Ни Головин, ни Лефорт, ни Возницын не успели возразить, а Меншиков уж грохотал ботфортами, сбегая вниз. Заорал: "Микитка! Трифон! Карету закладывать сейчас же! Самых лучших лошадей! Едем в Саардам! Эх, устрою же я той свинье выпусканье жира!"
И миновало чуть больше четверти часа, как раздался свист бича, зацокали копыта четверки лошадей, и колеса большой посольской кареты загремели, удаляясь, по камням посольского двора.
Десять верст, хоть и в темноте, но зато по плотной, укатанной дороге, что была обсажена вербами, проскакали меньше, чем за час. Остановились возле трактира - хозяин, выпроводив гостей, вместе с женой и дочкой прибирался в зале. Меншиков дверь отворил ногой, в трактир вломился с Тришкой и Микиткой, крикнул кучерам:
- Робяты, окорока сего жирного хватайте да девку оную, пампушку! Будут знать, как чародейным зельем потчевать своих гостей!
Трактирщик, зная за собой вину, помня, что вбежавший кавалер был приятелем русского царя, дал безропотно схватить себя, зато уж дочка и жена его визжали, будто насильно лишались девства. Но дочке заткнули рот, матери же дали тумака, и скоро карета снова громыхала, и красный фонарик на её задке раскачивался туда-сюда.
Трактирщика и дочь его втолкнули в подвал посольского дома, где раньше, должно быть, хранились обложенные льдом и опилками бочки с пивом. Здесь уж был поставлен стол, горели свечи. Через железное кольцо, вмурованное в потолок, пропущена веревка. Жаровни, похоже, не отыскалось, зато знатного размера клещи и три плети с узелками по всей длине ремня лежали на виду. Рядом стоял в выпущенной на штаны рубахе кузнец посольства - толстый, как бугай, Артюшка, пьяный и хотевший спать, встревоженный Головиным для дела важного и скорого. Сам же Головин с Возницыным и Лефортом сидели за столом. Перед ними - листы бумаги, чернила, перья, блюдо с апельсинами.
- Вот, привез разбойников! - радостно возгласил Данилыч, едва вслед за насмерть перепуганным трактирщиком и его дочкой прошел в подвал.
- Ну поглядим, поглядим сейчас, как нам сии разбойники ответят, забубнил, как из бочки, зловеще Возницын. - Артюха, пентюху сему руки замотай да и вздерни-ка на дыбу, чтобы слова из него, аки птахи из разоренного гнезда, повылетали.
Но к Возницыну, сидевшему посреди двух других судей, подбежал Меншиков, взволнованный, разгоряченный:
- Оставь трактирщика, Прокопий Богданыч! Лучше девку в натуральном виде на дыбу вознести - пусть бы батька на оную висячую колбаску поглядел, особливо когда Артюшка аль Микитка ей клещами пригрозит. Эх, жаль, вы огня не развели да клещей не раскалили - мигом бы языками зашевелили.
Возницын и Головин согласились, и скоро под долгие стенания отца обезумевшая от страха и боли трактирщикова дочь была отделена от пола вершка на четыре. Юбка, кофта и рубаха были сдернуты с неё с большой охотой кучерами Данилыча, и гладкое, ладное тело шестнадцатилетней девушки белело посреди подвала огромной неподвижной свечкой.
- Говори, кабатчик, - грозно потребовал Головин, обращаясь к трактирщику по-голландски, - что налил ты в кружку с пивом, когда господин Михайлов, сиречь русский великий государь, сидел у тебя в трактире с этим господином? - и показал рукой на Меншикова. - Говори, не то клещами станем твоей девке ногти выдирать, рвать уши и ломать ребра. Палачи у нас заправские, сам видишь!
Трактирщик, переводя полный боли взгляд с судьи на дочь, пал на колени и, протягивая руки к Головину, взмолился:
- Не губите! Все, все расскажу! Не я повинен в том проступке! Некий господин, что остановился у меня за три часа до появления господина Михайлова, угрожая пистолетом, вручил мне бутылку с пивом, требовал подать на стол, как только господин Михайлов выпьет три мои. Что я мог поделать? Тот господин мне обещал, что его пиво для господина Михайлова безвредным будет, только лишь произведет в его теле приятную игривость. Он ещё хотел после того предложить господину Михайлову много своего прекрасного пива, но пиво это, вижу, оказалось вредоносно для натуры господина Михайлова...
- Все ли, каналья, верно говоришь? - включился в допрос Лефорт.
- Яслями Вифлеемскими клянусь, что истину вам сообщаю. Ах, отпустите мою Грету, не мучьте ее! Ей так больно!
- А ну-ка, подробно опиши мне человека, что дал тебе бутылку с зельем, - продолжал Лефорт.
Трактирщик, сбиваясь, бормоча, как индюк, затряс щеками, но вскоре Лефорт уже мог сказать по-русски:
- Ну, верно, Левенрот и есть. Шведы испортили царя, но пока не вижу способа, как наказать нам их. Сам-один Левенрот бы не решился на такое злодеяние. Мню, что за спиной его стоит сам Карл Двенадцатый, а посему и челобитье наше он не примет. Скажет, что от пьянства али от чего ещё помрачился разум у вашего царя, - и вдруг, переходя на голландский, грозно обратился к трактирщику: - А припомни-ка, пивная бочка, не было ль кого вместе с кавалером, что вручил тебе то зелье?
- Был, был! - охотно закивал трактирщик. - Такой высокий, ничуть не ниже господина Михайлова, только лица его я не разглядел.
- Не разглядел... ну ладно, - с какой-то задумчивостью, все так же по-голландски произнес Лефорт, а после обратился к судьям: - Девку, полагаю, мы можем спустить вниз. Отец сказал все, только путь ещё ответствует на такой вопрос. - И трактирщик услышал: - Скажи, приятель, а сей второй, Левенротов спутник, где был, когда царя Петра заносили в комнату?
Трактирщик пожал плечами:
- Да где же ему быть? В той комнате, должно быть, и находился...
- Ну ладно... - как-то странно, будто себе под нос, буркнул Лефорт, махнул рукой, и Артюшка размотал конец веревки, что держала дочь трактирщика над полом. Обмякшее, обессиленное тело девушки, точно мешок с отрубями, упало на пол, и к нему, рыдая, проклиная себя в душе за жадность, бросился отец, чтобы поскорей укрыть валявшейся поодаль одеждой.
Когда голландцев, счастливых оттого, что удалось так легко избавиться от пытки, увели, чтобы в карете отвезти обратно в Саардам, Возницын осенил себя широким, медленным крестом и промолвил в бороду:
- Ну, Бога будем молить, чтоб государь наш Петр Лексеич поскорей очухался от зелья шведского. Надобно бы лекаря хорошего сыскать, чтоб противоотравных дал каких пилюль, кровь пустил али пиявок каких поставил позловредней. С царем недужным, испорченным нам в Москву возвращаться не с руки.
- Ладно, подлечим государя, - согласился Головин, и "судьи" стали подниматься из подвала в покинутый ими зал. Только Лефорт немного задержался.
"Ай да штука, - думал он про себя. - Не думаю я, что Левенрот только короткого обморока царю Петру желал. Да и как возможно человеку, впавшему в беспамятство, свалившемуся на пол, через четверть часа уже сидеть за кружкой пива, обнимать девчонку и выглядеть свежим и здоровым? Странная метаморфоза, под стать Овидиевой..."
С пушечной, ружейной пальбой, с фейерверками и маскарадами, с громким пьяным пением на улицах и потоками темного, светлого, легкого, крепкого пива, вливаемого в широкие луженые глотки торгового и рабочего люда, встретили новый 1698 год. Амстердам, так и не увидевший снега, стоял с незамерзшими каналами, с блестящими от частых дождей булыжными мостовыми. Холодный ветер гнал прохожих к камельку, к горячему с имбирем и перцем вину, в пивную или трактир. Русские послы, устроив все дела в Нидерландах, только и ждали того, что не спешивший покидать саардамскую верфь Петр Алексеевич, русский властелин, скажет им наконец:
"Все, бояре, с Голландией разделались - время дальше ехать".
Но Петр, какой-то не такой, словно бы притихший, ушедший в глубокий подвал своих невысказанных размышлений, сниматься с места будто не хотел. Но вот однажды, когда послы корпели над составлением письма к королю французскому, в комнату, распахивая двери настежь, стремительно вошел сам Петр...
- Батюшка, царь-государь, господин Михайлов... - заблеял от неожиданного появления царя обрадованный и испуганный разом Головин, бросился к руке царя, которую Петр охотно дал ему поцеловать. Подошли к руке монарха Возницын и Лефорт - Александр Данилыч в это время рыскал по Амстердаму в поисках диковинных вещиц для государя.
- Ну что, послы, каким манером идут дела? - опускаясь на подставленный Лефортом стул и стаскивая с рук перчатки, спросил Лже-Петр, смотря то на Возницына, то на Головина, то на Лефорта строгим взглядом.
Возницын протянул Петру черновик бумаги, пробасил:
- Вот, второй уж пишем раз к королю франчужскому. Спрашиваем, каковы его желания и потенции против турок с нами заключить альянс...
Лже-Петр с полминуты бегал по письму быстрым, острым взглядом, после положил листок на стол, лоб подпер рукой и молчал довольно долго. Потом вздохнул, и услышали послы:
- Сердце мое источило одно сомнение...
- Какое же, всемилостивейший государь? - не утерпел Лефорт.
- А о том, что не дело мы затеяли...
Снова замолчал. Молчали и послы. Никто из них в душе не сомневался, что Петр, в котором они уж больше месяца видели человека переменившегося очень, явится к ним с диковинкой, с новостью какой-то, сильно удивит. Предположения их оправдались.
