Большинство черкесов — кроме наиболее знатных и состоятельных, заранее подготовивших свою эмиграцию, — отправлялись в Турцию нищими.
Автор классической работы «Махаджирство и проблемы истории Абхазии XIX столетия» Георгий Дзидзария писал:
«Переселенцы вынуждены были за бесценок продавать свое имущество. Такое разорение было обусловлено тем, что турецкое правительство не разрешало горцам брать с собой в Турцию оружие и скот».
Уводить с собой скот не позволяло и русское начальство, да и переправить его в Турцию в любом случае было невозможно.
«Во-вторых, горцы не думали так скоро быть побежденными, откладывая распродажу своего имущества до последней минуты. Когда же пришлось нескольким сотням тысяч людей одновременно продавать свое имущество, цены упали до невероятного. Особенно много продавалось оружия и скота. Хорошего быка можно было приобрести за целковый, барана — за четвертак, обыкновенную лошадь с седлом и полной сбруей за пять рублей, а породистую — рублей за двадцать. Дорогие шашки в богатой оправе так же отдавались за бесценок — то, что прежде ценилось в 200–300 рублей, теперь можно было купить за 30–40 рублей. За древний хороший клинок в свое время отдавали десятки рабов, сотни баранов, “теперь же все пошло прахом”. Старики, не желая продавать оружие, так долго служившее им, с каким-то немым отчаянием кидали его в море»[198].
Тысячи горцев, скопившихся на берегу Черного моря, — при том, что никакой рациональной системы их отправки в Турцию налажено не было, — оказались в ужасающем положении.
Трагедия разворачивалась на глазах многочисленных наблюдателей — и русских, и иностранцев, ошеломленных увиденным и оставивших соответствующие свидетельства:
«Весь северо-западный берег Черного моря был усеян трупами и умирающими, между которыми сохранялись небольшие оазисы еле живых, ожидавших своей очереди отправления в Турцию»[199].
Выполняя установку Евдокимова, черкесов гнали из родных мест, стремясь как можно скорее очистить горы, но при этом не было и малой доли судов — как турецких, так и русских, способных быстро перебросить эту огромную массу людей через море. Отсюда — мучительная жизнь на прибрежной полосе, голод, болезни…
Адольф Петрович Берже, официальный историк Кавказа, при этом объективный и порядочный человек, в 1864 году направлявшийся с Кавказа через Турцию в Грецию и в том же году возвращавшийся обратно, воочию убедился в безжалостности проводимой акции:
«Следуя вдоль Анатолийского берега, я встречал их (переселенцев. — Я. Г.) во множестве в открытом море и был свидетелем их горестного положения в Батуме и Трапезунде. В ноябре того же года, на возвратном пути из Европы, я видел их при несравненно худшей обстановке в Рушуке и Силистии. Но никогда не забуду я того подавляющего впечатления, которое произвели на меня горцы в Новороссийской бухте, где их собралось на берегу около 17 000 человек. Позднее, ненастное и холодное время года, почти совершенное отсутствие средств к существованию и свирепствовавшая между горцами эпидемия тифа и оспы делали положение их отчаянным. И действительно, чье сердце не содрогнулось бы при виде, например, молодой черкешенки, в рубищах лежащей на сырой почве, под открытым небом, с двумя малютками, из которых один в предсмертных судорогах боролся со смертью, в то время как другой искал утоления голода у груди уже окоченевшего трупа матери. А подобных сцен встречалось немало…»[200]
Да, подобные свидетельства можно множить и множить.
«Поразительное зрелище представилось глазам нашим по пути: разбросанные трупы детей, женщин, стариков, растерзанные, полуобглоданные собаками, изможденные голодом переселенцы, едва поднимающие ноги от слабости, падавшие от изнеможения и еще заживо делавшиеся добычею гончих собак… Живым и здоровым некогда было думать об умирающих; им и самим перспектива была не утешительнее; турецкие шкиперы из жадности наваливали, как груз, черкесов, нанимавших их кочермы до Малой Азии, и, как груз, выбрасывали лишних за борт при малейшем признаке болезни… Едва ли половина отправившихся в Турцию прибыла к месту. Такое бедствие и в таких размерах редко постигало человечество»[201].
Суровый Ростислав Фадеев, изначально утверждавший, что земли черкесов России нужны, «а в них самих нет надобности», с горечью признавал, что изгнание горцев было чревато «бесчисленными, бесчеловечными страданиями».
Потряс его и еще один аспект происходящего — разгул работорговли:
«За неимением денег или вещей расплата (за перевоз. — Я. Г.) происходила женщинами и детьми. Для черкешенок это было, впрочем, все равно, потому что в каком бы качестве они ни достигали турецкого берега, их потом все-таки гуртами отправляли на базар»[202].
Яков Васильевич Абрамов, уроженец Ставрополя, прославившийся как исследователь народных нравов и в особенности быта и идеологии сектантов, во времена выселения горцев был еще ребенком, но собственные детские впечатления и собранный материал легли в основу работы «Кавказские горцы», опубликованной молодым исследователем в 1884 году в журнале «Дело»:
«Горцы, уходя со своих мест поселения, покидали свои жилища, оставляя скот и запасы хлеба, а иногда и неубранные нивы. Сами же горцы, без всякого имущества, скапливались частью в Анапе и Новороссийске, частью во многих мелких бухтах северо-восточного берега Черного моря, тогда еще не занятых русскими. Отсюда их перевозили в Турцию турецкие кочермы, а также отчасти заарендованные для этой цели русским правительством суда. Но так как всего этого транспортного флота было крайне недостаточно для перевозки почти полумиллиона человек, то массе горцев приходилось ждать своей очереди по полугоду, по году и более. Все это время они оставались на берегу моря, под открытым небом, без всяких средств к жизни. Страдания, которые приходилось выносить в это время горцам, нет возможности описать. Они буквально тысячами умирали с голоду. Зимой к этому присоединился холод. Весь северо-восточный берег Черного моря был усыпан трупами и умирающими, между которыми лежала масса живых, но до крайности ослабевших и тщетно ждавших, когда их отправят в Турцию»[203].
В вышеназванной книге Георгия Дзидзарии собран огромный материал, рисующий трагедию переселенцев-махаджиров.
Знал ли умный, интеллигентный, либеральный Дмитрий Алексеевич Милютин, в то время уже военный министр, проводивший прогрессивные реформы, чем обернулась для сотен тысяч горцев его любимая идея очищения гор от коренного их населения?..
Нет устоявшихся представлений ни о реальной численности адыгов перед изгнанием, ни о точном числе переселенцев. Скорее всего, на отведенные российской властью земли переселилось не более 8–10 % от общего числа черкесов.
Отвечая на поставленные ранее вопросы — можно ли было избежать этой трагедии? возможен ли был компромиссный вариант, позволявший черкесам остаться на родной земле, находясь при этом под русским контролем? — надо уверенно ответить: да, трагедии можно было избежать, компромиссный вариант был возможен.
Я терпеть не могу пресловутой формулы: «История не знает сослагательного наклонения». Любители этой формулы исключают само понятие ответственности за те или иные действия. Если в истории все жестко детерминировано, то с кого спрос?
Исторический процесс гораздо сложнее, чем некое однонаправленное действие, — он состоит из вариантов, из развилок, из ситуаций выбора.
Тот вариант судьбы черкесов и Черкесии, который избран был кавказским генералитетом, оказался стратегически порочным. Дело было не только в провале колонизации. Был не менее важный, хотя и менее заметный внешне нравственный аспект происшедшего. То, что произошло с черкесами-махаджирами, было для России опасным уроком бесчеловечности. Если сам факт завоевания Кавказа имеет свое объяснение геополитического характера, то степень жестокости, проявленная к уже побежденному, бессильному населению, не имеет ни объяснения, ни тем более оправдания.
Кавказская война была сложнейшим явлением, многообразно воздействовавшим на общественное сознание России. Через Кавказскую войну прошли сотни тысяч русских людей. Влияние Кавказа на русскую культуру в самом широком смысле еще не исследовано и не осознано.
Не обдуман и не осознан и тот урок безнаказанной бесчеловечности, который получила Россия на Западном Кавказе.
И еще одно: Российская империя лишила себя возможности обогатиться не просто лишними землями, но инкорпорировать своеобразную и мощную культуру, которая, сближаясь с русской культурой, обогатила бы ее представления о взаимоотношениях человека с миром, человека с человеком.
