Ознакомительная версия.
В последней трети XIX в. активная защита интересов британских деловых кругов превратилась в одну из первоочередных функций правительства, что ярко продемонстрировала политика Великобритании по отношению к Египту. Либеральное правительство У. Гладстона пришло к власти в 1880 г. под лозунгом «дешевая внешняя политика»[66]. Однако банкротство египетского правительства, национальное восстание в Александрии были однозначно восприняты либеральным правительством как непосредственная угроза британским капиталовложениям в стране. Бомбардировкой Александрии и оккупацией Египта правительство Гладстона доказало общественности готовность защищать экономические интересы Англии и ее граждан любыми средствами. Символом перемен стала отставка из кабинета одного из наиболее авторитетных фритредеров Дж. Брайта. Ведь фактически при захвате одного из важнейших в стратегическом и экономическом значении государств Африки Англия действовала в значительной мере в целях охраны интересов держателей египетских акций и всех предпринимателей, заинтересованных в контроле над Суэцким каналом.
Захват Египта в 1882 г. наряду с соображениями политического и стратегического характера был вызван в значительной степени и экономическими причинами. Однако при этом проявилась одна из характерных особенностей британской имперской политики – стремление завуалировать экономические цели политической, этической, религиозной или любой иной риторикой. В середине 1880-х гг., да и в более позднее время, в обстановке борьбы за раздел мира открытая демонстрация коммерческих интересов и стремлений не приветствовалась. Еще в 1877 г. на страницах журнала «Девятнадцатое столетие» известный политолог профессор Е. Дайси заявлял о том, что интересы бизнеса требуют оккупации Египта, что это будут приветствовать держатели акций в Великобритании, и египетские крестьяне-феллахи[67]. Однако в официальной версии данных событий акценты были смещены. Согласно высказыванию лорда Кромера, первого вице-короля Египта, британская оккупация являлась необходимой для страны, в которой «армия взбунтовалась, казначейство обанкротилось, все ветви власти находились в состоянии коллапса»[68].
Однако необходимо отметить, что непосредственное выступление государства в защиту интересов своих граждан, сопровождаемое аннексиями, войнами и дипломатическими столкновениями с другими европейскими странами, как было в случае с Египтом, считалось в Великобритании нежелательным вариантом развития событий. Большей части британских государственных деятелей импонировала схема постепенного подчинения слаборазвитых стран. Стремление сочетать расширение Британской империи с экономией государственных расходов, избегать нападок оппозиции в стране и протестов из-за рубежа в случае военных операций привели к распространению системы привилегированных компаний, получавших права на разработку ресурсов и управление африканскими территориями. В атмосфере активизировавшейся после Берлинской конференции 1884–1885 гг. «схватки за Африку» именно компании стали средством для проведения не только «бумажной», но и «эффективной» оккупации стран континента.
Роль привилегированных компаний в развитии Британской империи своеобразно отражалась в имперской идее. Официально компании считались частными предприятиями, однако многочисленные примеры свидетельствовали об оказании им прямой материальной и военной помощи со стороны государства, так как их целью было обеспечение имперских интересов Великобритании. В частности, на Британскую восточноафриканскую компанию возлагалась задача установления линии британских коммуникаций от Капской колонии до Нила[69]. Тем не менее подчеркивалось невмешательство государственных чиновников в дела компаний. Это позволяло подтвердить основной аргумент в пользу их существования: государство и непосредственно налогоплательщики не несут бремени финансовых затрат на сохранение и развитие новых земель. Как отмечал современник описываемых событий британский историк X. Эджертон, британское казначейство никогда не предоставило бы тех сумм, которые были необходимы для развития подконтрольных стран[70]. Однако, в свою очередь, государственное одобрение деятельности компаний гарантировало им приток капиталов и увеличение числа акционеров.
Следует отметить, что сами представители компаний стремились распространить мнение о великой гуманитарной миссии, которую несут компании в отсталых странах. Во всех хартиях, дававшихся компаниям, присутствовало требование «хорошего управления» и развития подконтрольных территорий. В обязанность Британской компании Южной Африки вменялась забота о коренном населении, сохранение мира и порядка, уважения местных законов и верований[71]. Целью их основания называлось «продвижение цивилизации в Африке»[72]. Нельзя отрицать, что на протяжении последней трети XIX в. компании неоднократно попадали в центр общественного внимания благодаря отнюдь не филантропическим мероприятиям: локальным войнам, карательным операциям. Однако не всегда точная информация с мест, а также укрепившийся вокруг компаний ореол проводников «национальной» политики осложняли критику противников системы в целом и коммерческих конкурентов в частности[73]. Почетная миссия привилегированных компаний по развитию торговли и цивилизации стала неотъемлемой частью имперской идеи в последние десятилетия XIX в.
По мере нарастания кризисных явлений в британской экономике открытие новых рынков и использование потенциала «зависимой империи» для решения экономических проблем становятся первоочередными задачами имперской политики. Выступления политических и общественных деятелей, художественные и публицистические произведения конца XIX в. демонстрируют убежденность англичан в том, что британские колонии являются источником богатства для метрополии. Так, ценность Восточной Африки заключалась как в природном богатстве, так и в довольно благоприятном климате. «Таймс» писала: «Наши путешественники сообщают, что регион дает перспективы для быстрого развития и пригоден для расселения европейцев»[74]. Экономическое значение Южной Африки было переоценено в последние десятилетия XIX в. В этот период открытие золотых рудников Ранда привлекло к южноафриканским республикам внимание британских предпринимателей, настаивавших на установлении жесткого контроля Великобритании над регионом[75]. Многообещающим в экономическом плане представлялась и Юго-Восточная Азия. В журнале «Девятнадцатое столетие» отмечалось: «Внимание наших исследователей, дипломатов, торговцев сейчас приковано к населенному и плодородному региону Юго-Восточной Азии, где открываются новые рынки для конкуренции между Англией и Францией»[76]. Высоко котировались и рынки Китая. Эта страна, с ее многочисленным населением и богатыми природными ресурсами, имела, по мнению британцев, блестящие перспективы для развития торговли[77]. Таким образом, каждый регион Азии и Африки приобретал в глазах викторианцев определенные немаловажные преимущества. Необходимость экспансии среди «нецивилизованных» народов практически не вызывала сомнений у представителей различных политических течений. Как отмечал видный колониальный администратор лорд Лугард, чтобы благоприятствовать росту торговли страны и найти место приложения для излишков промышленности и избыточного населения страны «наиболее дальновидные государственные деятели и предприниматели проповедуют колониальную экспансию»[78]. Таким образом, в Великобритании, как и во многих континентальных державах, увеличивается число сторонников новой политики, предусматривавшей развитие торговли и увеличения благосостояния страны за счет силового открытия новых рынков и завоевания новых покупателей.
Традиционно распространение английской власти на «нецивилизованные» страны представлялось как альтруистическая политика приобщения отсталых обществ к передовой культуре. По мнению современников, Британия представляла собой образец прогресса в политической, экономической сферах и была призвана передавать свой опыт другим. Согласно теории ведущего британского социолога конца XIX в. Б. Кидда, западные нации должны были занимать господствующее положение как благодаря «расовому преобладанию», так и из-за достигнутой степени «социальной эффективности»[79]. Следовательно, англичанам присваивалось не только моральное призвание, но и право на перестройку иных обществ, на извлечение природных богатств, которыми последние воспользоваться не в состоянии. Рассуждая о будущем Британской Индии, известный журналист М. Таунсенд весьма скептически оценивал способность индийцев к прогрессу. На его взгляд, жители Индии «за три тысячи лет не достигли ни одной победы над природой, не подняли науку на более высокий уровень, не разработали новую, способную давать результаты социальную идею, не усовершенствовали стиль жизни»[80]. Безусловная вера европейцев в силу прогресса, в способность западных рас привить туземцам совершенно новые ценности и систему социальных отношений нередко вызывала ломку традиционных, сложившихся за века, укладов обществ Азии и Африки.
Ознакомительная версия.
