Всю дорогу, сидя у гроба, я мучительно раздумывал, что мне говорить. Никакой подготовленной речи у меня, понятно, не было, только обрывки ночных мыслей. Я не намеревался говорить о конкретных заслугах отца. Во-первых, подобный тезис всегда спорен, да и сегодня это звучало бы вызовом властям, а задираться мне не хотелось. Естественно, не собирался я касаться и самих властей. Все суетное осталось для отца позади. Я так и не придумал ничего конкретного, но общая идея выступления у меня оформилась, слова должны были прийти сами собой.
На кладбище возникла новая проблема - без трибуны меня никто не увидит и не услышит. У могилы собралась довольно большая толпа. Видимо, на физическую невозможность проведения митинга и рассчитывал Павлов, не возражая против моей просьбы.
Я растерянно огляделся, мое внимание остановилось на куче земли, вынутой из могилы. Рядом на подставке - гроб с телом отца. У изголовья стояли мама, Лена, Рада, Юля, Юра, другие наши родные, еще какие-то знакомые и незнакомые люди. Не раздумывая, я полез на эту кучу. Сверху было хорошо видно. На меня внимания не обращали, я мало кому был знаком. Все молча ждали, что будет дальше. Толпа сжималась вокруг.
На солнце набежала туча, начал накрапывать дождь, но на него никто не обращал внимания.
- Вот и небо плачет вместе с нами, - непроизвольно вырвалось у меня. Затем я начал говорить: - Товарищи, мы сегодня прощаемся с нашим отцом, Хрущевым Никитой Сергеевичем...
Слова сами цеплялись друг за друга. Я говорил о том, что мы не проводим официальный траурный митинг, нет запланированных ораторов. Тем не менее я хочу сказать несколько слов о человеке, тело которого мы сейчас опустим в могилу.
Я сказал, что не хочу говорить о роли Никиты Сергеевича как государственного деятеля. Моя оценка - сына и современника - не может быть объективной. Свое суждение вынесет история, она расставит все на свои места, оценит каждого по заслугам. Единственно, в чем невозможно сомневаться, - это то, что Никита Сергеевич искренне стремился сделать все для построения нового, светлого мира, мира, где бы лучше жилось всем. Конечно, были на его пути и ошибки, но не ошибается тот, кто ничего не делает. А он делал, и делал много. Не вызывает сомнения, что личность Хрущева не будет забыта, она не оставляла и не оставляет никого равнодушным: у него есть друзья, есть и враги. И споры о нем, о его делах не затихнут еще долго. Это еще одно свидетельство того, что жизнь свою он прожил не зря. Я говорил о нем как об отце, моем отце, отце всего нашего семейства. Он был хорошим отцом, мужем, другом. Он жив в наших сердцах. Пусть он остается в сердцах близких, в сердцах его многочисленных друзей. Нет слов, способных выразить наши чувства. Говорил я и о том, что мы потеряли человека, который имел все основания называться человеком. Не так много людей, которых можно поставить рядом с ним. Закончил я свое выступление традиционным прощанием:
- Да будет земля ему пухом!
Сверху я видел микрофоны журналистов, протянутые ко мне, и старался говорить погромче. Мне хотелось, чтобы мои слова запомнились, еще раз напомнили людям о человеке, отдавшем им всю свою жизнь. Видел я и другое рядом с каждым журналистом стояли похожие друг на друга люди в одинаковых одеждах и что-то громко бубнили, стараясь помешать записи.
Потом мне рассказывали, что, когда я начал говорить, среди присутствовавших там по службе возникло замешательство: нельзя, не положено. Но действовать никто не решился, такой команды не поступало.
Я огляделся и предоставил слово Надежде Диманштейн, а сам отступил в сторону.
Несмотря на свой преклонный возраст, она легко вскарабкалась по скользкой глине и, глядя поверх голов, звонко заговорила. Она сказала о работе Никиты Сергеевича на Украине, где им пришлось работать рука об руку, об успешном решении возникавших задач. Потом она перешла к теме сталинских репрессий и реабилитации невинно пострадавших и роли в этом деле Хрущева.
Закончила она словами:
- Наш Никита Сергеевич всегда был честный, правдивый человек, настоящий ленинец. Прощай, дорогой товарищ!
После нее говорил Вадим Васильев. Он сказал о том, что у него наболело. О своем безвременно погибшем отце, о реабилитации, о других жертвах того времени.
- Низкий поклон тебе, дорогой Никита Сергеевич, - закончил он.
Речи кончились, наступили минуты последнего прощания. Задние ряды стали напирать, всем хотелось сказать последнее "прости".
Я собрал своих друзей, мы образовали проход. По этому туннелю двинулись люди. Они клали цветы, прощались с отцом. Минут через пятнадцать кагэбэшники перекрыли проход, опять началась давка, и мне пришлось снова вмешаться, со мной не спорили, подчинялись. Наконец прошли все. Последними, один за другим, потянулись иностранные журналисты. Советских журналистов там не было. В наших архивах это печальное событие не оставило документальных свидетельств.
Настало время прощаться и нам. Мама держалась с трудом. Вот и все. Гроб опускается в могилу. Бросаем горсти земли. Заработали лопаты могильщиков, и выросший холмик покрылся немногочисленными венками, живыми цветами.
Мама не может удержаться и закрывает лицо платком. Ее бережно поддерживает Антон Григорьев.
В этот момент я увидел, что по дорожке от входа к могиле спешит человек с венком в руках. Мне он был незнаком. Запыхавшись, он с удовлетворением честно выполненного долга бережно уложил венок на могилу. На ленте мы прочли надпись "Никите Сергеевичу Хрущеву от Анастаса Ивановича Микояна".
Оказывается, Серго в субботу не сказал отцу о случившемся. Приехал он на дачу довольно поздно - Анастас Иванович допивал свой чай. Выглядел он усталым. Поговорили о том, о сем. Серго сомневался - надо ли сообщать о смерти Хрущева сейчас, на ночь глядя. Отец разволнуется, не сможет заснуть. Решил отложить сообщение до утра. А поскольку он возвращался в город, то попросил секретаря сообщить печальную новость Анастасу Ивановичу. Она жила вместе с семьей Микояна на даче.
Она горячо поддержала решение Серго перенести разговор на следующий день и заверила, что утром непременно все передаст. Конечно, она ничего ему не сказала. Тем, кто направлял ее действия, совсем не нужен был Микоян на похоронах Хрущева. Так что Анастас Иванович узнал о смерти Хрущева только утром в понедельник из газеты "Правда".
Отца похоронили. Толпа стала растекаться. Я непроизвольно заметил, как какой-то журналист, по виду японец, поднял из-под ног цветок и бережно положил его на могилу.
Друзей, близких и просто знакомых мама пригласила на поминки в Петрово-Дальнее. Пока доехали, тучи разошлись, выглянуло солнце.
Собрались за большим столом. Места хватило всем, хотя и было тесновато. Говорили много. Одни лучше, другие хуже, но все тепло. Особенно мне вспоминаются добрые слова Петра Михайловича Кримермана и Михаила Александровича Жуковского. Когда старые "друзья" разбежались, именно они стали его собеседниками и товарищами. И сегодня они пришли разделить наше горе, и их слова об отце звучали особенно задушевно.
Вспоминаются еще несколько эпизодов, завершивших этот нелегкий день. К нам пришел некий молодой человек, студент факультета журналистики. Он не смог пробиться на кладбище и добрался до дачи, узнав каким-то образом адрес, чтобы выразить свои соболезнования. В течение ряда последующих лет он звонил мне, иногда заходил, потом исчез...
Прошло несколько часов, за столом стало шумно, часть гостей, разбившись на группки, о чем-то беседовала в парке. Тут и произошел незначительный, но запомнившийся эпизод.
Я стоял у крыльца, когда прибежал потрясенный Миша Жуковский.
- Ты знаешь, я тут гулял, зашел за угол, - он показал на дом охраны, слышу голоса. Прислушался, а это мы, выступает кто-то.
Был он не столько испуган, сколько заинтригован. Меня эти вещи давно не волновали, и я успокоил его:
- Это обычная подслушивающая система.
Вскоре нам рассказали о Льве Андреевиче Арцимовиче. Он не мог быть на похоронах: возглавляя делегацию на научном конгрессе в Швейцарии. На заседании в день похорон он попросил всех почтить память Хрущева. Думаю, что кто-то другой на подобное не осмелился бы. На следующий день после похорон позвонил с выражением соболезнований мэр Сан-Франциско Джордж Кристофер. Оказалось, он только вчера прилетел в Москву по какому-то делу, рассчитывал встретиться с отцом, привез ему сувениры. Из газет он узнал о постигшем нас горе, неведомыми путями разыскал мой телефон. Мы договорились о встрече на следующий день в его номере в гостинице "Националь".
Отец познакомился с господином Кристофером в 1959 году во время его визита в США. Тогда впервые глава Советского правительства и к тому же еще секретарь ЦК Коммунистической партии должен был ступить на американскую землю. Отец гордился приглашением, видел в нем признание возросшей мощи нашей страны, ее авторитета в международном сообществе.
