______________
* Грипс - секретное письмо.
- Есть хочешь? - спросил девчонку Семен.
- Свынцэвою галушкой нагодуете?
- Какие еще тебе галушки? - Князьков с удивлением на нее посмотрел.
Семен протянул ей пару галет - он их берег на всякий случай.
- Бери, не стесняйся.
- Н-нэ хочу.
- Вот чудная! Что ты думаешь, они отравлены? Ешь.
- Hi, iжтэ самi.
Шли берегом реки по затравенелой узкой тропе. Разгорался теплый осенний день, в воздух поднималась невесомая паутина, стекал с берез пожелтелый лист. Лес кругом стоял завороженно-тихий, задумчивый. Может, потому, что к лицу девушки прикасалось паутинное серебро и мягко ложилась под ноги трава, она немного повеселела и украдкой поглядывала на двух парней с автоматами за плечом, и румянец окрасил ее тугие щеки.
Хорошо, когда автоматные дула ни на кого не нацелены и просто обращены кверху, в синее небо, где звучит крик улетающих птиц, крик, похожий на печальную песню.
- Лэлэкi вiдлiтають у вырiй, - зачарованно сказала девчонка и задрала голову кверху.
- Буслы? - уточнил конвоир.
- Буслы?.. - первый раз засмеялась девчонка. - Цэ ж по якому, на якiй мовi?
- А ты как думаешь?
- Звiдкiля менi знаты?
- Тогда откуда мне знать, что такое лэлэкi?
Девчонка на него внимательно посмотрела, на своего светловолосого конвоира с отнюдь не сердитым лицом, но голосок ее капельку изменился, будто бы огрубел.
- Нэ знаешь, чыя цэ земля?..
- Советская, - сказал сердито Князьков.
- Украiнська...
С заросшего ежевикой и тальником противоположного берега почти одновременно ударили два гулких выстрела, и дробное эхо перекатилось по ельнику.
С Князькова слетела фуражка.
- Йой, мамо... рiдна! - ойкнула девушка и упала в траву, словно бросилась поднимать фуражку.
...Убийц искали полдня. Вместе с польскими солдатами пограничники обшарили прибрежье, вывалялись в паутине как черти, а найти ничего не нашли, даже гильзы не отыскались.
В жухлой траве лежала девчонка. Кто-то накрыл ее солдатским плащом. Могло показаться, что она уснула, пригретая солнцем. Если б не зеленые мухи.
- ...Где-то через полгода мы дознались, за что они убили ее. И убил не кто-нибудь чужой, жених пристрелил по приказу самого Ягоды. Чтоб явку, значит, не выдала... А тот день на этом происшествии не окончился.
Рассказ пятый
В убитой, когда ее привезли на заставу, сестры узнали дочь своего соседа Прохора Грынива - они были с Милей ровесницы.
- То ж Устя! - первой узнала убитую Стефа.
- Вона, - подтвердила Юля. - Устя.
- У неi брат в лiсi, Мыкола. Щэ за нiмцiв у лiс падався. Мабуть, i зараз там, колы не вбылы.
- То не твое дiло, помовчы, Стэфцю.
- Що я маю мовчаты? Брат - злодiй, i вона нэ краща... Що хотiла заробыла. З Польщi вона, з нашого сэла, дэ мы жылы до пэрэсэлення.
Так в тот день обернулись дела. Имело ли это трагическое событие хотя бы косвенное отношение к сестрам, узнать не удалось. Тайну убитая с собой унесла. Ее в тот день схоронили на сельском кладбище, кто-то сердобольный водрузил на холмике березовый крест.
А к вечеру облака затянули небо, похолодало. Ветер трепал деревья, и по сухой земле несло сорванный лист вместе с пылью, исчезла мягкая синева ранних сентябрьских сумерек, тучи загустели и плыли над притихшей землей низко, почти касаясь узорчатого креста на башне собора, где, по преданию, венчался Богдан Хмельницкий. Купол собора был виден издалека, и в лунные ночи на нем золотился крест.
Смерть - всегда печаль, к ней не привыкнешь, с нею можно смириться. Всей заставой парни в тот вечер за ужином как бы заново переживали гибель девчонки. Больше всех потрясло Юнусова - как так, рассуждал он, взяли да убили. Среди бела дня, на границе. Так ни за что ни про что могли убить и Князькова. И его, Фаиза Юнусова, тоже может настичь бандитская пуля, когда он будет возвращаться с наряда...
Против обыкновения парни не зубоскалили над Юнусовым, неохота было смеяться над наивными и трусоватыми рассуждениями не нюхавшего пороха новобранца. Пускай себе самовыражается, пускай говорит. Граница и время оботрут.
- Не дрейфь, парень, - похлопал Юнусова по плечу сержант Тимошенко, и шрам на его бледном лице стал багровым. - Три к носу, Юнусов, все пройдет.
- Зачем к носу?
- Да так.
И опять же никто не смеялся. А Тимошенко, досыта нанюхавшийся пороха на войне, даже не улыбнулся, почему-то пристально посмотрел на Зеленого Петра, в одиночестве хлебавшего горячий чай из алюминиевой кружки, снова похлопал Юнусова по плечу.
- Это я так, к слову пришлось.
- ...Наверное, у Петра было предчувствие. Смутный ходил до ужина и после. Говорят, предчувствие - выдумка. Я думаю, что не всегда, а иногда оно не обманывает. Аккурат в тот раз не обманывало.
Охранять сестер полагалось Юнусову и Ткаченко, оба были с вечера свободны от службы. После похорон жизнь заставы пошла своим чередом; лейтенант выпускал наряды, командир отделения Захар Бицуля проводил политчас - читал вслух газетные новости: первым долгом сводку Информбюро, затем другие сообщения; кому было положено спать перед заступлением на службу, укладывались; пошли за оружием Ткаченко с Юнусовым, Семен отправился на конюшню кормить свою питомицу, гнедую лошадку со смешной и ласковой кличкой Груша. Одним словом, все исполняли свои обязанности.
- ...Страсть до чего Пустельников любил лошадей. Любой цыган мог ему позавидовать. Вот уж был лошадник, так это - да! А гнедого он с заграницы привел в поводу. На трех ногах привел, четвертая была перебита пулей. Кто-то кинул гнедого в корчах, а Семен его подобрал к неудовольствию лейтенанта.
Гнедой прыгал на трех ногах, всю дорогу поклоны отбивал лошадиные и пятнал кровью тропу, дрожал лоснящейся шкурой, доверчиво глядя на стоящих рядом людей огромными фиолетовыми глазами, в которых плескалась горячая боль.
- Ну, Пустельников, ты всегда что-нибудь выдумаешь, - недовольно выговаривал лейтенант. - Ни к чему на заставе калеки, своих лошадей полконюшни. Придется собакам скормить твоего одра.
- Выхожу его, - взмолился Семен. - Вот увидите, в строй верну.
- Кормить чем будешь? На довольствие я его не поставлю, даже не думай.
- И не надо. - Семен обрадовался. - Обойдемся без довольствия. Одного как-нибудь прокормим.
Так и осталась на заставе гнедая лошадка, найденыш с веселой кличкой Груша, и выходил ее Семен, и понемногу стал запрягать, и ни одной душе к ней притрагиваться не разрешал.
Юнусов с Ткаченко получили свои карабины, плащи натянули, докурили цигарки и вышли под дождь, к воротам, как водится, подняли капюшоны, потому что дождь лил не по-осеннему яростно, ливнево крупно и косо, как в мае, и в сразу образовавшихся лужах пузырилась и кипела вода. Юнусов съежился, Ткаченко же чуток повернулся, чтобы струи не били ему в лицо, пошел как-то боком, прикрывая локтем затвор карабина.
- Ткаченко! Юнусов! - закричали вдогонку. - Возвращайтесь назад, быстро!
Открылась, пропустив на улицу полосу яркого света, входная дверь, на мгновение осветилась полоска земли, которую безжалостно стегал косой дождь. От конюшни, тяжело шлепая по воде, пробежал Пустельников.
- Тревога! - крикнул, не останавливаясь.
Юнусов с Ткаченко припустили за ним, вбежали в помещение, где уже солдаты разбирали оружие, прилаживали подсумки, на ходу застегивали ремни, и лейтенант, не дожидаясь, пока они все станут в строй и замрут в ожидании дальнейших распоряжений, сообщил, что на левом фланге наряд столкнулся с бандгруппой, что с нашей стороны двое ранено, а остальные ведут неравный бой.
- Приказываю!.. - Начальник заставы отдавал приказ быстро и лаконично, не особенно вдаваясь в подробности, потому что сам возглавил тревожную группу.
Когда они выбежали на улицу, за рекой, над башней костела по ту сторону рубежа, загорелась ракета. Как бы зеленым пламенем вспыхнул узорчатый крест и погас, еще вспыхнул красным и снова утонул в темноте, и что там происходило, не знал никто, даже лейтенант, торопившийся на помощь ведущему бой наряду. От леса слышалась ружейная стрельба, она подстегивала бегущих, парни, не глядя на ливень, выкладывались, бежали, обгоняя один одного, не разбирая дороги - лишь бы скорее, только бы вовремя успеть...
- ...Купили они нас в ту ночь, сволочи! Как воробьев провели на мякине, а мы догадались не сразу, с опозданием допетрили. На левом фланге отвлекли, наряды на себя притянули да еще всех нас в придачу. Сами же основной силой проскочили в Поторицу по центру участка и прямым ходом к заставе... Они тоже не дураки были, у них своя тактика и стратегия... Тем часом на заставе оставалось семь хлопцев: дежурная служба и двое больных. За старшего Фатеров, хворый, потому и остался. Ситуация - я те дам, очень даже неинтересная ситуация: семеро наших и сотня лесовиков. Такая арифметика получилась...
Сотня ворвалась в Поторицу, с ходу атаковала заставу, забросала гранатами вышку и двор, ударили ручники и немецкие автоматы, кое-кто бросился разбивать ворота. И тут по атакующим лупанул наш станковый пулемет. Лесовики отхлынули.
