В 1928 г. партия приняла ряд, по ее уклончивому выражению, «чрезвычайных мер» в области хлебозаготовок. Тысячи коммунистов и фабричных рабочих из городов повалили в деревни, забирая там хлеб и отстраняя от дел местное начальство, которое к тому времени если и не выступало за НЭП, то, по крайней мере, привыкло к нему. Они закрывали рынки, ставили посты на дорогах, чтобы задерживать частных торговцев, и повсеместно применяли статью 107 Уголовного кодекса, направленную против спекуляции и сокрытия хлебных излишков. Понятия «спекуляция» и «сокрытие излишков» интерпретировались в широчайшем смысле, хлебозаготовительные отряды забирали зачастую все до последнего зернышка. Для крестьян чрезвычайные меры представляли собой возврат к принудительной продразверстке времен Гражданской войны. Репрессии и насилие стали повседневными картинами сельской жизни, когда кампания хлебозаготовок поколебала установленное благодаря НЭПу шаткое перемирие с крестьянством. Сталин выступил в роли главного поборника чрезвычайных мер во время своей поездки в Сибирь в начале 1928 г., где он набросился на местных коммунистов, которые, по его словам, не были по-настоящему обеспокоены голодом, угрожавшим городу и Красной армии, и боялись применять статью 107{58}. Новую жесткую линию приняла в штыки зарождавшаяся правая оппозиция во главе с Бухариным и Рыковым. Они доказывали, что чрезвычайные меры ведут к развалу смычки и угрожают самому существованию советской власти. Сталин, казалось, пошел на временный компромисс с правыми, отказавшись от чрезвычайных мер после апрельского пленума 1928 г., однако вернулся к ним в начале 1929 г., когда поток поставок хлеба из деревни снова прервался.
Хотя правая оппозиция яростно протестовала против возможной потери поддержки крестьянства в смычке, Сталин продолжал настаивать на том, что первостепенную роль в ней играет именно рабочий класс{59}. Еще в 1926 г. на собрании коммунистов Ленинграда он заявил: «Мы защищаем не всякий союз рабочего класса и крестьянства. Мы стоим за такой союз, где руководящая роль принадлежит рабочему классу»{60}. Для Сталина размычка (распад смычки) означала прежде всего срыв поставок зерна в город. Нарушение продовольственного снабжения и экспорта зерна грозило провалом индустриализации и утратой поддержки партии рабочим классом, что нанесло бы опасный удар по обороноспособности страны{61}. Растущие цены на хлеб легли бы тяжким бременем на рабочий класс и привели бы к смычке с богатыми и размычке с бедными рабочими и крестьянами{62}. Сталин определил цели смычки как «усиление позиций рабочего класса», «обеспечение руководящей роли рабочего класса внутри этого союза» и «уничтожение классов и классового общества»{63}. В другой раз он заявил, что цель смычки — «сблизить крестьянство с рабочим классом», переделать крестьянство и его психологию и «подготовить, таким образом, условия для разрушения классов»{64}. В одной из последующих речей он доказывал, что смычка полезна, только если она направлена против капиталистических элементов и используется как средство усиления диктатуры пролетариата{65}. Для Сталина крестьянство играло роль союзника лишь постольку, поскольку служило интересам диктатуры пролетариата. Когда страна в середине 1920-х гг. начала испытывать острую нехватку хлеба, он пришел к выводу, что крестьянство перестало быть подходящим партнером по смычке и пора окончательно разрешить проклятый крестьянский вопрос.
Начиная с 1927 г. Сталин стал все чаще говорить о том, что единственное решение проблемы хлебозаготовок — создание колхозов. По его мнению, крестьянство было обязано платить дань для нужд индустриализации и снабжения продовольствием города и армии, а колхозы лучший способ сбора этой дани в максимальном объеме. Дань, однако, следовало взимать не только с кулаков. На пленуме ЦК в апреле 1929 г., когда Сталин излагал свое представление об этом, голос из зала прервал его замечанием, что середняков трогать не надо. Сталин резко ответил: «Не думаете ли вы, что середняк ближе к партии, чем рабочий класс? Ну и марксист вы липовый»{66}. Сталинский марксизм обращал город против деревни, рабочих против крестьян.
Тем не менее, когда речь шла о крестьянстве, Сталин продолжал пользоваться марксистско-ленинским классовым языком. Например, он говорил о росте слоя кулаков, обострении классовой борьбы в деревне, о разделении крестьянства на бедняков, середняков и кулаков. С официальной точки зрения, именно кулак «вел подрывную деятельность» и занимался «тайными происками» против советской экономической политики. Сталин неизменно настаивал на том, что было бы «ошибкой» думать, будто смычка может существовать в любой форме. Он поддерживал только ту смычку, «которая обеспечивает победу социализма». Связывая НЭП со смычкой, он говорил: «И если мы придерживаемся нэп, то потому, что она служит делу социализма. А когда она перестанет служить делу социализма, мы ее отбросим к черту. Ленин говорил, что нэп введена всерьез и надолго. Но он никогда не говорил, что нэп введена навсегда»{67}.
Сталин отвергал мысль, что деревня последует за городом в социализм «самотеком». «Социалистический город, — утверждал он, может вести за собой мелкокрестьянскую деревню не иначе, как… преобразуя деревню на новый, социалистический лад»{68}. Согласно Сталину, это преобразование следовало осуществлять путем насаждения колхозов и совхозов в деревне. Позже он будет говорить о том, как большевики «повернули середняка на путь социализма»{69}. Однако, хотя кулакам (подлежащим «ликвидации») не разрешалось вступать в колхозы, социально-политические противоречия там должны были остаться, включая индивидуализм и «кулацкие пережитки». Предполагалось, что «элементы классовой борьбы»{70} будут существовать в колхозах даже в отсутствие кулаков.
Хотя Сталин и утверждал, что предан марксистско-ленинским понятиям класса и классовой борьбы в деревне, он явно считал основными противниками в этой борьбе рабочих и крестьян, город и деревню. Как и Ленин, он полагал, что статус кулака определяется политическим поведением и ликвидация классов завершится полностью, только когда крестьянство прекратит свое существование. В представлении обоих лидеров смычка должна была обеспечить окончательное уничтожение классов. Однако теоретический подход Сталина, в сравнении с ленинским, меньше страдал софистикой и двусмысленностью. Наиболее четко официальные и тайные «протоколы» партии сходились воедино в рукописях и речах Сталина. В известной степени Сталин был ближе к реальности, чем Ленин и другие партийные лидеры. Там, где они приходили в затруднение, он полностью преуспел, сблизив понятия культуры и класса. Ему это удалось, поскольку он рассматривал крестьянство как единую сущность, как класс, неделимый на марксистские социальные категории. Сталин распространил ленинскую теорию колеблющегося середняка на все крестьянство, определяя его в целом просто как мелкого производителя. Подобный подход допускал, что крестьянство могло вступить в политический союз как с революцией и диктатурой пролетариата, так и с контрреволюцией и кулаком. Во время коллективизации крестьянство продемонстрирует единство интересов и целей в своем сопротивлении, которое послужит веским подтверждением необходимости сталинской революции на селе, поскольку позволит государству сконструировать определенный социальный облик крестьянства, по сути «окулачить» деревню, связывая любую оппозицию с кулацким социально-экономическим статусом. Для Сталина культура стала классом, а следовательно — и главным врагом. Его не испугают и неоднократные предостережения Ленина. Он вступит в войну против крестьянства, держа в памяти только ленинские слова о «последнем и решительном бое», «первобытной мужицкой темноте», «пиявках», «вампирах» и «беспощадной борьбе против кулаков».
7 ноября 1929 г., в двенадцатую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции, Сталин в статье «Год великого перелома» объявил, что середняки начали в массовом порядке вступать в колхозы{71}. К тому моменту коллективизация резко ускорилась, значительно превысив те умеренные темпы, которые были запланированы для обобществления сельского хозяйства в декабре 1927 г. XV съездом партии, впервые поставившим коллективизацию во главу повестки дня{72}. На XVI съезде партии в апреле 1929 г. ЦК принял план для сельского хозяйства на первую пятилетку, предполагавший, что за 1932–1933 гг. коллективизация охватит 9,6% крестьян, а за 1933–1934 гг. — 13,6% (примерно 3,7 млн. дворов). Эти цифры были пересмотрены в сторону увеличения в конце 1929 г., когда Госплан впервые призвал к коллективизации 2,5 млн. крестьянских дворов за 1929–1930 гг., а затем Колхозцентр с последующим подтверждением Совнаркома постановил, что к концу 1929 — началу 1930 г. в колхозы должны быть включены 3,1 млн. крестьянских дворов{73}.
