колокола разнесли весть об окружении армии Паулюса по всей стране. На первых страницах газет печатались сообщения с фронтов, по радио непрерывно передавали военные марши. В статьях, как правило, говорилось о «суровом уроке истории, который получили авантюристы из немецкого генерального штаба». Победу Красной Армии над немецко-фашистскими захватчиками сравнивали с победой Ганнибала у Канн.
