Вошли. Все чисто прибрано. Просторно, хоть и не очень. На стенах почему-то несколько часов. На комоде тоже часы. Посреди комнаты новенькая фисгармония. За нею кровать. Прибрано и чисто, но странно.
— Чья же это фисгармония?
— Моя.
— Кто же на ней играет?
— Я играю. — И в голосе его удивление на мои вопросы.
— Как играете, когда вы слепы? Ведь вы не видите клавиш: куда же вы ударите пальцем?
Не отвечая, он сел за фисгармонию, издал несколько приятных аккордов.
— Что же вам сыграть, светское или духовное?
У "рясофорного монаха" мы решались выслушать что-нибудь духовное. Я попросил из пений на Страстной седьмице.
Но как в пении это хорошо, так на фисгармонии выходило "не очень". Или слух не приучен, или уже те протяжные и монотонные звуки так и сообразованы только с человеческим голосом. Правда, «играть» и «петь» — какая в этом разница! Вероятно, звуки симфоний показались бы тоже нелепыми, попробуй их выполнить через пение.
Была игра, и правильная игра. Я вспомнил "св. Цецилию", слепую музыкантшу католической церкви.[20] Право, этот деятельный русский монах мне нравился не менее. На этот миг.
Оставив клавиши, он заговорил (на мои вопросы):
— Рано ослеп. Ребенком. Света и не помню. Играю, потому что слух есть. Я все звоны здесь установил, до меня была нелепость, нелепый звон, не музыкальный и не согласованный.
Так как я не понимаю в звоне, то и не мог очень понимать его разъяснений.
Но определение "нелепый звон", несколько раз твердо им сказанное, запомнил хорошо. Скорей из направления и тона его объяснений я понял только, что наука звона мудреная и сложная, требующая понимания музыки, гаммы; что требуется подбор колоколов и проч.
— И в Ростове Великом звоны я же устанавливал. Там пять звонов. (В цифре могу ошибаться.)
Он говорил явно о системе звона, о методе и тоне, что ли, не понимаю. Очевидно, однако, по твердости и уверенности объяснений и по высокой разумности всей речи, что он был высокий художник этого, в сущности, очень важного дела. Наблюдали ли вы, что по звонам, например, различаются католическая и наша церковь? В католической церкви колокольный звон точно мяуканье кошки. Так вкус выбран. Что-то крадущееся и стелющееся, "иезуитское",[21] у нас звон точно телка бредет. Басок, тенорок и дискант — все в согласии. "Хоровое начало" славянофилов? Не знаю. Во всяком случае для городов и весей русских выбор характера колокольных звонов куда важнее "filioque",[22] в котором никто ничего не понимает. Мелодично-грустный "вечерний звон" русских церквей скольких скептиков и сатириков удержал от протеста, критики и сатиры; и, может быть, только благодаря мягкому вечернему звону у нас никогда не зародился ни Вольтер, ни Ренан.
— А для чего у вас не одни часы на стене? Двое, трое… Я обернулся назад, ожидая увидеть еще.
— Это не мои. Я поправляю.
Он указал и на комод, где лежала по крайней мере пара карманных часов.
— Вы поправляете часы?! Изумлению моему не было предела.
— Теперь стар стал и рука не тверда. Волоска (в механизме) не могу поправить, а прежде и волосок мог. Но если волосок цел и неисправны другие части механизма, я чиню хорошо. Разберу, поправлю и соберу.
— Не ошибетесь? Ведь так тонко и сложно все?!
— Как бы ошибался — не брался бы.
По возрасту монаху 45–50. Конечно, из мужичков, и «богословие» тут ни при чем. "Живет по преданию". Это "по преданию", мне кажется, естественно заменило «истину» для темного, безграмотного люда. "По преданию" — значит ощупью. Пощупал батюшку-"так верил", пощупал дедушку-"так верил". И так до Николая-чудотворца и святителя Алексия.[23] "Все так верили", — говорит, ощупав всех, слепой мужичок. И заключает: «Так». Как же иначе поступить?
Я вышел с истинным уважением к слепому монаху, наполнившему жизнь свою трудом, деятельностью и пользою. Отчего, при слепоте, он выбрал такие занятия, как поправка часов и установка звонов? Явно его ум был не только деятельный, но предприимчиво деятельный; ум его окрылял и влек, ум был слишком зряч. А глаз недоставало…
Неподалеку от Ярославля расположился на левом берегу красивый Толгский монастырь.[24] Белая, высокая каменная ограда отнесена сажен на 50 от берега, в виду, без сомнения, весеннего разлива. Был ранний вечер, все золотилось в солнечных лучах… Красиво погуливали монахи около ограды, и другие, сидя на лавочках, любовались на проходящий пароход.
Толга — богатый монастырь с чудотворною иконою Божией Матери, явившейся здесь на дереве. Толгская Божия Матерь, в подробностях ее написания, одна из прекраснейших икон православия.[25]
Плыли мы и мимо старого Макария — древнего монастыря, по имени которого Нижегородская ярмарка именуется Макарьевскою.[26] Она, как известно, перенесена в Нижний правительственным распоряжением, а "сама собою" зародилась около Макарьевского монастыря и состояла первоначально из домашних изделий и товаров, приносимых и привозимых богомольцами, стекавшимися с Волги и впадающих в нее рек и речек, ко дню годового праздника преподобного Макария. Есть еще в Решме другой монастырь того же имени, бывший еще недавно мужским, но теперь женский. Любопытна история его преобразования: монахов становилось все меньше, да и те своим пьянством и безобразным поведением только возмущали окрестных крестьян. Наконец монахов осталось что-то человек пять, и монастырские службы не посещались никем. Монастырь надо было закрывать: но Влад. Карл. Саблер[27] придумал другое — обратить его из мужского в женский. Появились "благоуветливые монашенки", с ними деятельная и смышленая игуменья; запели они свои «стихири» и «псалмы» плачущими девичьими голосами, кроткими и жалобными, и народ кинулся сюда на богомолье и с приношениями. Старое имя и древнее место были спасены.
На пристани в Решме пассажиры парохода выслушивают "напутствующий молебен путешествующим", и пароход, конечно, пристающий здесь для своих торговых надобностей, не отходит, пока не кончится молебен и все присутствующие не получат кропления св. водою. Все это красиво и народно, и как бы не воспользоваться, чтобы ответить на порыв мирян помолиться тепло и торжественно, но служба (на этот по крайней мере раз) была до невозможности плоха, небрежна, прямо нечистоплотна. Все пассажиры были возмущены; служилось с пропусками молитв, и голоса читающих, поющих и возглашающих точно спросонья или с перепоя.
Вот и красавец Нижний! Я посетил его. Как он переменился, помолодел, покрасивел с 1878 года, когда я его хорошо знал. Теперь там действует фуникулер, почему-то называемый здесь «элеватором», вагончики на зубчатом рельсе, подымающие почти вертикально вверх. Это заменяет прежний медленный и трудный подъем на гору, на которой расположен город. Над гимназией те же две стрелки, к четырем концам которых прикреплены инициалы стран горизонта: "С. Ю. В. 3.". Я помню, что учеником этой гимназии читал роман г. Боборыкина "В путь-дорогу", и по словам автора, учившегося здесь, его товарищи в ту пору переводили эти буквы: "юношей велено сечь зело" (вместо: "север, юг, восток, запад").[28] Милое остроумие, едва ли очень утешавшее тех учеников, на долю которых выпадали роковые две буквы.
Я учился в этой гимназии в директорство Садокова,[29] который за административные таланты был сделан впоследствии помощником попечителя московского учебного округа. Отличие для директора гимназии неслыханное и небывалое никогда! Действительно, он был очень умен. Деятелен, дальнозорок, предусмотрителен, влиятелен, и даже очень влиятелен, в городе. Голос его, авторитет его везде имел вес. В трудах он был неутомим. Гуманен. Но я имею грех, что почему-то никогда не любил его. Не любил просто потому, что боялся и что он был «начальство». Нужно его было передвинуть не на пост помощника попечителя, а прямо попечителя; тогда этот крепкий русский человек, обаятельно спокойный и ласковый, с железной волей и неустанный с утра до ночи, несмотря на 60 лет, сделал бы очень многое для образования в семи или восьми губерниях, подведомственных московскому попечителю. Но в качестве «помощника» он должен был стать только зрителем тех проделок и гешефтмахерств, какие его начальник, граф,[30] утонувший в долговых обязательствах, проделывал на своем "ответственном посту" с помощью правителя своей канцелярии. Мир праху их всех…
Темное время, не любимое мною.
* * *
Дни и ночи плывешь по Волге… Все так же рассекают спицы пароходных колес ее воды… Солнце всходит и заходит, и, кажется, нет конца этой Волге. "Мир Волги"- как это идет! Свой особый, замкнутый, отдельный и самостоятельный мир. Как давно следовало бы не разделять на губернии этот мир, до того связанный и единый, до того общий и нераздельный, а слить его в одно! Россия, разделенная на совершенно нелепые «губернии», ничему в ней не отвечающие и ниоткуда не проистекающие, на самом деле представляет группу стран, совершенно иного в каждом случае характера, иной природы и со своим у каждой страны средоточием. Что Волга имеет общего с черноморским побережьем? С Кавказом? На Волге даже и не вспоминаются, даже и на ум не идут Одесса или Владикавказ. Просто — не чувствуются, никак не чувствуются. А Рыбинск, например, чувствуется в Астрахани, и Астрахань чувствуется же в Рыбинске. Все это соединено, слито, а Рыбинск и Одесса «разлиты» по разным котлам. Самим Господом Богом разлиты. Тут не надо противиться природе вещей. Не нужно трепетать за единство империи, или, вернее, России, которая тем меньше будет иметь тенденцию рассыпаться, чем более каждая часть будет чувствовать удобнее себя, поместится удобнее для себя географически, хозяйственно и этнографически. Искусственное разделение на «губернии» с отношением каждой губернии только к Петербургу, а не к соседним губерниям или вот не к "матушке Волге" в ее целом — это не может не вредить тысяче местных (приволжских) интересов и нужд, не породить тысячи упущений, не причинить тысяч и тысяч ущербов единичным хозяйствам и не внести в души людей тысяч и тысяч досад и раздражений. К чему все это? Очевидно, «Приволжье», "Приуралье", «Черноморье», "Кавказ", «Туркестан», "Балтика", «Литва», "Польша"-вот естественные «края» и «земли», вот великие «землячества», из которых состоит Великая Русь. Как инстинктивно умно студенты последних десятилетий стали группироваться в «землячества». "Земляк", "соотчич"-самое натуральное понятие, факт и имя. И никакого тут «разделения», "распада", «разложения», просто — естественность и удобство.
