Любовь и интерес к стране пребывания - это приобретение немалое, утешение для души и огромное подспорье в работе. Много раз в дальнейшем мне приходилось с горечью убеждаться, что некоторые сотрудники нашей службы, мои коллеги и подчиненные, абсолютно равнодушны к стране, в которой они живут и работают, не интересуются ее историей и культурой, вникают в ее проблемы ровно настолько, насколько это, по их мнению, необходимо для работы. У таких людей могут быть случайные успехи, они могут выполнять задания чисто оперативного характера, но твердо уверен, что их полезность ограничена.
Скоро я стал работать в отделе Юго-Восточной Азии МИДа СССР. Вакантной должности второго секретаря не было, и пришлось остаться тем, кем был третьим секретарем.
Не очень интересной мне показалась работа в отделе. Ограниченные и до предела официальные контакты с иностранными дипломатами, нудная переписка с другими советскими министерствами и комитетами ("...при этом направляем..."), скучные партийные собрания. В ту пору я еще не дорос до понимания, что свободное служебное время можно с интересом и пользой для себя заполнять другими делами, не имеющими отношения к прямым обязанностям, заняться, наконец, научными исследованиями, писать статьи в журналы или для радио (многие этим подрабатывали), читать что-то нужное... Периоды затишья характерны для любого учреждения, они входят в естественный ритм деятельности, перемежаясь с днями и ночами лихорадочной активности. Я этого еще не знал, и жизнь стала представляться мне несколько тоскливой.
В это время и объявился человек, показавший удостоверение сотрудника КГБ и чрезвычайно любезно поинтересовавшийся, не смогу ли я побывать в такой-то день в здании комитета на площади Дзержинского.
Вопреки некоторым утверждениям, до выезда в первую командировку мне не довелось быть знакомым ни с одним сотрудником Комитета госбезопасности. КГБ представлялся какой-то грозной, вездесущей, всевидящей силой, не имеющей телесного воплощения. В 1958 году, когда происходило распределение выпускников МГИМО по советским учреждениям, я узнал, что некоторым моим приятелям было предложено пойти работать в КГБ, в подразделение внешней разведки. Таинственно, загадочно и немного зловеще. Избранные молчали, не делились даже с близкими друзьями, на них смотрели с уважением и долей зависти.
Первых сотрудников ПГУ я увидел в Пакистане, а затем близко познакомился и подружился с одним из них - Н. М. Он показался мне не только обаятельным, но чрезвычайно осведомленным и умным человеком. Общение с ним доставляло мне удовольствие. Видел я и то, что он более раскован, более свободен в суждениях, чем другие советские коллеги, что он знает такие факты, о которых я даже не догадывался. Н. М. резко, по тем временам слишком резко, высказывался о нашей советской действительности. Казалось, и здесь он знает гораздо больше, чем я, и гораздо глубже, чем я, проникает в существенные явления нашей жизни. Н. М. рассказал, что отец его жены был репрессирован и расстрелян в конце тридцатых годов. Моему удивлению не было предела, поскольку я был уверен, что в КГБ не берут тех, чьи родственники или родственники родственников были осуждены.
То время - начальный период разоблачения сталинщины - позволяло свободнее думать и высказываться. И даже на фоне общего "полевения" речи моего друга казались волнующими, дерзкими, предвещающими какое-то совсем новое и действительно светлое будущее.
И вот мне предложили перейти на работу в КГБ.
Посоветовался с И. Ф. Шпедько, который был в ту пору заместителем заведующего ОЮА. Иван Фаддеевич сказал: "Это большая честь. Соглашайтесь!"
РАЗВЕДШКОЛА
Сто первая - так именовалась разведывательная школа, впоследствии преобразованная в Краснознаменный институт КГБ имени Ю. В. Андропова.
Впервые в жизни размещаюсь в общежитии. В двухэтажном деревянном доме довоенной постройки начинают ветшать стены, кое-где немного прогибаются полы, но тепло и уютно зимой, а весной в окна стучатся ветви сирени.
В комнате пять постоянных обитателей, все с некоторым житейским опытом, есть даже свой кандидат наук. Мы все поменяли профессию. Домой отпускают только по субботам с возвращением к утру в понедельник.
Учеба кажется несложной. Самое трудное - это язык, для тех, кто раньше с ним не работая. У нас такой проблемы нет - впятером владеем девятью языками, есть профессиональная гражданская подготовка. В духе хорошей традиции помогаем в меру своих сил товарищам, которые раньше с языком не работали.
Извечный марксизм-ленинизм. На него отводится очень много учебного времени, и занятия этим предметом напоминают восточный способ молотьбы привязанное к оглобле животное ходит по кругу по разостланным на току снопам и своими копытами выбивает из колосьев зерна. Каждый из нас уже совершил несколько кругов по вытоптанной соломе, неизвестно, остались ли там какие-то зерна, но бессмысленное топтание продолжается. Здесь не нужно ни сообразительности, ни эрудиции - запомни несколько расхожих на сегодняшний день суконных выражений, следи за передовыми статьями в "Правде" (самое неблагодарное и бесследное для любого ума чтение) и не смущайся. Марксизм-ленинизм в тогдашней трактовке был предельно далек от науки. Его клишированные формулы и понятия имели характер ритуальных заклинаний, что-то вроде ежедневного и ежечасного подтверждения лояльности. Каждое учебное пособие даже в нашем, весьма специальном, учебном заведении начиналось с благочестивого тезиса о классовом характере разведки. (Время, когда классовый характер приписывался физике, биологии, математике, уходило медленно. У нас медленнее, чем у других.)
Лекции по марксизму и время, отводимое на подготовку к семинарам, давали, однако, прекрасную возможность читать в свое удовольствие то, что тебе нравится. Народ в нашей комнате подобрался непьющий, интересующийся жизнью, читающий, и мы пользовались книгами не столько из библиотеки, сколько обменивались ими друг с другом.
Невероятно интересными показались специальные дисциплины, то есть обучение основам и приемам разведывательного ремесла. В последующие годы в нашей среде получил официальное распространение термин "разведывательное искусство". Он вызывает у меня возражения. Подозреваю, что первоначально он возник в результате не совсем точного перевода названия книги бывшего шефа ЦРУ Аллена Даллеса "The Craft of Intelligence" (казалось бы, Даллес вполне мог употребить слово Art, если бы он считал разведку искусством). Несомненно, сыграло свою роль и тщеславие профессионалов. Принадлежность к области искусства, а не ремесла многих возвышало в собственных глазах.
О моей профессиональной этике
Я считаю разведку сложным и своеобразным ремеслом, где, как и в каждом ремесле, есть элемент искусства, где нужны соответствующие способности, но владение основными приемами работы, кропотливый труд, тщательная профессиональная подготовка, добросовестность важнее, чем порывы вдохновения, которыми живет искусство. Этот взгляд я отстаивал в дальнейшем в официальных дискуссиях, далеко не всегда встречая одобрение ветеранов. Велико очарование слов, от него трудно избавиться.
Фотография во всех ее специальных вариантах, изготовление микроточек, тайнопись, средства связи, средства негласного съема информации, основы приобретения источников и работы с ними, методика ведения наружного наблюдения и приемы его выявления - все это было ново и чрезвычайно увлекательно.
Венцом всего были практические занятия в городе, продолжавшиеся несколько дней. Надо было провести ряд операций по связи с агентом, включая личную встречу. Сложнейшая задача заключалась в том, чтобы убедиться, нет ли за тобой слежки ("выявить наружное наблюдение"), чтобы не позволить контрразведке зафиксировать проведение операции и, упаси Боже, не вывести ее на источника.
Выявить наружное наблюдение, определить состав работающей за тобой бригады - задача очень непростая. С нами работают профессионалы Седьмого управления КГБ, проходящие здесь переподготовку. По окончании занятий сравниваются отчеты слушателя разведшколы - объекта наблюдения и отчеты наблюдающих.
Это редкая ситуация, возникающая в реальных условиях лишь тогда, когда нам удается приобрести источника в советском отделе иностранной контрразведки. Там, однако, исключен совместный разбор операции и выявление неточностей в отчетах. Сотрудникам иностранных служб наружного наблюдения присущи человеческие слабости, грубые искажения реальной ситуации в их сводках вещь довольно обычная. Во всяком случае, упоминаний о собственных просчетах наблюдающих не встречается, наблюдаемый же иногда наделен сверхчеловеческой изворотливостью и коварством. Это бывает тогда, когда "наружники" упускают объект по собственной нерасторопности или несогласованности действий.
