Ознакомительная версия.
Представляется, что Сталин не верил ни Ягоде, ни Ежову. Ему важно было вбить клин в руководство НКВД, противопоставив Ягоде двух его заместителей – Агранова и Прокофьева. Агранов был уже задет тем, что его подчиненный Молчанов стал к лету 1936 г. второй по значимости (после наркома) фигурой в наркомате. Ежов нарочно подогревал это раздражение, общаясь напрямую не с Аграновым, а с Молчановым. Георгий Прокофьев некогда являлся ключевой фигурой в органах госбезопасности и до 1931 г. возглавлял Экономическое управление, а затем стал начальником Особотдела ГПУ. Но после дела «Весна» Ягода, избавившись от «пятерки», решил заодно сплавить и Прокофьева: его перевели в рабоче-крестьянскую инспекцию. Потом, правда, он стал заместителем Ягоды, но тот держал его на второстепенных участках; сначала Прокофьев курировал работу милиции, а затем стал председателем спортобщества «Динамо». Естественно, положение почетного «динамовца» не могло его устраивать. И он, конечно, не мог любить Ягоду. 23 февраля 1935 г., пользуясь, видимо, тем, что Ягода отмечал день Красной Армии, Прокофьев за его спиной направил непосредственно Сталину секретное донесение о том, что у одного из арестованных при обыске изъят личный архив Троцкого за 1927 г. Именно это донесение Прокофьева послужило непосредственным поводом для сталинской резолюции: «Чрезвычайно важное дело, предлагаю передать архив Ежову, во-вторых, назначить Ежова наблюдать за следствием, чтобы следствие вела ЧК совместно с ЦК» [95] . Спустя год «наблюдения за следствием» Ежов приступил, как уже было сказано, к ловле «шпионов» в самом аппарате НКВД.
Сталин запомнил готовность Прокофьева предать своего шефа Ягоду и, словно опытный шахматист, к середине лета 1936 г. продумал изящную комбинацию, позволившую ему разыграть обе фигуры – Агранова и Прокофьева – против Ягоды. Раздражение их в отношении слишком ретивого начальника отдела – Молчанова – было удачно использовано Ежовым для того, чтобы вступить летом 1936 г. втайне от Ягоды в переговоры с Аграновым.
Впоследствии Агранов рассказал на одном из совещаний работников центрального аппарата НКВД о том, как именно происходил его контакт с Ежовым: «Ежов вызвал меня к себе на дачу. Надо сказать, что это свидание носило конспиративный характер. Ежов передал указание Сталина на ошибки, допускаемые следствием по делу троцкистского центра, и поручил принять меры, чтобы вскрыть троцкистский центр, выявить явно невскрытую террористическую банду и личную роль Троцкого в этом деле. Ежов поставил вопрос таким образом, что либо он сам созовет оперативное совещание, либо мне вмешаться в это дело. Указания Ежова были конкретны и дали правильную исходную нить к раскрытию дела.
Именно благодаря мерам, принятым на основе этих указаний Сталина и Ежова, удалось вскрыть зиновьевско-троцкистский центр. Однако развертывание следствия… проходило далеко не гладко. Прежде всего глухое, но упорное сопротивление оказывал Молчанов, который старался это дело свернуть» [96] .
В словах Агранова для нас важно то, что первый заместитель Ягоды вел за его спиной тайные переговоры на даче Ежова. Хорошо зная систему слежки за контактами работников аппарата ЦК, он, конечно, имел возможность попасть к нему на дачу так, чтобы не угодить в спецдонесение своих подчиненных из Оперода. Попытаемся датировать эту встречу. Выступая на февральско-мартовском Пленуме 1937 года, Ежов сказал: «Я вызвал Агранова к себе на дачу в выходной день под видом того, чтобы погулять… После долгого разговора, довольно конкретного, так и порешили – он пошел в Московскую область и вместе с москвичами они взяли Дрейцера, и сразу же прорвалось». Признательные показания следственно-арестованного Дрейцера (в 20-е годы начальника личной охраны Троцкого), судя по датировке его допроса, действительно были получены лично Аграновым в присутствии работников НКВД Московской области Радзивиловского, Якубовича и Симановского (которых Ежов собирательно именует «москвичами») 23 июля [97] . Даже простое сопоставление дат показывает, что Агранов отставал от своего удачливого соперника Молчанова: как мы увидим ниже, к тому времени тот уже успел вытянуть признания из большинства арестованных по делу Каменева – Зиновьева, включая главных фигурантов, и вместе с Ягодой и Мироновым доложить об этом Сталину.
Так когда же все-таки состоялось тайное рандеву Ежова с Аграновым? Ответ на этот вопрос можно найти в рапорте замначальника УНКВД по Москве и Московской области А.П. Радзивиловского Ежову, написанном в День чекиста, 20 декабря 1936 г. Вероятно, рассчитывая на награду и напоминая о своих заслугах, Радзивиловский, в частности, сообщил о своей работе с Аграновым в июле того же года: «Исключительно тяжелая работа в течение трех недель над Дрейцером и Пикелем привела к тому, что они начали давать показания» [98] . Отсчитав от даты получения этих показаний три рабочих шестидневки, попадаем на выходной день – 6 июля 1936 г. Это совпадает и с утверждением Ежова, что он встречался с Аграновым вскоре после июньского Пленума ЦК [99] .
Это изобличает и Агранова, и Ежова в беспардонной лжи. Цель их встречи заключалась вовсе не в том, чтобы ускорить, углубить или еще каким-либо образом улучшить качество следствия по делу Каменева – Зиновьева. До этой встречи Молчанов, Миронов и другие ягодовцы успели получить нужные им показания. В частности, один из главных обвиняемых Мрачковский уже 4 июля подписал протокол, где было сказано, что Троцкий передал ему «указание убить Сталина и Ворошилова». Некоторые другие арестованные по этому делу «признались» еще в июне. Что же до Пикеля, то, как свидетельствует знавший его еще до ареста Фельдбин-Орлов, дать необходимые показания заядлого картежника уговорили давние партнеры по покеру Островский, Гай и Шанин, а протокол составил Миронов. Не исключено, что Фельдбин-Орлов сам принимал участие в этой беседе, поскольку он передает реакцию Пикеля (по старой памяти называя друзей по именам, арестант сказал им: «Ох, ребята, боюсь, вы меня впутали в грязное дело. Смотрите, как бы вам не лишиться классного партнера!») [100] . Так что и в этом случае Агранову похвастать особо нечем.
Вывод из вышеприведенных фактов может быть только один. Агранов не имел прямого отношения к расследованию важнейшего дела и за счет этого оказался выброшен за пределы узкого круга сталинских любимцев. Молчанов, Миронов, Гай его попросту обошли. Последующие россказни Ежова и Агранова о том, как Молчанов тормозил следствие, а они «взяли Дрейцера, и сразу же прорвалось», представляли собою типичную хлестаковщину. Ход расследования дела Каменева – Зиновьева вообще интересовал собеседников во вторую очередь. Каждого больше волновала личная цель. Ежову нужен был свой человек в руководстве НКВД, выпавший из обоймы близких к Ягоде руководителей, чтобы с его помощью облегчить реализацию сталинских планов смены руководства НКВД. Агранову же он, вероятнее всего, предложил просто поставить на место удачливого выскочку Молчанова. Вряд ли Агранов тогда всерьез думал о том, чтобы выступить против своего всемогущего шефа Ягоды. Скорее ему лишь предоставили возможность подать донос на своего не в меру ретивого подчиненного Молчанова, который прибрал к рукам практически весь процесс политического сыска в СССР. Через полгода, на февральско-мартовском Пленуме ЦК, Агранов прямо скажет о причинах, толкнувших его на тайный сговор с Ежовым: «Я должен сказать, товарищи, что Молчанов был формально подчинен мне, как заместителю наркома. Но на деле, в силу той системы руководства НКВД, о которой я буду говорить дальше, Молчанов непосредственно подчинялся народному комиссару т. Ягоде». Зависть к удачливому Молчанову, основанная на беспокойстве за собственное карьерное благополучие, буквально сквозила истерическими нотками в словах Агранова: «Аппарат находился в руках Молчанова… Мне казалось, что это человек тупой, ограниченный, способный на обман и надувательство» (на что последовала меткая реплика Молотова: «Как он ни тупой, но он вас вокруг пальца обвел») [101] .
Утверждение Агранова, будто начальник СПО пытался «это дело свернуть», не просто противоречит действительности. Оно противоположно реальным событиям. Еще 5 февраля 1936 г. Молчанов подал Ягоде докладную записку о существовании по всему СССР троцкистской подпольной организации «по принципу цепочной связи небольшими группами» с террористическими целями. Именно на основании его докладной 9 февраля была разослана директива НКВД о «ликвидации без остатка» этой созданной воображением Молчанова организации, о применении карательных мер ко всем бывшим участникам партийных оппозиций [102] . Он лично (вместе с Воловичем) ездил на квартиру Зиновьева производить его арест, он упивался своими инквизиторскими способностями и постоянно их совершенствовал, он действовал с каким-то охотничьим азартом. Именно его усердие стало спуско вым механизмом, открывшим шлюзы грандиозному процессу массовых репрессий 1936–1939 гг. То был прирожденный опричник. Думается, Аграновым двигала замешанная на страхе зависть к поистине дьявольской изобретательности слишком шустрого подчиненного, которая грозила самому Агранову смещением с должности, ведь Молчанов к лету 1936 г. и так стал фактически вторым лицом в НКВД. Сам прокурор Союза ССР Вышинский, по свидетельству Фельдбина-Орлова, «по первому вызову Молчанова являлся к нему с неизменной подхалимской улыбочкой на лице» [103] . Кроме того, в центральном аппарате бытовало (вероятнее всего, обоснованное) мнение, что этот человек выступал «информатором наркома о настроениях, которые существуют у того или иного работника НКВД» [104] .
Ознакомительная версия.
